— Не важно, что Томми думает или не думает. Важно другое: то, что он сказал — правда. Я убиваю детей, Саймон. И ты, и я, мы оба это знаем. А Томми не знает лишь одного — что Шарлотта Боуин была не первой.
Сент-Джеймс почувствовал, как у него резко падает настроение. «Не надо снова!» — кричал его рассудок. Ему хотелось выбежать из комнаты и переждать, пока Дебора выйдет из своего очередного приступа депрессии. Но из любви к ней он заставил себя остаться и быть с ней терпеливым и разумным.
— Прошло уже столько времени. Сколько лет тебе нужно, чтобы простить себя?
— Я не могу уложиться в тот временной предел, который ты мне установил, — ответила она. — Чувства — это не научные формулы. Ты не испытываешь угрызений совести и можешь сохранять душевный покой. А я — нет. То, что происходит внутри нас, по крайней мере, внутри меня — это совсем не похоже на движение молекул, Саймон.
— Я не утверждаю, что похоже.
— Нет, утверждаешь. Ты смотришь на меня и думаешь: «Ну что, прошло уже столько лет с тех пор, как она сделала аборт. Согласно моим подсчетам, этого более чем достаточно, чтобы все забыть». И ты сам успешно забыл все, что я пережила с тех пор. Сколько раз после этого мы с тобой пытались… пытались, и у нас не получалось. Из-за меня.
— Дебора, мы уже не раз говорили об этом. И ни к чему не пришли. Это совершенно бесполезно. Я не виню тебя. И никогда этого не делал. Так почему ты сама не перестаешь винить себя?
— Потому что это мое тело. Потому что это моя вина, моя ошибка, моя, понимаешь?
— А если бы она была моей?
— Что? — в ее голосе прозвучала внезапная настороженность.
— Ты бы хотела, чтобы я мучил себя упреками? Ты бы хотела, чтобы я рассматривал каждую свою ошибку, каждое неправильное решение как еще одно последствие неспособности моего тела родить? Разве это можно считать рациональным мышлением?
Он почувствовал, как она уходит от разговора. Выражение ее лица стало отчужденным, и она замкнулась в себе.
— Вот в чем источник нашего конфликта, — проговорила она. — Ты хочешь, чтобы я мыслила рационально.
— Вряд ли можно отрицать, что это безосновательно.
— Ты не хочешь, чтобы я чувствовала.
— Я хочу, чтобы ты задумалась о том, что ты чувствуешь. И ты еще не ответила на мой вопрос.
— Какой?
— Ты бы хотела, чтобы я себя мучил? Из-за чего-то, что не в состоянии сделать мое тело. Из-за чего-то, чему причиной был я сам, но что исправить сейчас совершенно не в моей власти. Ты бы хотела, чтобы я из-за этого мучился?
Она молчала. Ее голова опустилась. Дыхание стало прерывистым.
— Конечно же, нет. Как можно об этом спрашивать? Ах, конечно же, нет, нет! Саймон, прости меня!
— Тогда давай больше не будем об этом вспоминать, ладно?
— Давай попробуем. Я попробую. Но это… — она дотронулась до головы Шарлотты на фотографии. Сделала глубокий вдох. — Вот из-за чего все это получилось — я попросила тебя взяться за это дело. Ты не хотел. И не стал бы этого делать. Ноя попросила, и ради меня ты согласился.
Он взял фотографию, обнял жену за плечо и вывел ее из темной комнаты в свою лабораторию, расположенную за ней. Положил фотографию Шарлотты лицом вниз на ближайший рабочий стол и начал говорить, приблизив губы к волосам Деборы:
— Послушай, любимая. Мое сердце всецело в твоей власти, и я никогда не стану этого отрицать. Но я сам управляю своим разумом и волей. Ты могла попросить меня заняться исчезновением Шарлотты Боуин, но само по себе это не делает тебя ответственной. Потому что окончательное решение я принял сам. С этим мы, наконец, разобрались?
Она повернулась к нему лицом и оказалась в его объятиях.
— Это потому, что ты такой, — прошептала она в ответ на невысказанный им вопрос. — Мне так хочется иметь от тебя ребенка, потому что ты такой, потому что ты так много для меня значишь. Если бы ты был другим, наверное, меня бы это не волновало.
Он сильнее прижал ее к себе. Он позволил своему сердцу открыться и проклял все последствия, которые несет с собой любовь.
— Дебора, поверь, — сказал он ей в ответ, — сделать ребенка — это не самое трудное в любви.
Дэнис Лаксфорд нашел жену в ванной комнате. Женщина-полицейский, сидевшая на кухне, смогла ему сказать лишь, что Фиона попросила оставить ее одну и пошла наверх, поэтому первое, куда бросился Лаксфорд в поисках жены после того, как вернулся из «Сорс», была спальня Лео. Но там было пусто. Он тупо посмотрел на открытую книгу по искусству на столе Лео, на неоконченный рисунок Богоматери Джотто с младенцем Христом на руках и отвернулся, чувствуя, будто сгустки крови сжимают ему грудь. Он понял, что ему необходимо остановиться и подождать, пока он снова сможет вздохнуть свободно.
