Прихватив свой пирог, чипсы и лимонад, Барбара немедленно отправилась за столик Джорджа. Он сидел, растирая больную поясницу кулаком правой руки, а левой рукой листал при этом номер «Плейбоя». На столе перед ним стояла тарелка с недоеденным завтраком. Он тоже заказывал в этот день дежурное блюдо.
— Вода? — заинтересовался он. — Чья вода?
Барбара принялась объяснять. Джордж слушал. Одна его рука продолжала делать растирание, а взгляд перемещался с Барбары на журнал и обратно, как бы сравнивая, и сравнение было не в ее пользу.
Но он с готовностью поделился информацией. Ни на чьих землях в округе колодцев нет, сказал ей старик, когда она закончила объяснение. Это все вода из главного водопровода, ее насосами качают из деревни и хранят в баке, закопанном в поле неподалеку от мельницы. Это место на поле — самая высокая точка, пояснил он, поэтому дальше вода течет сама — под действием силы тяжести.
— Но это водопроводная вода? — допытывалась Барбара.
— Самая что ни на есть.
Блестяще, подумала Барбара. Разрозненные кусочки становятся на свое место — Лаксфорд посетил эти места совсем недавно, в юности он бывал на этой мельнице. Теперь нужно доказать, что школьная форма Шарлотты пришла из его рук. И у нее была отличная идея, как это сделать.
По мнению Линли, Кросс-Киз-Клоуз выглядел пристанищем Билла Сайкса. Зажатые в ущелье между зданий на Мерилбоун-лейн, его узкие улочки, казалось, были полностью лишены обитателей и буквально недосягаемы для солнечных лучей. Как только Линли и Нката попали в этот квартал, оставив «бентли» на Балстроуд-плейс, Линли тут же пришла в голову мысль, как могла Ив Боуин разрешать своей дочери бродить здесь одной? Что заставило ее это сделать? Может быть, сама она никогда не бывала здесь? Он недоумевал.
— В таком глухом месте прямо дрожь пробирает, — вторил Нката его мыслям. — Как могла такая малышка, как Шарлотта, разгуливать здесь одна?
— К тому же в такое время, — добавил Линли.
— Черт, зимой она, наверное, ходила здесь в темноте, — в голосе Нкаты звучало осуждение. — Это же практически означает напрашиваться на… — его шаги замедлились, потом он и вовсе остановился. И посмотрел на Линли, тоже остановившегося в трех шагах впереди. — Это же — напрашиваться на неприятности, — задумчиво закончил он. Потом продолжил: — Как вы думаете, инспектор, Боуин знала о Чемберсе? Она ведь сама могла копнуть его прошлое — прямо там, в министерстве внутренних дел — и откопать на него ту же грязь, что и мы. Она могла послать девочку к нему на уроки и сама спланировать то, что ей нужно, зная, что мы, в конце концов, наткнемся на это его прошлое, как оно и вышло. И когда это произойдет, мы переключим внимание на него и забудем о ней.
— По сценарию все выходит гладко, — сказал Линли, — но давай не будем бежать на рынок перед лошадью, Уинстон.
Цитаты из Шекспира, какими бы уместными они не казались, Нката не воспринимал.
— Кто бежать, куда бежать? — спросил он.
— Давай сначала побеседуем с Чемберсом. Сент-Джеймс считает, что он кого-то прятал в ту ночь в среду, а интуиция Сент-Джеймса обычно его не обманывает. Так что давай выясним, что там было.
Они не осчастливили Дэмьена Чемберса предварительным известием о своем визите. Тем не менее он был дома. Они слышали звуки электрооргана. Когда Линли постучал латунным дверным молотком в виде скрипичного ключа, звуки мгновенно оборвались на середине такта.
Мятая занавеска на окне слегка отдернулась, когда кто-то из жильцов дома проверил, кто к нему пожаловал. Через секунду дверь осторожно приоткрылась — ровно настолько, чтобы в щель показалось лицо молодого человека. Оно было бледным, стойкими чертами, в обрамлении спутанных прядей длинных, до плеч волос.
Линли показал ему свое удостоверение, одновременно спросив:
— Мистер Чемберс?
Чемберс, казалось, старался не смотреть на удостоверение Линли.
— Да, — ответил он.
— Инспектор Томас Линли, Скотланд-Ярд, отдел уголовных расследований, — представился Линли, затем представил Нкату. — Мы могли бы поговорить с вами?
Хотя и с явным неудовольствием, Чемберс отступил от двери и распахнул ее.
— Я работал.
На столе стоял включенный магнитофон, из него раздавался сочный, хорошо поставленный голос, несомненно принадлежащий артисту Королевской академии драматического искусства: «Шторм не стихал всю ночь. И сейчас, лежа в кровати и вспоминая о том, как много они когда-то значили друг для друга, она поняла, что не сможет его забыть, как не сможет…»
Чемберс выключил магнитофон.
— Сокращенная звуковая запись книги, — пояснил он. — Я делаю музыкальные вставки между эпизодами, — он провел по бокам руками, как бы вытирая с них пот. Потом принялся убирать разложенные на стульях нотные листы, оттолкнул с дороги два нотных пюпитра. — Можете садиться, если вам угодно, — сказал он и, выйдя через дверь на кухню, открыл кран с водой. Вскоре Чемберс вернулся со стаканом воды, в котором плавал ломтик лимона. Он пристроил стакан на краешке электрооргана и уселся перед ним, будто собирался продолжить работу. Но, взяв один аккорд, уронил руки на колени.
