— Они ей были не по размеру, — говорила миссис Мэгваер. — Придет, бывало, домой, сбросит форму, швырнет ее на пол, а кофту — сверху. Иногда даже топтала ее ногами, прямо в туфлях. А туфли, Боже ж ты мой, как она их тоже не любила!
— Что она любила? — ему следовало бы это знать. Он должен был знать. Но не мог вспомнить.
— Вы имеете в виду из одежды? — спросила миссис Мэгваер. Она уверенным движением сдвинула в сторону вешалки с платьями, юбками, строгими жилетами и вязаными кофтами и сказала: — Это.
Алекс посмотрел вниз на выцветший ошкошский[19] комбинезон. Миссис Мэгваер порылась в куче одежды и вытащила полосатую футболку.
— И это. Шарли носила их вместе. С кроссовками. Кроссовки она тоже любила. Она их носила без шнурков, чтобы языки торчали наружу. Я ей сколько раз говорила, что барышни не должны одеваться как мальчишки-сорванцы. Но, скажите мне, разве Шарли интересовало, как должны одеваться барышни?
— Комбинезон, — проговорил он. Нуда, конечно. Он видел ее в нем сотни раз. Слышал, как Ив говорила: «Ты не пойдешь с нами в таком виде, Шарлотта Боуин», — каждый раз, когда Шарли вприпрыжку сбегала по лестнице и выскакивала из дверей дома к машине. «Нет, поеду, поеду!» — упрямо настаивала Шарли. Но Ив всегда умела добиться своего, и в результате, ворча и гримасничая, Шарли появлялась в идеальном, как с модной картинки, платье с кружевом — в своем рождественском платье — и черных лакированных туфлях. «Оно меня душит», — стонала Шарли и, сердито хмурясь, дергала за воротник. Наверное, так же, как дергала ворот своих белых школьных блузок, которые нужно было носить застегнутыми до самого верха по причинам благочестия, и чтобы ни одной плохой отметки не стояло против ее фамилии в журнале по поведению.
— Я, пожалуй, возьму это, — Алекс снял комбинезон с вешалки. Свернул его вместе с футболкой. Увидел в углу шкафа кроссовки без шнурков, взял их тоже. «Пусть хоть раз, — подумал он, — перед Богом и всеми Шарли будет одета в то, что она любила».
В Солсбери, в округе члена парламента Элистера Харви Барбара Хейверс без особого труда нашла помещение ассоциации избирателей. Но когда она, показав свое удостоверение, попросила сообщить ей обычную информацию об их члене парламента, то натолкнулась на упорное сопротивление председателя ассоциации. Миссис Агата Хау носила прическу, вышедшую из моды как минимум пятьдесят лет назад, и пиджак с подложенными плечами как будто прямо из фильма Джона Кроуфорда. Только услышав слова «Новый Скотланд-Ярд» в сочетании с именем их глубокоуважаемого члена парламента, она отказалась давать какую-либо информацию и только согласилась подтвердить, что мистер Харви действительно находился в Солсбери на прошлой неделе с ночи четверга до вечера воскресенья. «Как обычно, ведь он наш член парламента, не так ли?» Но ее губы непреклонно сжались, когда Барбара потребовала получить от нее дополнительные сведения. Она ясно дала понять, что ни лом, ни взрывчатка, ни открытые угрозы относительно ее отказа содействовать полиции не заставят эти губы открыться. Во всяком случае, пока миссис Хау «лично не переговорит с нашим мистером Харви». Она была из тех женщин, которых Барбаре всегда непреодолимо хотелось давить каблуком; из тех, кто полагал, что их паршивое элитарное образование дает им право смотреть свысока на остальное человечество.
Пока миссис Хау выясняла по своему журналу, где она может найти своего члена парламента в Лондоне в это время дня, Барбара сказала:
— Ладно. Поступайте, как знаете. Но вам, возможно, будет интересно узнать, что это очень ответственное расследование. Журналисты так и снуют за всеми по пятам, шагу не дают ступить. Так что или вы побеседуете со мной сейчас, и я уберусь восвояси, или вы потратите, может быть, несколько часов на розыски Харви, в результате чего пресса обнаружит, что он стал объектом нашего внимания. Из этого получится прекрасный заголовок в завтрашних газетах: «Харви под прицелом». Кстати, с каким перевесом он был избран?
Глаза миссис Хау сузились до толщины волоска.
— Да вы что же это, в самом деле пытаетесь меня запугать?! Да как вы смеете? Чтобы какая-то…
— Думаю, вы собирались сказать «сержант», — прервала ее Барбара. — «Чтобы какая-то сержант уголовной полиции», верно? Да, конечно, я понимаю ваше возмущение. Грубиянки вроде меня врываются к вам и оскорбляют вашу чувствительную душу. Но время для нас играет не последнюю роль, и я хотела бы, по возможности, выполнять свои обязанности.
— Вам придется подождать, пока я переговорю с мистером Харви, — настаивала миссис Хау.
— Исключено. Мой шеф в Скотланд-Ярде требует от меня ежедневных отчетов, и я должна рапортовать ему… — Барбара для большей убедительности взглянула на стенные часы, — да вот, как раз почти сейчас. Мне бы не хотелось сообщать ему, что председатель ассоциации избирателей в округе мистера Харви не желает оказывать содействие полиции. Потому что это бросит тень на самого мистера Харви. И все начнут ломать голову, что же это он такое скрывает? А поскольку мой шеф передает сообщения для прессы каждый вечер, имя мистера Харви вполне может появиться в газетах уже завтра. Если, конечно, обстоятельства не сложатся по-другому.
