Линли подошел к ней. Взял из ее рук иголку.
— Не надо так из-за меня. Ты была права. Я завелся из-за того, что ты мне солгала, а не из-за смерти девочки. И очень сожалею об этом, — признался он.
Она опустила голову. Свет лампы, стоящей на комоде, упал на ее волосы коньячного оттенка.
Он продолжал:
— Мне хочется верить, что то, что ты увидела сегодня вечером — это худшее, каким я могу быть. Во всем, что касается тебя, я не могу с собой справиться. На меня накатывает что-то дикое, необузданное, оно заставляет меня забыть о воспитании и хороших манерах. В результате получилось то, что ты видела. Я понимаю, гордиться тут нечем. Прошу тебя, прости меня за это. Пожалуйста.
Она не ответила. Линли хотелось обнять ее. Но он не двинулся с места, потому что вдруг, впервые в жизни, ему стало страшно, что она оттолкнет его. Что тогда ему останется делать? И он, как милости, ждал ее ответа.
Когда она заговорила, голос ее звучал очень тихо, голова наклонена, глаза устремлены на коробку с одеждой.
— Сначала то, что я испытывала, был справедливый гнев. Да как он смеет, думала я. Он что, считает, что ему, как господу Богу, все позволено?
— Ты была права, — согласился Линли. — Да, Хелен, ты была права.
— Но окончательно добила меня Дебора, — Хелен закрыла глаза, как бы прогоняя навязчивое видение, откашлялась, чтобы стряхнуть напряжение. — С самого начала Саймон отказывался браться за это дело. Он сразу посоветовал им обратиться в полицию. Но Дебора уговорила его попробовать разобраться. И теперь она считает себя виноватой в смерти Шарлотты. Она даже не позволила Саймону забрать эту злосчастную фотографию. Унесла ее с собой наверх.
Раньше Линли казалось, что хуже того, что он испытал после случившегося между ними, уже быть не может. Теперь он понял, что ошибался.
— Я постараюсь это как-то уладить. С ними. С нами.
— Ты нанес Деборе смертельный удар, Томми. Не знаю, в чем тут дело. Но Саймон знает.
— Я поговорю с ним. С ними обоими. Вместе. По отдельности. Я сделаю все, что будет нужно.
— Да, тебе необходимо будет это сделать. Но думаю, что Саймон пока не захочет тебя видеть.
— Я пережду несколько дней.
Он ждал, что она подаст ему знак, хотя и понимал, что, делая так, проявляет трусость. И когда так и не дождался, понял, что следующий шаг, каким бы трудным он не был, придется сделать ему самому. Он поднял руку к ее узким, беззащитным плечам.
Она спокойно сказала:
— Сегодня мне бы хотелось побыть одной, Томми.
— Хорошо, — кивнул он. Хотя это было вовсе не хорошо. И никогда не будет для него хорошо. И ушел в ночь.
Глава 18
Когда на следующее утро в половине пятого зазвонил будильник, Барбара Хейверс проснулась так, как делала это всегда — испуганно вскрикнула и рывком села в кровати, как будто хрупкое стекло ее сна разбилось от удара молотком, а не от звука. Нащупав кнопку и приглушив звонок, она, мигая, уставилась в темноту. Тоненькая полоска тусклого света шириной в палец пробивалась в щель между занавесками. Посмотрев на нее, она недоуменно сдвинула брови. Черт возьми, она не на Чок-фарм, а если не там, то где же? Барбара рассортировала свои мысли, расставив их по порядку — Лондон, Хиллер, Скотланд-Ярд, шоссе. Потом она вспомнила океан подушечек с кружевами, мягкие диваны и кресла, обтянутые мебельным ситцем, сентиментальные афоризмы, вышитые на салфеточках, и цветастые обои. Ярды цветастых обоев, а можете мили. Пансион «Небесный жаворонок», сделала вывод Барбара. Она в Уилтшире.
Барбара перекатилась на край кровати и дотянулась рукой до выключателя. Зажмурившись от яркого света, она на ощупь добралась до задней спинки кровати, где висел черный клеенчатый плащ, который в поездках заменял ей халат. Шурша накинутым плащом, она прошла к умывальнику, открыла кран и, набравшись смелости, посмотрела в зеркало.
Она не могла бы сказать, что было хуже: зрелище ее опухшей после сна физиономии с вмятинами от подушки на щеке или отражение все тех же небесно-жаворонковых цветастых обоев. В данном случае это были желтые хризантемы, бледно-сиреневые розы, голубые бантики и, в нарушение всяких законов ботаники и здравого смысла — голубые и зеленые листья. Этот прелестный мотивчик повторялся на покрывале и занавесках с такой настойчивостью, что наводил на мысль о потерявшей рассудок Лауре Эшли Барбара почти слышала, как все эти туристы-иностранцы, жаждущие ознакомиться с жизнью и бытом местных жителей, восхищаются якобы подлинно английским духом этого пансиона. «О, Фрэнк, именно таким должен быть настоящий английский сельский домик, не так ли? Какая прелесть! Как мило! Просто восхитительно!»
Какая гадость, подумала Барбара. И, кроме того, это никакой не сельский домик, а солидный кирпичный дом на выезде из деревни на шоссе Бербидж-роуд. Но о вкусах не спорят, не так ли? А мать Робина Пейна ее дом, кажется, вполне устраивает.
— Мама в прошлом году сделала косметический ремонт, — объяснил Робин, провожая ее в комнату.
