— Набѣдокурили, — отвѣчалъ Горшковъ съ гримасой. — Ну, господа, — обратился онъ ко всему классу — будетъ лупка.
— Какъ, лупка? — закричало нѣсколько голосовъ.
— Да, такъ. — Горшковъ поднялъ лѣвую руку наотвѣсъ, а правой сдѣлалъ нѣсколько движеній по воздуху — вотъ этакъ, господд… въ сборной послѣ классовъ.
Многіе расхохотались.
— Перестань врать! — проговорилъ учитель. Онъ всѣхъ тыкалъ, и никто этимъ не обижался. — Телепневъ, разскажи, что у васъ тамъ было.
— Горшковъ вовсе не выдумываетъ, — отвѣтилъ Борисъ. — Директоръ приказалъ насъ высѣчь.
— Ну, крусавецъ, это больно густо что-то.
— Ужъ не знаю какъ, Ардальонъ Захарычъ: онъ съ нами не разсуждалъ.
— Эхъ вы, зеліе! — проговорилъ Самородскій, съ душевнымъ сокрушеніемъ. — Какъ же быть-то?
— Разумѣется, мы не дадимъ себя высѣчь.
— Да скверно, крусавцы, все-таки скверно?
— Что же скверно-то, Ардальонъ Захарычъ?
Самородскій не нашелся, что отвѣтить. Онъ только ударилъ ладонью о каѳедру и еще разъ проговорилъ: — скверно.
Въ классѣ поднялся говоръ. Нѣкоторые соскочили съ лавокъ и подошли къ первой партѣ; другіе окружили каѳедру.
— Шш… зеліе! — крикнулъ Ардальонъ Захарычъ. — По мѣстамъ садитесь! что за жидовская школа… слова не дадутъ сказать.
Говоръ не вдругъ унялся. Ученики медленно разсаживались, и продолжали перекидываться словами.
Ардальонъ Захарычъ снова обратился къ депутатамъ:
— Ну, послушайте, крусавцы, — заговорилъ онъ: — вы надурили; «не спросясь броду, да сунулись въ воду»: глупо, глупо!
— А что-жь нужно было дѣлать? — спросилъ Горшковъ.
— Какъ что? Вѣдь, не тебя обругали, зеліе, такъ ты что же совался?
— Помилуйте, Ардальонъ Захарычъ, — замѣтимъ съ силой Борисъ: — какъ же вы такъ разсуждаете? Вѣдь, послѣ этого всѣхъ насъ будутъ ругать походя. Надо же было показать Корякову, что онъ поступилъ скверно.
— Ну-ну, умница, ты мнѣ проповѣди не читай, я, вѣдь, не глупѣе тебя.
— Что же мы такое сдѣлали? — продолжалъ Борисъ воодушевившись. — Онъ не хотѣлъ извиняться, — мы къ директору пошли.
— Законный путь, — подтвердилъ Горшковъ, подмигнувъ Ардальону Захарычу.
— Молчи ты, балясникъ! — осадилъ его Ардадьонъ Захарычъ, погрозивъ пальцемъ. — Нѣтъ, крусавцы, — обратился онъ ко всѣмъ тремъ депутатамъ: — глупо сдѣлали! Зачѣмъ тутъ директора вмѣшивать? Не достало смекалки, что онъ оборветъ васъ, какъ Сидорову козу.
— Такъ, стало, намъ самимъ нужно было распорядиться? — ввернулъ Горшковъ.
— Не перебивай, егоза! — крикнулъ Ардальонъ Захарычъ. — Я вотъ тебя самого вздую, зеліе… Горячитесь вы всѣ, въ студенты все лѣзете… Онъ тамъ, какой ни на есть, да старшій учитель, крусавцы, а вы къ нему въ классѣ съ ножомъ къ горлу приступили… Вѣдь, онъ гусь лапчатый… онъ и съ нами-то ежъ ежомъ, а не то, что съ вашимъ братомъ… Вы бы на квартиру къ нему пришли, представили резоны…
— Да ужъ объ этомъ что же толковать теперь? — прервалъ его Абласовъ, смотря изподлобья: — попустому время тратить.
Онъ выговорилъ это такъ твердо и серьезно, что Ардальонъ Захарычъ немного стѣснился.
— Я васъ предостерегаю, крусавцы, какъ вы не хотите понять?…
— Мы понимаемъ, — сказалъ Борисъ: — и очень вамъ благодарны; да теперь дѣло-то сдѣлано.
