Владимир Ильич ни на миг не задумывался и, во имя великой своей идеи, косил направо и налево.
И, я так думаю, если бы не Лев Николаевич, то ничего бы у него не получилось.
Лев Николаевич Толстой, это зеркало русской революции, раскачал лодку.
Человеческие мозги устроены так, что у людей умных они очень уязвимы для всяких умных идей. Эти умные идеи не всегда могут быть полезными, правильными. Но они имеют способность, как вирус, распространяться в других умных головах.
Читающая, образованная Россия была оглушена мощью, гениальностью художественных произведений Льва Толстого. И у неё возник иммунодефицит в отношении и всего остального, что стало выходить из-под его пера. Ему поверили на слово, что жить нужно на земле, от неё кормиться, а промеж собой достаточно ограничиваться мычанием. Сам Лев Николаевич приоритет отдавал не общению с какими-нибудь вольтерами и шопенгауэрами, а неграмотным мужикам, которые мямлили бред, созвучный его мыслям.
И ничего бы с Россией не было, если бы не мировая слава Толстого.
Его книги, статьи, трактаты издавались, перепечатывались, тиражировались всеми правдами и неправдами. Миллионные тиражи в то время, во второй половине девятнадцатого века! Это был первый Первый канал Российского телевидения! Которому многомиллионные массы внимали, разинув рот и развесив уши, без тени сомнения.
В общество вошли, зазвенели в российском воздухе свежие толстовские мысли: «мы живём неправильно!», «богатство — зло», «нужно самим сеять пашаничку, ходить в холщёвой рубахе и лучше, как Лев Николаевич, никогда не бриться».
Бороды отпустили не все и не все перешли на капусту с картошкой, но главная мысль о том, что богатство — это нехорошо, развивалась, растлевала умы россиян.
После чего уже из-за этого трухлявую стену государственности оставалось только ткнуть, чтобы она развалилась.
И её ткнул Ленин.
У Льва Толстого есть определённые черты сходства с руководителями нашего Советского государства.
Это — медные трубы. Медные трубы — это не только оркестры, это не только слава, но это — власть над людьми.
Толстой, благодаря своим медным трубам, обрёл власть над умами миллионов своих сограждан. Но, в отличие от своих вождей-последователей, он имел совесть. В решающие моменты жизни человеколюбие заслоняло от него пункты придуманных истин. Его идейные искания так и остались для него играми большого богатого мальчика. Который «землю попашет — попишет стихи». Чтобы удостовериться в правильности своих суждений, Лев Николаевич временами отвлекались от барской своей суеты — пахали до седьмого пота, помогали таскать мешки в бедняцких хозяйствах.
Потом шли домой к себе в усадебку, славненько кушали и — либо почивали после трудов праведных, либо — писали главы своего Евангелия.
Не ради куска хлеба пахал землю Толстой, перед ним не стояла проблема прокормить семью этим своим первобытным трудом. Это была забава.
И вспахал Лев Николаевич поле и увидел, что это хорошо. И — ушёл. Какой будет урожай, хватит ли его на зиму? Останется ли чего посеять в следующую весну? И, вообще — какие на зерно цены, будут ли его покупать, если вывезти на рынок?
Остановился бы писать прокламации, поднял бы веки, посмотрел бы на свою жену, Софью Андреевну! Прислушался бы!..
Почему-то Льву Николаевичу и в голову не приходило, что никого он не может учить жить, потому что многого в этой жизни ещё не знает. Он не знает, как организовывать, как вести хозяйство. Все его попытки «поруководить», поуправлять сельским хозяйством оборачивались неудачами. Не разбирался Лев Николаевич в экономике, не знал, как налаживать хозяйственные отношения. Но он не находил тут какой-то связи со своими проповедями, которые обещали бедному сословию улучшение жизни. В своих деревнях он выступал, скорее, как разоритель. Этакий Никита Сергеевич Хрущёв своего времени.
(Собственно, Хрущёв — это и есть Лев Николаевич Толстой, у которого в руках оказались реальные механизмы воплощения в жизнь самых сумасбродных идей. Посадить в тундре кукурузу. Стереть разницу между городом и деревней, поотнимав у крестьян кур и коров…
У Льва Николаевича были всякие идеи, но никогда бы на свой народ он руки не поднял.
Это сделали за него другие. Которым идеи Льва Николаевича Толстого очень помогли…).
Если ты мудрец, то не нужно идти к неграмотному мужику, опускаться до его уровня и в тёмной его избе мычать с ним вместе. Нужно мудрость свою употребить на улучшение жизни этого мужика. Потому что у тебя есть то, чего нет у него — образованные мозги.
Лев же Николаевич мозги свои не ценил совсем. Во всяком случае, всем старался показать, что не ставит их ни в грош.
Потому что свалились на него с неба и его мудрость, и богатство и слава неожиданно, просто так.
И стал он ими распоряжаться так, как нищий, который неожиданно выиграл миллион.
