нокъ, а настоящій баринъ.
Съ Пелагеей Сергѣевной Борисъ почти не сказалъ ни слова.
— Приступилъ, — сказалъ Ѳедоръ Петровичъ своимъ спокойнымъ тономъ, когда всѣ собрались въ билльярдной.
Онъ подошелъ къ двери въ спальню, сломалъ печать и отперъ, пригласивъ всѣхъ рукой послѣдовать за нимъ.
Первое, что бросилось Борису въ глаза, была пустая кровать. Больной точно сейчасъ оставилъ ее. И все въ комнатѣ, до малѣйшихъ вещицъ, застыло въ одномъ положеніи.
Пелагея Сергѣевна сѣла на одинъ изъ стульевъ, около стѣны; она упорно молчала и лицо ея было такъ жестко и уязвлено, что трудно было подойти къ ней и заговорить. Борисъ сталъ въ уголъ около двери и облокотился о бюро.
Свидѣтели немножко стѣснялись. Одинъ изъ нихъ, маленькій старичекъ, толстенькій и круглый, подгородный помѣщикъ, примигивалъ все глазомъ. Двое остальныхъ — довольно молодой еще совѣтникъ палаты, съ бѣлокурыми височками, и отставной полковникъ хмураго вида — смотрѣли другъ на друга вопросительно и, по временамъ, взглядывали на Пелагею Сергѣвну.
Ѳедоръ Петровичъ отперъ верхній ящикъ бюро.
— Вотъ здѣсь, — обратился онъ къ свидѣтелямъ: — лежитъ завѣщаніе покойнаго, деньги и бумаги. Я припечаталъ его въ первый же день.
Бѣлокурый совѣтникъ съ улыбкой наклонилъ голову, а толстенькій помѣщикъ подмигнулъ.
Ѳедоръ Петровичъ выложилъ на столъ три большіе пакета.
— Тутъ, — сказалъ онъ, указывая на средній пакетъ: — завѣщаніе, въ этомъ конвертѣ деньги на погребеніе, а вотъ въ этомъ — билеты м серіи.
Бабинька при словѣ серіи подняла голову и въ упоръ посмотрѣла на Ѳедора Петровича.
— Иванъ Ивановичъ, не угодно ли вамъ будетъ прочесть завѣщаніе, — проговорилъ Лапинъ, обращаясь къ бѣлокурому совѣтнику.
Тотъ немножко поежился; подошелъ къ столу и, сломивъ печать съ конверта, вынулъ большую тетрадь въ листъ.
Началось чтеніе. Лапинъ и свидѣтели слушали стоя. Борисъ, въ углу, за бюро, стоялъ, закрывши глаза рукой: ему тяжело было слѣдить за ходомъ завѣщанія; ему хотѣлось скорѣе уйти къ себѣ, наверхъ, отъ колючихъ ощущеній. Неотвязчива была въ немъ мысль, что тутъ разыгрывается послѣдній актъ комедіи; что все это точно подготовлено и подведено.
Пелагея Сергѣевна сохраняла тотъ же суровый, неподвижный видъ; но внутренно она съ жадностью слѣдила за чтеніемъ.
И что пришлось ей услыхать?
Во-первыхъ, она отстранялась вполнѣ отъ всякаго вліянія на имѣнье и дѣтей покойнаго. Опекуномъ назначался Лапинъ, попечительницей Софья Николаевна Телепнева. Когда бѣлокурый совѣтникъ прочелъ этотъ пунктъ, бабинька вся покраснѣла, но не измѣнила себѣ, не сдѣлала ни одного движенія. Покойный завѣщалъ дѣтямъ выдѣлять изъ родоваго имѣнія бабкѣ слѣдующую ей часть, по ея выбору, и предоставить Софьѣ Николаевнѣ пожизненно имѣніе, которое должно было идти ихъ дядѣ. Борисъ узналъ, что ему съ сестрой оставляетъ отецъ шестьсотъ душъ; билетами и серіями: пятьдесятъ тысячъ рублей.