— А все-таки вы грибъ соленый съѣли, хлопцы.
— Кто же виноватъ-то? — ввернулъ Горшковъ: — наши безмозглые… Егорка съ Іонкой.
— Тсс! егоза! Вотъ что я вамъ скажу, крусавцы, слушайте! Бросьте вы Корякова: ничего не добьетесь; и остальныхъ не толкайте… курсъ вамъ кончить нужно, а не войну съ начальствомъ затѣвать. Слышите, команда безпардонная? — Ардальонъ Захарычъ привсталъ и обратился ко всему классу.
Директора боялись, и не у многихъ было желаніе затѣвать новую исторію.
— Скажи же мнѣ, зеліе, съ чѣмъ васъ Іона-то отпустилъ? — спросилъ опять у Горшкова Ардальонъ Захарычъ.
— Да, вѣдь, я вамъ изобразилъ: выпороть и безъ обѣда оставить.
— Ну, этого не будетъ. Онъ только языкомъ почесалъ; безъ совѣта не смѣетъ! — повторилъ Ардальонъ Захарычъ, обратясь къ Борису.
Борисъ его не слушалъ и стоялъ съ поникшей головой.
— Вы не безпокойтесь! — вдругъ проговорилъ онъ: — не высѣкутъ.
Абласовъ посмотрѣлъ на Бориса и такимъ же тономъ повторилъ: «не высѣкутъ».
— Смотрите же, крусавцы! — вскричалъ Ардальонъ Захарычъ: —Рцы слово крѣпко…. Забунтите — наплюю на васъ. Садитесь по мѣстамъ! Балясничаешь съ вами… полчаса прошло. Урокъ приготовили? — вопросилъ онъ, распахнувъ борты вицмундира и заложивъ большой палецъ за выемку жилета.
— Вы обѣщали, Ардальонъ Захарычъ, въ физическій…
— Электрическую зарядить…
— Въ физическій, Ардальонъ Захарычъ! — послышалось со всѣхъ сторонъ.
— Лѣнтяи… крапивное зеліе вамъ бы только балбесничать… — проговорилъ Ардальонъ Захарычъ вставая.
— Ну, идемте, — прибавилъ онъ не безъ удовольствія. Онъ самъ радъ-радехонекъ былъ избавиться отъ спрашиванья уроковъ.
Поднялся гвалтъ. Всѣ повскакали съ мѣстъ. Отворилась дверь, и Самородскій, заложивъ руки въ карманы своихъ широчайшихъ панталонъ вишневаго цвѣта, зашагалъ кривыми ножками по корридору… За нимъ повалила толпа… Семиклассники, поюнѣе, заглядывали въ другіе классы и барабанили по стеклянымъ дверямъ…
«Въ физическій пошли», повторялось въ низшихъ классахъ, съ затаенной завистью…
И не одинъ гимназистикъ замечталъ о томъ блаженномъ времени, когда онъ начнетъ слушать физику и проникнетъ въ физическій, гдѣ не спрашиваютъ уроковъ, а потѣшаются разными штучками…
Въ физическій кабинетъ дверь вела изъ актовой залы. Кабинетъ занималъ три комнаты, и, благодаря лѣни Ардальона Захарыча, былъ въ страшномъ безнорядкѣ: ни одинъ аппаратъ, ни одно колесо не дѣйствовало, какъ слѣдуетъ. Ардальонъ Захарычъ отговаривался все тѣмъ, что занятъ метеорологическими наблюденіями. Ученики седьмаго класса знали, какъ составлялись эти наблюденія.
Толпа, ввалившись въ кабинетъ, разсыпалась по всѣмъ тремъ комнатамъ. Началась бѣготня, полѣзли въ шкапы разбирать всякую всячину. Ардальонъ Захарычъ кричалъ, остерегалъ — никто его не слушалъ. Около электрической машины собрался кружокъ. Мечковскій уже залѣзъ на скамейку и пищалъ:
— Ну, братцы, накачивайте, накачивайте сильнѣй!
Два-три гимназиста начали вертѣть, что было мочи.
— Сыплются, сыплются! — заговорили кругомъ.
Ардальонъ Захарычъ, только-что освободившій какой-то хрупкій аппаратъ изъ нецеремонныхъ рукъ учениковъ, подбѣжалъ къ электрической машинѣ,
— Зеліе! что вы тутъ мастерите?