Миссис Хау вняла голосу разума, но она не зря была председателем местной ассоциации консерваторов. Она умела совершать сделки и четко изложила свои требования: услуга за услугу и вопрос за вопрос. Она желала знать, о чем идет речь. Это свое желание она выразила довольно завуалированно:
— Для меня интересы нашего избирательного округа превыше всего. Я забочусь прежде всего о них. Если по каким-либо причинам мистер Харви столкнется с какими-то препятствиями на пути служения нашим интересам…
«Сколько пустых слов», — подумала Барбара. Но смысл она поняла. И сделка состоялась. Миссис Хау узнала от нее, что речь идет о расследовании, занимающем сейчас главное место в телевизионных новостях и в утренних, а также в вечерних газетах — похищение и убийство десятилетней дочери младшего министра внутренних дел. Барбара не сообщила миссис Хау ничего такого, что она сама не могла бы узнать из газет, если бы занималась не только тем, что следила за перемещениями мистера Харви в Лондоне, доводя до белого каления престарелую секретаршу местного окружного комитета. Но Барбара изложила все эти сведения с таким таинственным видом — «только между нами, дорогая» — что, очевидно, это выглядело достаточно убедительно для председателя окружного комитета, чтобы и она, в свою очередь, поделилась с ней кое-какой информацией.
Как вскоре обнаружила Барбара, миссис Хау недолюбливала мистера Харви. Он был слишком падок на дам, как кот на сливки. Но он умел найти подход к избирателям и ему удалось отразить две серьезные атаки со стороны либеральных демократов, в этом плане следовало отдать ему должное.
Он родился в Уорминстере, учился в частной школе Винчестер, а затем в университете Иксетер. Он изучал экономику, с успехом управлял портфелем ценных бумаг в банке Беркли здесь, в Солсбери, многое делал для партии и, в конце концов, выдвинул себя в качестве кандидата в парламент. Тогда ему было двадцать девять лет. И вот уже тринадцать лет он остается членом парламента.
Восемнадцать лет он женат на одной и той же женщине. У них, как и подобает политическому деятелю, двое детей — мальчик и девочка, и когда дети не уезжают из дома на учебу в школу-интернат — а в данный момент это именно так — они живут с матерью недалеко от Солсбери в деревушке под названием Форд — на семейной ферме.
— На ферме? — удивилась Барбара. — Так Харви что, фермер? По-моему вы сказали, что он был банкиром.
Ферма была унаследована его женой от своих родителей. Семейство Харви проживает в доме, но земли обрабатываются арендатором. Почему — миссис Хау сама хотела бы это знать. Она сморщила нос — так ли важна эта ферма?
Барбара не могла дать окончательного ответа на этот вопрос даже тогда, когда сорок пять минут спустя увидела эту ферму. Она располагалась на самом краю деревни, и когда Барбара остановила свой «мини» во внутреннем дворе фермы, единственными живыми существами, появившимися ей навстречу, была шестерка упитанных белых гусей. Они подняли такой гвалт, который, казалось, должен был всполошить всю округу. Однако никто не вышел ни из сарая с прислоненными к стене вилами, ни из внушительного кирпичного дома с черепичной крышей, из чего Барбара сделала вывод, что на всей ферме, а может быть, и на прилегающих к ней полях и пастбищах, кроме нее, нет ни души. Не выходя из машины, вблизи которой, не уступая в громкости доберману, свирепо гоготали гуси, Барбара осмотрелась вокруг. Ферма состояла из нескольких построек — дом, сарай, старый каменный амбар и еще более старая, сложенная из кирпича голубятня. Эта последняя привлекла ее внимание. Она была цилиндрической формы с крытой сланцем крышей и куполом без стекол, через который птицы легко проникали внутрь. С одной стороны она густо заросла плющом. На крыше, в местах, где сланцевые плитки были или сняты, или разбиты, зияли прогалы. Глубоко утопленная в нишу дверь, серая от времени, с наростами лишайника, выглядела так, будто за последние двадцать лет ее не открывали.
Что-то в облике голубятни вызывало отклик в ее памяти. Барбара перечислила в уме все детали, чтобы выяснить, что же именно: сланцевая крыша, фонарный купол, густые заросли плюща, разбитая дверь… Что-то, о чем упоминал сержант Стэнли, упоминал патологоанатом, упоминал Робин Пейн, упоминал Линли…
И все без толку — она не могла вспомнить. Но вид голубятни настолько растревожил Барбару, что она открыла дверцу машины навстречу клювам разгневанных гусей.
Их гогот перерос в неистовый ор. Никакие овчарки не могли бы с ними сравниться. Барбара открыла бардачок и порылась в его содержимом, надеясь найти что-нибудь съедобное, чтобы отвлечь их внимание, пока она произведет разведку. Ее руки наткнулись на полпакета соленого хрустящего картофеля, который она искала прошлой ночью и жалела, что не нашла, когда оказалась в транспортной пробке без всякой надежды на ресторан. Она попробовала ломтик. Немного залежался, но какого черта? Она протянула руку через открытое окно и высыпала картошку на землю как жертвоприношение их птичьему богу. Гуси немедленно занялись угощением — хотя бы на время проблема была решена.