Скворцова не видно было въ кучѣ. Телепневъ переглянулся съ Абласовымъ.
— Господа! — заговорилъ онъ громко: — сядемте на мѣста. Мы сдѣлали, что нужно было… остальное послѣ класса.
Голосъ его смѣшался въ общемъ гулѣ.
— Извиняйтесь! — кричали задніе, и визгливый голосокъ Мечковскаго былъ выше всѣхъ.
Коряковъ посмотрѣлъ на всѣхъ и вдругъ вскочилъ съ каѳедры и бросился вонъ изъ класса.
— Вятская харя! — крикнулъ Мечковскій; другіе подхватили, и посыпались эпитеты…
Потомъ всѣ замолчали и переглянулись.
— Къ директору удралъ, свинья! — вскрикнулъ первый Горшковъ.
— Эхъ, господа! не то, не то, — проговорилъ Абласовъ, и махнулъ рукой.
— Что, не то? — крикнулъ на него Горшковъ. — Посильнѣе надо было — вотъ что скажи.
— Зачѣмъ вы вставали, господа? — спросилъ Телепневъ. — Дали бы мнѣ одному говорить… А теперь на всѣхъ васъ падетъ. Онъ наскажетъ, что вы на него лѣзли драться.
— Пускай наскажетъ, вятская рожа! — закричало нѣсколько голосовъ.
— Ужъ шельмовать, такъ шельмовать! — заключилъ Горшковъ.
— Послушайте, господа, — перебилъ Телепневъ, — сядемте на мѣста, чтобъ тихо было. Іонка теперь спитъ; онъ инспектора приведетъ. А этакъ мы всегда будемъ виноваты..
— И все дѣло представить какъ было, — закричалъ Горшковъ: — не отпираться!…
Начали разсаживаться молча. Только-что всѣ усѣлись на мѣста, отворилась дверь и влетѣлъ пузатый инспекторъ, а за нимъ Коряковъ. Онъ такъ и остался въ застегнутомъ вицмундирѣ.
Всѣ сидѣли неподвижно.
— Встаньте столбомъ! — закричалъ педагогъ. — Что это? — Онъ подскочилъ къ Телепневу. — Какъ вы осмѣлились грубить преподавателю, угрожать ему — а? Что вы такое сказали г. Корякову? отвѣчайте!
— Харлампій Иванычъ, — отвѣчалъ Телепневъ очень спокойно, — назвалъ вчера одного изъ насъ дуракомъ, — и я отъ лица товарищей предложилъ ему извиниться.
— А, что? отъ лица товарищей! Каковъ! Да съ кѣмъ вы говорите?
— Онъ всѣхъ взбунтовалъ, — глухо проговорилъ Коряковъ, — мальчишка дерзкій.
— Знаю, знаю, — закричалъ инспекторъ. — Это язва, зараза… овца шелудивая. Такъ-то вы? — обратился онъ ко всему классу. — Вы въ студенты готовитесь! Вотъ мы вамъ дадимъ университетъ! Всѣхъ по шеямъ домой, а то выпоремъ!
— Харлампій Иванычъ, — обратился онъ къ учителю, — какъ только Іона Петровичъ проснется, я доведу до свѣдѣнія его. Телепневъ будетъ примѣрно наказанъ. Весь классъ на колѣни! — крикнулъ онъ и гнѣвно посмотрѣлъ.
Горшковъ и Мечковскій чуть не фыркнули.
— Ораторъ! мы вамъ дадимъ знать! — крикнулъ инспекторъ еще разъ и, хлопнувъ дверью, ушелъ.
Въ классѣ настала тишина. Коряковъ, заключившись въ свои воротнички, тупо посмотрѣлъ на всѣхъ и точно чего-то ждалъ. Первая парта переглядывалась съ остальными, и кое-гдѣ слышенъ былъ разговоръ шепотомъ.
— Господинъ Мечковскіи, — проговорилъ наконецъ учитель: — извольте отвѣчать, — а потомъ онъ взглянулъ на Телепнева и отрѣзалъ: — на колѣни становитесь!
Борисъ посмотрѣлъ ему въ лицо, ничего не сказалъ и не двинулся съ мѣста.
— На колѣни, — вамъ говорятъ! — промычалъ опять Коряковъ и покраснѣлъ.
— Я не стану, — отвѣтилъ Борисъ.
Глаза всѣхъ учениковъ обратились на него, и видно было общее желаніе соскочить съ мѣста и обступить каѳедру. Коряковъ точно почувствовалъ возможность такой сцены и вдругъ примолкъ.