Лаксфорд проверил все остальные комнаты. Тихим голосом он звал жену, потому что ему казалось, что сейчас нужна тишина. И даже если бы это было не так, это единственное, что он мог сделать. Он заглянул в кабинет, в комнату для шитья, в комнату для гостей и в спальню. И, наконец, нашел ее в ванной. Она сидела на полу в темноте, уткнув голову в колени и обхватив ее руками. Лунный свет, проходя через листву за окном, создавал кружевные блики на мраморе пола. В полумраке он разглядел рядом с ней смятую целлофановую обертку от печенья с джемом и пустой бумажный пакет из-под молока. Он ощущал зловонный запах рвоты, распространявшийся в воздухе каждый раз, когда его жена делала выдох.
Лаксфорд подобрал с пола обертку от печенья и бумажный пакет и бросил их в корзинку для мусора. Увидел рядом с Фионой еще неоткрытый пакет булочек с инжиром, поднял его с пола и тоже отправил в мусор, прикрыв сверху другой оберткой в надежде, что она не найдет их позднее.
Потом он присел на корточки перед женой. Когда она подняла голову, даже в полумраке ванной он различил капельки пота на ее лице.
— Не смей больше делать это с собой, — сказал ей Лаксфорд. — Завтра он будет дома. Я тебе обещаю.
Ее взгляд был тупо неподвижен. Она как во сне протянула руку за булочкой с инжиром и обнаружила, что ее нет.
— Я хочу знать, — сказала она. — Я хочу знать сейчас.
Накануне он ушел из дома, ничего ей не объяснив. На ее отчаянные вопли: «Что происходит? Где он? Что ты делаешь? Куда ты едешь?» — он только прокричал ей в ответ, что она должна держать себя в руках, что должна успокоиться и дать ему возможность поехать в редакцию, чтобы напечатать историю, которая вернет их сына домой. Она кричала: «Какая история? Что происходит? Где Лео? Какое он имеет отношение к истории?» Она вцепилась в него руками, чтобы он не уходил, не оставлял ее одну. Но он вырвался и оставил ее одну, и бросился на такси обратно в Холборн, проклиная полицию, оставившую его без «порше». А теперь он должен был тащиться в старом «остине» с водителем, не вынимающим сигареты изо рта.
Сейчас Лаксфорд опустился на пол. Он лихорадочно думал, как рассказать ей обо всем том, что произошло за последние шесть дней, а так же о событиях почти одиннадцатилетней давности, ставших их предысторией. И он понял, что ему нужно было просто взять с собой статью из «Сорс» и дать ей прочитать. Это было бы проще, чем безуспешно пытаться искать способ смягчить удар, когда она узнает о той лжи, с которой он жил больше десяти лет.
— Фиона, — сказал он. — Одиннадцать лет назад, когда я был на политической конференции, от меня забеременела одна женщина. Родился ребенок — девочка по имени Шарлотта Боуин. В прошлую среду ее похитили. Похититель требовал от меня, чтобы я признался, что являюсь ее отцом. И чтобы я сделал это на первой странице своей газеты. Я не сделал этого. В воскресенье вечером девочка была найдена мертвой. Тот самый человек — тот, кто похитил Шарлотту — сейчас украл Лео. Он добивается этой статьи в газете. Поэтому завтра я ее напечатаю.
Губы Фионы раскрылись, чтобы что-то сказать, но она ничего не смогла произнести. Потом ее глаза медленно закрылись, и она отвернулась от него.
— Фи, тогда у меня с этой женщиной просто… так получилось, — пробормотал он, — мы не были влюблены друг в друга, это почти ничего не значило. Пролетела между нами какая-то искра, и мы не прошли мимо нее.
— Пожалуйста, — проговорила она.
— Ты и я — мы тогда не были женаты, — продолжал он, стремясь как можно скорее все прояснить. — Мы были знакомы, но между нами еще ничего не было. Ты сказала, что еще не готова к этому. Ты помнишь?
Она подняла руку и, сжав пальцы, спрятала ее у себя на груди.
— Это был только секс, Фиона. Секс и больше ничего. Только и просто-напросто секс. Без любви. То, что случилось, и о чем мы оба потом забыли.
Он уже наговорил лишнего, но не мог остановиться. Он искал правильные слова, чтобы, услышав их, она была бы вынуждена ответить, подать ему какой-то знак, что поняла или простила его.
— Мы ничего не значили друг для друга, — говорил он, — мы были просто мужчина и женщина в постели. Просто… не знаю, как тебе еще объяснить. Просто были…
Она опять резко повернулась к нему. Впилась взглядом в его лицо, как бы стараясь на нем прочесть правду. И сказала лишенным выражения голосом:
— Ты знал о ребенке? Эта женщина сказала тебе о нем? Ты знал о нем все это время?
У него мелькнула мысль солгать. Но он не мог заставить себя сделать это.
— Да, она сказала мне.
— Когда?
— Я знал о ребенке с самого начала.
— С самого начала… — она прошептала эту фразу, как бы вдумываясь в ее смысл. Проговорила ее еще раз. Потом подняла руку над головой, где над ней свешивалось с кронштейна толстое зеленое полотенце. Она стащила его вниз, скомкала в руках. И расплакалась.
Чувствуя себя несчастным, Лаксфорд потянулся к ней, чтобы обнять ее. Она отшатнулась от него.
— Прости меня, — проговорил он.
— Значит, все было ложью.
— Что «все»?
— Наша жизнь. Кем мы были друг другу.
— Нет, это не так.
— Я ничего от тебя не скрывала. Но все напрасно, потому что ты все это время… Кем ты был на самом деле?.. Мне нужен мой сын, — закричала она. — Где Лео? Мне нужен мой сын. Сейчас.