Она красила волосы в ванной. Стояла у раковины с полотенцем на плечах. Делила волосы на идеально ровные пряди обратным концом расчески и выжимала краску из пластмассового пузырька на кожу головы. У нее даже было нечто похожее на маленькую малярную кисть, которой она точными движениями покрывала корни волос.
Он наблюдал за ней в зеркало. Он не заснул вчера ночью после того, что было. Она убеждала его принять снотворное, но он не хотел больше иметь дело ни с какими таблетками, о чем ей так и сказал. Она пошла спать. А он бродил по дому — из их спальни в комнату Шарли, из комнаты Шарли в гостиную, из гостиной в столовую. Там он сел у окна и смотрел в сад, где в этот предрассветный час не было ничего, кроме неясных очертаний и теней. А потом он увидел ее в ванной, спокойно красящей волосы. Его руки и ноги парализовала страшная усталость, и отчаяние все сильнее сдавливало сердце.
— В чем, ты хочешь, чтобы она была одета? — спросил он.
— Спасибо, дорогой, — она накапала краску на пробор ото лба к макушке, прошлась по нему кисточкой. — У нас будет официальная траурная церемония, поэтому нужно подобрать что-то соответствующее.
— Официальная церемония? Я не думал, что…
— Я хочу, чтобы была официальная церемония, Алекс. Если мы этого не сделаем, создастся впечатление, что мы стараемся что-то спрятать от публики. А это не так. Поэтому нужно, чтобы была официальная церемония, и Шарлотта должна быть одета во что-то подобающее.
— Что-то подобающее, — повторил он, ощущая себя ее эхом; ему не хотелось думать, потому что он боялся того, куда могут привести его эти мысли. Он с трудом выдавил из себя: — Что ты предлагаешь?
— Ее бархатное платье. То, с прошлого Рождества. Вряд ли она из него выросла, — Ив запустила конец расчески в волосы и отделила новую аккуратную прядь. — Нужно будет также найти ее черные туфли. И чулки — в ящике. Пожалуй, подойдут те, что с бантиками у щиколотки. Но смотри, чтобы тебе не попались с дыркой на пятке. Без белья, наверное, можно обойтись. И неплохо было бы ленту для волос, если сумеешь найти подходящую к платью. Попроси миссис Мэгваер, чтобы она для тебя выбрала.
Он наблюдал за ее руками, мелькавшими с ловкостью профессионала. Она уверенно манипулировала пузырьком с краской, расческой, кисточкой — умело, быстро, четко.
— В чем дело? — спросила она у его отражения в зеркале, когда он не тронулся с места, чтобы идти выполнять поставленную перед ним задачу. — Почему ты так на меня смотришь, Алекс?
— У них есть какие-нибудь зацепки? — он знал ответ заранее, но ему нужно было о чем-нибудь спросить ее, потому что задать вопрос и услышать ответ было, как ему казалось, единственным способом, благодаря которому он будет в состоянии понять, кто и что она на самом деле. — Ничего не нашли? Только машинная смазка у нее под ногтями?
— Я Ничего от тебя не скрываю. Ты знаешь столько же, сколько и я. — Она заметила, что он наблюдает за ней. На какое-то мгновение она перестала заниматься своими волосами. Он вспомнил, как она всегда завидовала, что у него в его сорок восемь лет ни сединки в волосах, в то время как у нее с волосами начались нежелательные превращения, когда ей не было и тридцати двух. Как много раз он, в ответ на эти реплики, говорил: «Зачем вообще тебе их красить? Кому это важно, какого цвета у тебя волосы? Мне, ей-Богу, все равно». «Спасибо, дорогой, — ответила она тогда, — но мне не нравится седина, так что, пока я могу как-то от этого избавляться и придать им максимально естественный цвет, я буду это делать». Обычно в таких случаях он думал, что это врожденное женское тщеславие заставляет Ив прибегать к краске, так же, как заставляет носить длинную челку, чтобы прикрыть шрам, пересекающий бровь. Но сейчас он видел, что ключевые слова, которые он мог бы использовать, чтобы понять ее, всегда были одними и теми же — «максимально естественный». И не умея понять их истинный смысл, он не понимал и ее. Вплоть до настоящего момента. Но даже и сейчас он не был уверен, что понял ее.
— Алекс, ты что так в меня вперился? — спросила она.
Очнувшись от своих мыслей, он сказал:
— Правда? Извини. Я просто задумался.
— О чем?
— Об окраске волос.
Он заметил, как дрогнули ее веки. Она с профессиональной быстротой просчитывала, в каком направлении может повернуться их разговор в зависимости от того, что она ответит. Раньше он бесчисленное количество раз видел, как она это делает, разговаривая с избирателями, журналистами, политическими противниками.
Она аккуратно отложила пузырек, кисть и расческу. Потом повернулась к нему.
— Алекс, — ее лицо было спокойно, голос звучал вкрадчиво. — Ты знаешь не хуже меня, что мы должны найти способ жить дальше.
— То, что было прошлой ночью — это тот самый способ жить дальше?
— Мне очень жаль, что ты не смог заснуть. Я и сама пережила прошлую ночь только благодаря тому, что приняла снотворное. Ты мог сделать то же самое. Я просила тебя принять таблетку. И, по-моему, это несправедливо — считать, что только потому, что я смогла заснуть, а ты — нет…
— Я говорю не о том, что ты смогла заснуть, Ив.