— Вы пришли из-за Лотти, не так ли? — спросил он. — Я даже ждал этого. Я так и думал, что тот, кто приходил на прошлой неделе, не будет последним, если она не объявится.
— А вы ждали, что она объявится?
— У меня не было причин не ждать этого. Она всегда любила проказы. Когда они мне сказали, что Лотти исчезла…
— Они?
— Ну, этот, что приходил сюда в среду вечером. С ним была женщина.
— Мистер Сент-Джеймс?
— Я его имени не помню. Они работали для Ив Боуин. Искали Лотти, — он сделал глоток воды. — Когда я прочитал статью в газете про то, что случилось с Лотти, я решил, рано или поздно сюда обязательно кто-нибудь придет. Вы ведь поэтому здесь, не так ли? — он задал вопрос как бы между прочим, но его лицо выражало нетерпеливое беспокойство, как будто ему важно было услышать от них подтверждение своей догадки, а не просто любой ответ.
Не давая прямого ответа, Линли сказал:
— В какое время Шарлотта Боуин вышла отсюда в прошлую среду?
— В какое время? — Чемберс посмотрел на свои часы. Они держались на тонком запястье с помощью веревочной тесемки. Там же красовался сплетенный в виде косички кожаный браслет. — Да, пожалуй, после пяти. Сначала она, как обычно, осталась поболтать, но я отправил ее домой — вскоре после окончания урока.
— Кто-нибудь был на улице, когда она выходила?
— Я не видел, чтобы кто-то болтался поблизости, если вас это интересует.
— Следовательно, никто не видел, как она выходила от вас?
Чемберс медленно подтянул к себе ноги и спрятал их под стул.
— Что вы имеете в виду? — спросил он.
— Вы только что нам сказали, что на улице не было никого, кто бы мог видеть, как Шарлотта уходила из вашего дома в четверть шестого. Я вас правильно понял?
— Да, я так сказал.
— Из этого следует, что на улице также не было никого, кто бы мог подтвердить — или опровергнуть, если уж на то пошло — ваше утверждение, что она вообще выходила из этого дома.
Чемберс быстро провел языком по губам, и, когда снова заговорил, Белфаст угадывался в каждом его слове, произносимом скороговоркой и со все нарастающей тревогой.
— Что это вы мне вешаете, инспектор?
— Вы виделись с матерью Шарлотты?
— Конечно, я виделся с ней.
— Значит, вы знаете, что она член парламента, не так ли? А также младший министр в министерстве внутренних дел?
— Надо полагать. Но я не понимаю, какое…
— И приложив минимальные усилия, а точнее, почти без всяких усилий, если учесть, что вы житель ее избирательного округа, вы могли узнать ее позицию по определенным, вызывающим противоречия вопросам.
— Я не интересуюсь политикой, — не задумываясь, ответил Чемберс, но сама напряженная неподвижность его тела — каждый нерв под контролем, чтобы как-то не выдать себя — подтверждала лживость его слов.
Линли понимал, что сам по себе факт его присутствия в доме был для Чемберса, как для всякого ирландца-католика, уже кошмаром. Призраки «Бирмингемской шестерки» и «Гилдфордской четверки» заполнили крошечную комнатку, и без того тесную от зловещего присутствия в ней Линли и Нкаты — оба англичане, оба протестанты, оба намного выше шести футов, оба в расцвете сил, да при этом у одного на лице шрам, говорящий о том, что насилие играет не последнюю роль в его жизни. И оба полицейские. Линли почти физически ощущал страх этого ирландца.
— Мы разговаривали о вас с RUC, мистер Чемберс.
Чемберс молчал. Ступни его ног терлись одна о другую, а руки поползли вверх и спрятались под мышками. Но это было единственное, что выдавало его волнение.
— Должно быть, это был смертельно скучный разговор, — наконец сказал он.
— Вы у них на заметке, как человек, способный на хулиганские действия. Не открытый пособник ИРА, но тот, за кем нужно следить в оба. Как вы думаете, почему у них сложилось такое о вас мнение?
— Если вас интересует, симпатизирую ли я Шин Фейн, то — да, — ответил Чемберс. — Как половина населения Килбурна. Так, что же, вы поедете туда и разгоните там их всех? Нет закона, запрещающего разделять какие-либо убеждения, не так ли? И потом, какое теперь это имеет значение? Это все дела далекого прошлого.
— Конечно, разделять политические убеждения можно. Но бороться за них — это совсем другое дело. A RUC сообщает, что вы участвовали в активных действиях, мистер Чемберс. С десятилетнего возраста и старше. Не готовите ли вы и других шагов, хотелось бы узнать. Может быть, вам не нравится мирный процесс? Считаете, что Шин Фейн предает вас?
Чемберс поднялся с места. Нката тоже встал, чтобы при необходимости перехватить его. Чернокожий полицейский возвышался над музыкантом на добрых десять дюймов и был тяжелее стоунов на семь. Столкнувшись с ним лицом к лицу, Чемберс сказал:
— Подождите, ладно? Я сейчас, только налью себе выпить чего-нибудь покрепче воды. Бутылка на кухне.