— Отвѣчайте же! — повторилъ онъ только Мечковскому.
Маленькій гимназистъ пересмѣхнулся со всѣмъ классомъ и началъ отвѣчать.
Въ теченіе цѣлаго урока Коряковъ сидѣлъ неподвижно и своимъ безстрастнымъ голосомъ выкликалъ учениковъ. Бориса онъ не вызвалъ. Минутъ за десять до звонка онъ спросилъ «Смарагдова», прочиталъ вслухъ четыре параграфа и велѣлъ ихъ выучить къ слѣдующему разу. Въ этомъ состояла лекція.
Какъ только прозвонили и Коряковъ вышелъ изъ класса, всѣ зашумѣли.
— Теперь дѣло проиграно, — кричалъ Горшковъ: — Іонка взбѣленится и всѣхъ насъ, какъ школяровъ, изругаетъ.
— Надо идти къ директору, — сказалъ Борисъ: — зтакъ нельзя оставить, — и сейчасъ же, не теряя времени.
— Кто пойдетъ? — раздалось въ кучѣ.
— Я же, конечно, и пойду, — отвѣтилъ Борисъ.
— Да какой же толкъ въ этомъ будетъ? — спросилъ кто-то изъ заднихъ.
— А тотъ толкъ, что если мы начинали, такъ нужно и продолжать. Мы въ правѣ были требовать отъ Корякова извиненія. Надо идти дальше, что бы тамъ ни было.
— Одному тебѣ нельзя идти, — заговорилъ Горшковъ. — Зачѣмъ же ты за всѣхъ станешь отвѣчать? Надо еще кому-нибудь.
— Я пойду, — сказалъ Абласовъ.
— Зачѣмъ тебѣ? — проговорилъ Горшковъ. — Ты первый ученикъ.
— Такъ что-жь, что первый? я, вѣдь, не испугаюсь.
— Еще лучше будетъ; ступай, Абласовъ! — подтвердили многіе.
— Такъ возьмите и меня, братцы! — закричалъ Горшковъ: — втроемъ пойдемъ. Я для подкрѣпленія, въ случаѣ — что Іонку придется помять!..
— Ха, ха, ха! — разразились весельчаки.
— Ну, идемте! сейчасъ будетъ звонокъ, — сказалъ Борисъ и пошелъ къ двери; за нямъ Горшковъ и Абласовъ.
А въ стекляныя двери седьмаго класса глядѣла многочисленная публика. Гимназисты, поднявшись на цыпочки, высматривали, что такое творится у семиклассниковъ. Когда инспекторъ выскочилъ оттуда, попался ему ученикъ втораго класса. Гимназистикъ, сообразивъ, что въ седьмомъ классѣ что-нибудь случилось, сейчасъ пустилъ по всему корридору вѣсть, что семиклассники взбунтовались и Корякова побили. «Бунтъ!» пронеслось въ перемѣну по всѣмъ классамъ, въ среднемъ корридорѣ, въ нижнемъ корридорѣ, на дворѣ — и всѣ бѣжали смотрѣть на семиклассниковъ.
Три друга вышли изъ класса, и кучка мальчиковъ разсыпалась. Никто изъ нихъ не смѣлъ задать вопроса большимъ.
— Куда это вы, Горшковъ? — спросилъ наконецъ черномазенькій гимназистъ, забѣгая впередъ по корридору.
— Къ директору идемъ, — отвѣчалъ Горшковъ.
И по всѣмъ классамъ пущена было вѣсть: «къ директору пошли, къ директору пошли».
Депутаты прошли длиннымъ корридоромъ до актовой залы. За залой начиналась квартира директора. Въ темномъ корридорчикѣ, передъ прихожей, они на минутку остановились.
— Кто-жь начнетъ? — спросилъ довольно громко Горшковъ.
Борисъ только кивнулъ головой и отворилъ дверь въ прихожую.
Тамъ стоялъ старшой. Онъ сурово посмотрѣлъ на нихъ.
— Чего вамъ нужно?
— Мы къ директору. — отвѣчалъ Борисъ: — доложи.
— Нельзя, тамъ инспекторъ.
Горшковъ тихонько свистнулъ и проговорилъ: «финита ля комедія».
— Пойдемте, господа! — сказалъ Борисъ и, обратившись къ старшому, прибавилъ: — доложи Іонѣ Петровичу, намъ нужно…
Только-что они показались въ пріемную, изъ директорскаго кабинета вышелъ инспекторъ, размахивая платкомъ.