На двери, к счастью не оклеенной обоями, висела небольшая керамическая тарелочка, из которой Барбара узнала, что ее апартаменты называются «Приют сверчка».
— Под чутким руководством Сэма, конечно, — добавил Робин, закатив глаза к потолку.
Вчера вечером Барбара встретила их обоих — Коррин Пейн и Сэма Кори, ее «суженого», как она его называла. Они оба были горазды целоваться и миловаться, что каким-то образом сказывалось на общей атмосфере пансиона. И как только Робин провел Барбару от машины в кухню и оттуда в гостиную, эта парочка поспешила сообщить ей о своей взаимной привязанности. Коррин была для Сэма его «сладкой ягодкой», а Сэм для нее был «парнишечкой». И пока Коррин не увидела пластырь, прикрывающий ссадину на щеке сына, они не сводили глаз друг с друга.
Этот пластырь на какое-то недолгое время отвлек их от похлопываний, пожиманий рук, щипков и чмоканий в щечку. Только заметив пластырь, Коррин вскочила с дивана с восклицанием:
— Робби! Что же ты сделал со своим личиком?
Потом велела «парнишечке» принести йод, спирт и вату, чтобы мамочка могла позаботиться о своем бесценном мальчике. Но прежде чем Сэм Кори успел исполнить ее поручение, у нее от волнения начался приступ астмы и, крикнув: «Я сейчас, моя сладкая ягодка», ее «суженый» вместо этого отправился на поиски ингалятора. Пока Коррин благодарно вдыхала лекарство, Робин поспешил увести Барбару из комнаты.
— Извините, — сказал он, понизив голос, когда они поднялись по лестнице. — Они не всегда такие. Просто они только что отпраздновали свою помолвку. Поэтому сейчас немного перебирают со всеми этими нежностями.
Барбара подумала, что «немного» — это мягко сказано.
Поскольку она на это ничего не ответила, Робин продолжал бормотать какие-то жалкие оправдания:
— Наверное, надо было поселить вас в «Гербе короля Альфреда» наверху, да? Или в отеле в Амесфорде? Или, может, в другом пансионе. А здесь, конечно, уж слишком… И они, конечно, тоже… это слишком. Но он здесь не всегда бывает, и я думал…
— Порядок, Робин. Все отлично, — успокоила его Барбара. «Они просто сюсюкающие лицемеры», — хотелось ей сказать, но вместо этого произнесла: — Они влюблены друг в друга. Знаешь, как это бывает, когда влюбляешься, — как будто сама она это знала.
Робин на какое-то короткое время замешкался, прежде чем открыть перед ней дверь и, кажется, впервые взглянул на нее как на женщину, что привело ее в непонятное смущение.
— А вы ничего, симпатичная, — сказал он. Потом, поняв, как может быть воспринято его замечание, поспешил добавить: — Вот. Ваша ванная рядом. Надеюсь… Ну, вообще… Ладно, спокойной ночи.
После чего он открыл ей дверь и, чтобы «дать ей возможность обустроиться», сразу торопливо ушел, внезапно превратившись в угловатую фигуру из одних локтей и коленок.
Что ж, подумала Барбара, она уже обустроилась, насколько это возможно, в комнате под названием «Приют сверчка». Ее вещи лежат в ящике комода. Рубашки и брюки развешаны в шкафу. Зубная щетка стоит в стакане рядом с раковиной.
Она как раз чистила зубы с обычным утренним рвением, когда раздался стук в дверь, и затем задыхающийся женский голос спросил:
— Барбара, вы готовы к утреннему чаю?
С пеной от зубной пасты на губах Барбара открыла дверь. На пороге стояла Коррин Пейн с подносом в руках. Несмотря на несусветно ранний час, она была полностью одета, накрашена и тщательно причесана. Если бы не другое платье на ней и не по-новому уложенные в замысловатую прическу каштановые волосы, можно было бы предположить, что она вообще не ложилась.
Миссис Пейн слегка запыхалась, но, войдя, одарила ее радостной улыбкой и бедром закрыла за собой дверь. Она поставила поднос на комод.
— Ох, надо немного передохнуть, — и прислонилась к комоду, тяжело дыша. — Весна и лето — это хуже всего, — посетовала она. — В воздухе полно пыльцы. — Потом махнула рукой в сторону подноса. — Вот чай, пейте. Это мигом взбодрит.
Барбара, полоща рот, подозрительно поглядывала на миссис Пейн. Ее дыхание напоминало свист воздуха, выходящий из надутого шара. Вот будет хорошенькое дело, если с ней случится приступ в то время, когда Барбара будет благополучно заглатывать чашку китайского чая «Формоза Оуоулонг».
Но через секунду, во время которой Барбара услышала мягкие шаги по коридору за ее дверью, Коррин сказала:
— Все — уже лучше. Гораздо лучше, — и действительно, ее дыхание стало тише. — Робби уже на ногах. Как правило, он относит чай постояльцам, — она налила Барбаре крепкого чаю. — Но я всегда возражаю, чтобы он относил чай молодым леди. Что может быть хуже, если мужчина видит женщину утром неприбранной, когда она еще не привела себя в должный вид, правда?
Единственный случай десятилетней давности, когда Барбара была с мужчиной, к утру отношения не имел, поэтому она только заметила:
— Утро. Вечер. Какая разница? — и плеснула себе молока в чашку.
— Это потому, что вы еще молоды и кожа у вас свежа как персик… Кстати, сколько вам лет? Надеюсь, вы не обидитесь на меня за такой вопрос?