Или — как наш обыкновенный человек, которому в руки попалась японская фотокамера с наворотами. Всё делает сама. И снимки получаются замечательные. Но, оказывается, при случае, ею можно ещё и орехи колоть…
Супруга все эти разброды и идейные шатания Льва Николаевича не только видела, но и относилась к ним с явным неодобрением. Указывала на них Лёвочке, сопротивлялась новациям, которыми матёрый человечище старался пройтись по своей многодетной семье. Хотела она, чтобы написал он ещё одну «Войну и мир» или «Отца Сергия». Про жизнь с человеческими отношениями, такую и так, как только её любимый Лёвочка мог описывать.
Но с Лёвочки всё было, как с гуся вода. Медные трубы не дают герою слушать кого-либо ещё, кроме собственного голоса. «Учение Льва Толстого всесильно, потому что оно верно» — было написано на его знамени и сомнения накатывали только тогда, когда к ногам вдруг неожиданно сваливался, ослабев от голода, прилежный последователь его Учения.
Лёвочке весьма импонировала роль трибуна. Агитатора, горлана, главаря. Он бы и в бродяги, в нищие давно бы пошёл, но перспектива слиться с толпой, раствориться в ней, оказаться в безвестности, его совсем не привлекала.
Хорошо, облачившись в рубище, постучать в двери аристократического особняка, а потом наблюдать изумление и трепет его хозяев, признавших вдруг в нём великого Льва Толстого. Графа. Всё это были игры, которые всегда позволяли, после очередного развлечения, возвратиться к себе в привычные барские покои, усесться за письменный стол и всё-таки заняться тем, к чему всю жизнь толкало его Предназначение.
И вот тут я путаюсь. Я задаю себе вопрос: — А, какое оно было, Предназначение Льва Николаевича Толстого?
Просто — стать великим писателем, одним из лучших, самым лучшим, или — привести Россию к революции? Ведь Ленинсталин — это Лев Николаевич минус человеколюбие, совесть, честь. Да, и, если сравнить, то и — ум.
Они пришли в страну, в которой общество уже было подготовлено к построению счастливой жизни путём «справедливого» перераспределения материальных ценностей и благ. Из всех заповедей Льва Николаевича эта оказалась наиболее понятной и доступной.
Вряд ли удалось бы собрать народ под знамёна революции, призывая их к нравственному самоусовершенствованию. К 17-му году российский народ устал исполнять Заповеди.
Как раз на них, на нравственность широким народным массам предлагалось плюнуть и забыть. Они и забыли…
И ещё…
Софья Андреевна, жена писателя.
Женился на ней Лев Николаевич по любви. Детей она ему дарила беспрекословно, сколько Бог давал — столько и дарила. И Лев Николаевич их любил, старался воспитывать. И был супруге своей верен.
Но…
«…брак следует сравнивать с похоронами, а не с именинами. Человек шел один — ему привязали за плечи пять пудов, а он радуется. Что тут и говорить, что если я иду один, то мне свободно, а если мою ногу свяжут с ногою бабы, то она будет тащиться за мною и мешать мне». Т. Полнер «Лев Толстой и его жена». — Это не «Крейцерова соната», это обыкновенный разговор Льва Николаевича с женой и учителем его сыновей. При постороннем человеке, учителе, в присутствии любимой жены Толстой высказывает свои взгляды на институт брака.
Не далеко он ушел в своих высказываниях от женоненавистнических монологов героя «Крейцеровой сонаты». Повесть эту Софья Андреевна ненавидела, хотя, возможно, и раз пять, переписала. Любила она качественную литературу.
Но, может, и зря она так относилась к шедевру, шипящему злобой в адрес прекрасного пола? Может, не про женщин пытался высказаться Лев Николаевич, окружённый со всех сторон клеткой идеальных своих семейных отношений? Может, в облике зарезанной женщины он представлял себя, и вся «Крейцерова соната» — это повесть о трагической судьбе женщины, которая — он сам? «Госпожа Бовари — это… я?..».
Ну, представим личную жизнь Льва Николаевича.
Жена исправно, каждый год, рожает ему ребёнка. Кипучий и могучий Лёвушка регулярно оказывается в ситуациях, когда близость с супругой, невозможна. То предродовой период, то — болезненное, зачастую между жизнью и смертью — послеродовое состояние. То — все силы Софьи Андреевны отдаются новорожденному, и она пишет Лёвочке, чтобы побыл он ещё в Москве, потому что сейчас ей просто не до него.
А здоровье у Льва Николаевича прекрасное и гормон в крови зашкаливает. Будучи человеком глубоких нравственных убеждений, которые сам же ещё и проповедовал, Лев Николаевич не пытается решить свои внутренние проблемы традиционным, народным способом — сходить «налево», и ищет свои пути сублимации. Хватается то за плуг, то — отказывается от мяса. Помогает плохо. И тогда… всё выливается в этот крик — «Крейцерову сонату». Где он говорит, что люди свиньи, когда друг к другу испытывают половое влечение, что соитие — это осквернение и себя и женщины, что брак — это капкан.
«…плотская любовь — это спасительный клапан» — пишет Толстой в «Крейцеровой сонате». В реальной своей жизни у него часто под руками не оказывается этого клапана. И всем литературным своим гением он обрушивается на женщин.