— Заряжаютъ меня, Ардальонъ Захарычъ, — пропищалъ Мечковскій и подпрыгнулъ на скамейкѣ.
— Я вотъ заряжу тебя! прочь пошелъ! — Ардальонъ Захарычъ столкнулъ Мечковскаго со скамьи и отвелъ рукой тѣхъ, что накачивали. — Дайте срокъ… что вывертите, крусавцы… Бѣснуетесь, а ни аза не смыслите.
— Ну, такъ вы насъ научите уму-разуму, — ввернулъ Мечковский…
— Молчи, физикъ!
Всѣ фыркнули. Ардальонъ Захарычъ самъ засмѣялся своей остротѣ.
— Ну, вотъ, крусавцы, — заговорилъ онъ: — вы видите: тутъ всѣ части электрической машины…
— Нѣтъ, не видимъ, — закричалъ Мечковскій — Скворцовъ носомъ загородплъ.
Раздался опять взрывъ смѣха.
— Да провались ты, непотребный хлопецъ!..
Мечковскій юркнулъ и спрятался за огромный глобусъ, между двумя шкапами.
Ардальонъ Захарычъ началъ описывать электрическую машину, нельзя сказать, чтобъ очень вразумительно, а больше съ помощью тѣлодвиженій.
— Что ты, Борисъ, призадумался? — спросилъ Горшковъ Телепнева.
Они стояли поодаль отъ всѣхъ, у стола, на которомъ, въ безпорядкѣ, валялись разныя трубки и разбитые термометры.
— Ну что за важность, что безъ обѣда оставятъ? Не умремъ съ голоду. Неужто ты боишься, что онъ намъ сѣкуцію задастъ? — продолжалъ Горшковъ.
— Что ты глупости говоришь, Валерьянъ! Ничего я не боюсь.
— Такъ что-жь ты пріунылъ?
Борисъ съ трудомъ высказывался даже такимъ близкимъ товарищамъ, какъ Горшковъ. Его наполняла забота о томъ, какъ бы помѣшать директору растревожить отца.
— Да что же ты молчишь?
— Тотъ дуракъ… — сказалъ онъ и остановился.
— Какой? Іонка, что ли?
— Да.
— Ну что-жь? Покричалъ, да и довольно; больше, вѣдь, у него и пороху не хватитъ.
— Онъ отцу напишетъ.
— Ну такъ что же?
— Какъ что?
Борисъ такъ взглянулъ на Горшкова, что тотъ покраснѣлъ.
— Знаю, чувствую, — заговорилъ онъ — но неужто ужь къ тебѣ настолько довѣрія не имѣютъ дома… Да онъ и не напишетъ; гдѣ ему писать! у него руки отъ водки ходуномъ ходятъ.
Бориса не успокоили эти доводы. Лицо его не прояснялось.
— Ну, вотъ, крусавцы, — кричалъ, между-тѣмъ, Ардальонъ Захарычъ, пришедши въ ученый азартъ — вы знаете, что въ этой части машины… такъ сказать, вырабатывается электричество… и оно проводится, такъ сказать…
— Проведите черезъ меня, — пропищалъ Мечковскій и вскочилъ на скамейку.
Ардальонъ Захарычъ кинулся къ нему; тотъ, соскочивъ, задѣлъ за какой-то колпакъ: поднялся звонъ и хохотъ.
— Директоръ! — вдругъ крикнулъ кто-то сзади.
Посреди суетни, смѣха и говора явился директоръ, въ архалукѣ; за нимъ инспекторъ.
Онъ вошелъ въ ту минуту, когда Ардальонъ Захарычъ погнался за Мечковскимъ.
Мальчуганъ отскочилъ и весь съежился. Ардальонъ Захарычъ, увидѣвъ директора, немножко растерялся и попятился назадъ. Всѣ притихли и обернулись лицомъ къ двери.
— Что это? — загнусилъ директоръ — Содомъ и Гоморъ! Ты, голубчикъ, въ присядку, что-ли, плясалъ? — спросилъ онъ Мечковскаго.
Гимназистикъ не нашелся что отвѣтить.
— Чѣмъ это вы занимаетесь? — обратился директоръ къ Ардальону Захарычу. — Что это у васъ за гвалтъ такой идетъ?
Самородскій оправился и, оглянувшись назадъ, отвѣтилъ:
— Опыты производилъ, описывалъ электрическую машину.
— Зачѣмъ же это они у васъ разбрелись по разнымъ угламъ? — прогнусилъ директоръ.