— Тогда о чем же?
— О том, что произошло до этого. В комнате Шарли.
По движению ее головы можно было предположить, что эти слова задели ее, но она просто констатировала:
— Мы занимались любовью в комнате Шарлотты.
— На ее кровати. Да. Это тоже было способом научиться жить дальше? Или чем-то еще?
— Что ты хочешь этим сказать, Алекс?
— Я просто думаю, зачем ты хотела, чтобы я трахал тебя прошлой ночью?
Она дала его словам повиснуть в воздухе между ними, в то время как ее губы беззвучно произнесли слово «трахал», как будто она собиралась эхом повторять за ним то, что он говорит, как это только что делал он сам. Под ее правым глазом дернулась жилка.
— Я не хотела, чтобы ты трахал меня, — спокойно проговорила она. — Я хотела, чтобы ты занимался со мной любовью. Мне казалось… — она отвернулась от него. Взяла в руки пузырек с краской и расческу, но не поднесла их к волосам. И даже не подняла опущенной головы. Поэтому все, что он видел, это отражающиеся в зеркале аккуратные ряды покрытых краской волос. — Ты был мне нужен. Это давало мне возможность забыть. Забыть хотя бы на полчаса. Я не думала тогда, что мы в комнате Шарлотты. Ты был рядом, ты обнимал меня. Вот что мне было важно в тот момент. Я весь день избегала встреч с прессой, разговаривала с полицейскими, я пыталась… О Боже! Я пыталась забыть, как выглядела Шарлотта, когда мы опознавали ее тело. Поэтому, когда ты лег рядом, обнял меня и сказал, что я должна позволить себе то, что все время запрещаю — чувствовать… Алекс, я подумала… — она подняла голову. Он видел, как подергиваются уголки ее губ. — Прости меня, если это было неправильно — хотеть любви там, в ее комнате. Но ты был мне нужен.
Они посмотрели друг на друга в зеркале. Он понял, как сильно, как отчаянно ему хочется верить, что она говорит правду.
— Зачем? — спросил он.
— Чтобы я смогла стать такой, какой мне необходимо было стать. Чтобы ты обнимал меня. Чтобы помог забыть хотя бы на мгновение. По этой же причине сейчас я занимаюсь вот этим, — она указала на краску, расческу и кисточку. — Потому что это единственный способ… — она судорожно сглотнула. На ее шее напряглись мышцы, голос срывался, когда она говорила: — Алекс, мне кажется, только так я смогу выдержать…
— О, Господи! Ив! — он повернул ее лицом, прижал к себе, не замечая краски, которая осталась на его руках и одежде. — Прости меня. Я просто страшно устал и плохо соображаю… Я ничего не могу с собой поделать. Куда бы ни посмотрел — везде она.
— Тебе нужно немного отдохнуть, — сказала она, уткнувшись лицом ему в грудь. — Обещай, что сегодня примешь на ночь эти таблетки. Ты не можешь свалиться сейчас. Мне нужно, чтобы ты был сильным, потому что я не знаю, сколько еще времени я сама смогу быть сильной. Обещай мне. Скажи, что примешь таблетки.
То, о чем она его просила, было таким пустяком. И ему действительно был нужен сон. Поэтому он согласился. И пошел, как ему было сказано, в комнату Шарли. Но его руки были выпачканы краской с волос Ив, и когда он протянул их к вешалкам в шкафу и увидел коричневые подтеки, за которыми не видно было цвета его кожи, он понял, что ни одна таблетка, ни даже пять не смогут избавить его от тяжких сомнений, которые терзали его душу, лишая сна.
Миссис Мэгваер что-то продолжала говорить ему, стоя у окна в комнате Шарлотты. Он уловил последние слова:
— …такая упрямица, когда дело касалось одежды, правда?
Он заморгал от боли в глазах.
— Я задумался. Извините.
— Ваш ум так же страдает, как и ваше сердце, мистер Алекс, — пробормотала экономка. — Вам не за что передо мной извиняться. Я просто болтала, что на ум придет. Да простит меня Господь, но, по правде говоря, иногда разговор с другим человеком дает большее облегчение, чем с господом Богом.
Оставив свое ведро, тряпки и окна, она подошла и встала рядом с ним. Взяла из шкафа маленькую белую блузку с длинными рукавами и крошечными пуговками впереди сверху донизу. Ее круглый ворот был надорван по краю.
— Шарли ненавидела эти школьные кофты, — проговорила она. — Святые сестры, конечно, хотят как лучше, но, Бог знает, что иногда приходит им в голову. Они сказали девочкам, что нужно носить эти кофты застегнутыми наглухо до самого верха ради сохранения чистоты, непорочности. И если девочки этого не делали, им ставили плохую отметку в журнале по поведению. Наша Шарли не хотела получать плохих отметок по поведению, но она не выносила, когда ворот очень туго сжимает шею. Поэтому воротник рвала каждый раз. Видите, как эта верхняя пуговица болтается на одной нитке? И строчка распорота? Она так делала с каждой кофтой — засунет пальцы за воротник и тянет. Она, наша Шарли, ненавидела эти кофты так, будто они посланы самим дьяволом.
Алекс взял из ее рук блузку. Было ли это игрой его болезненного воображения или запах до сих пор сохранился на ткани, он не знал, но кофточка пахла Шарли. Казалось, она пропитана этими запахами маленькой девочки: лакричные конфеты, школьные ластики, карандашные стружки.