— Какъ!… вы здѣсь? — закричалъ онъ, немного сдерживая свой голосъ. — Какъ вы осмѣлились ворваться сюда, къ Іонѣ Петровичу?
Инспекторъ поднялъ руки чуть не къ небу и повернулся на каблукахъ.
— За мной! предстаньте предъ Іону Петровича… за мной!
Директоръ, грязный человѣчекъ, въ буромъ халатѣ на бѣличьемъ мѣху, съ красными пятнами по лицу и съ очень подозрительнымъ носомъ, вскочилъ съ кресла и дряблой походкой подступилъ къ ученикамъ.
— Что это такое? — загнусилъ онъ
— Ворвались сюда, Іона Петровичъ, — доложилъ инспекторъ, съ потрясеніемъ живота.
— Мы къ вамъ съ жалобой, — началъ было Борисъ
— Съ жалобой! — прогнусилъ директоръ. — Я вамъ дамъ, голубчики, депутаціи отпpaалять!… Молчать!!.. Вы у меня весь классъ перепакостили. Я васъ, голубчики, высѣку — слышите? не посмотрю, что вы въ седьмомъ классѣ: — сегодня же въ сборной, при всемъ классѣ высѣку. А до васъ, милый мой, — обратился онъ къ Борису, — я давно добираюсь. У васъ отецъ умираетъ, а вы разбойничаете, голубчикъ мой. Я ему сегодня напишу, что хочу васъ высѣчь. Я, вѣдь, никого не боюсь.
Бориса передернуло. Онъ порывался отвѣтить, но гнусавый директоръ не далъ ему разинуть рта.
— И ты, Абласовъ, тутъ же смѣешь бунтовать! Да ты вспомни, милый, что я тебя въ солдаты законопачу. И тебя, Горшковъ, вышвырну; ты у меня перестанешь на фортепьянѣ барабанить.
Это было сказано такъ глупо, что депутаты переглянулись.
— Ведите ихъ въ классъ, Егоръ Пантелѣичъ… Я самъ буду. Оставить всѣхъ трехъ безъ обѣда и велѣть высѣчь.
— Да позвольте же, Іона Петровичъ, — сказалъ Борисъ и сдѣлалъ два шага впередъ.
— Ай, ай! Суворовъ! Суворовъ! Да, онъ разбойникъ, и меня бить собирается! — закричалъ директоръ, отступая за кресло.
Въ дверяхъ явился старшой.
— Выпроводи ихъ, вонъ, вонъ!
Старшой хотѣлъ буквально исполнить приказаніе, но Борисъ отвелъ его рукой, и всѣ трое вышли молча изъ кабинета.
Инспекторъ кинулся было за ними, но потомъ подлетѣлъ къ директору.
— Халдеи, халдеи! — повторялъ Горшковъ, проходя по залѣ.
— Глупо, очень глупо! — вырвалось у Бориса.
Абласовъ шелъ молча, ни на кого не глядя.
Когда прошла первая минута досады, Борису сейчасъ же представилась мысль объ отцѣ. Если директоръ пошлетъ записку, отецъ страшно встревожится. «Какъ тутъ быть?» — спрашивалъ онъ самъ себя, хмуря лобъ и ускоряя шаги.
Депутаты вернулись въ классъ послѣ звонка. Кафедру занималъ новый учитель, самая популярная личность во всей гимназіи, Ардальонъ Захарычъ Самородскій, пзъ хохловъ. Фигура Ардальона Захарыча была изъ очень невзрачныхъ. При маленькомъ ростѣ, онъ носилъ пренеуклюжее туловище на кривыхъ ножкахъ; былъ рябъ и косъ; но рябое лицо всегда сіяло, въ глазахъ и во рту сидѣлъ неистощимый юморъ. Ардальонъ Захарычъ любилъ цвѣтныя матеріи, и всѣ части его туалета, кромѣ вицмундира, поражали пестротой. Онъ былъ старшій учитель физики и математики, плохо зналъ свой предметъ, но замѣнялъ отсутствіе знаній безконечнымъ добродушіемъ. Его всѣ любили; и никто у него ничего не дѣлалъ.
— Что, крусавцы, набѣдокурили? — встрѣтилъ онъ депутатовъ, встряхнувъ своими кудрявыми волосами… — Ардальонъ Захарычъ былъ уже не первой молодости, но постоянно носилъ юношескую прическу.