— Теперь, — сказалъ Ѳедоръ Петровичъ, когда чтеніе было кончено: — вотъ тутъ деньги, назначенныя самимъ покойнымъ на погребеніе. — Онъ обернулся къ Борису и Пелагеѣ Сергѣевнѣ. — Я истратилъ на похороны восемьсотъ рублей; тутъ тысяча. Какъ прикажете съ ними распорядился?
Пелагея Сергѣевна молчала. Борисъ взглянулъ на нее вопросительно.
— Отдать Якову, — сказалъ онъ.
— Онъ получилъ награду, — замѣтилъ Ѳедоръ Петровичъ.
— Да, но онъ право стоитъ, — проговорилъ Борисъ, и тотчасъ же прибавилъ: — можетъ быть, бабушка желаетъ…
— Я ничего не желаю, — рѣзко отвѣтила старуха и поднялась. Что-то судорожное видно было въ ней.
Быстро вышла она изъ спальни, никому не поклонившись. Всѣ посмотрѣли ей въ слѣдъ и долго молчали.
Борису стало жаль старуху. Слишкомъ крутъ былъ переходъ отъ прошлаго къ настоящему. Завѣщаніе наносило ея глубокую рану. И тотъ пунктъ его, гдѣ покойный говорилъ дѣтямъ, что они должны уважать бабушку и не дѣлать ей никакихъ непрiятностей, казался горькой насмѣшкой.
Оедоръ Петровичъ взялъ Бориса за руку.
— Ну, Борисъ Николаичъ, — сказалъ онъ ему: — батюшкѣ вашему угодно было сдѣлать меня вашимъ опекуномъ. Тяжеленько, да какъ-нибудь уладимъ все.
— Вотъ бабушка… — вырвалось у Бориса.
— Что дѣлать! — сказалъ Лапинъ, пожавъ плечами — вамъ что-нибудь одно выбирать: или исполнить волю отца вашего, или все отдать въ руки Пелагеи Сергѣевны. Да вѣдь она теперь не смилуется все-равно.
Свидѣтели подошли къ Борису.
— Молодцомъ распорядился вашъ отецъ, — пробасилъ хмурый полковникъ — всегда бы такъ поступалъ.
— Хорошее состояньице получили, — проговорилъ, подмигивая, толстенькій помѣщикъ. — Знаю я вашу Ольховку: кругленькое имѣньице.
— А какъ съ домомъ распорядитесь? — мягко спросилъ бѣлокурый совѣтникъ.
Всѣмъ было очень неловко, и чрезъ нѣсколько минутъ они поспѣшили удалиться.
Борисъ и Ѳедоръ Петровичъ остались вдвоемъ.
— Ѳедоръ Петровичъ, — сказалъ Борисъ, — мнѣ очень трудно будетъ съ бабушкой, такъ вы ужъ меня поддержите, вѣдь нельзя же ей выѣхать сейчасъ же изъ дома.
— Да, любезный другъ, никто ее и не гонитъ. Развѣ батюшка вашъ въ завѣщаніи говоритъ, чтобъ она въ домѣ не смѣла жить?
— Но когда Софья Николаевна пріѣдетъ?
— А ужъ тогда, какъ ей угодно. Разумѣется, не станетъ жить въ этомъ домѣ. — Ѳедоръ Петровичъ пристально посмотрѣлъ на Бориса. — Жалко мнѣ васъ очень, — проговорилъ онъ — положеніе ваше такое чудное, да вѣдь тяжелѣе-то ужъ не будетъ, и то сказать.
Въ дверяхъ показалась Фицка.
— Барыня васъ къ себѣ просятъ-съ, — доложила она.
— Кого? — спросилъ Борисъ.
— Васъ, баринъ, и вотъ ихъ-съ, — Финка указала рукой на Ѳедора Петровича.
— Пойдемте, — сказалъ Лапинъ — надо ее хоть немножко успокоить, — прибавилъ онъ, точно про-себя. Онъ доложилъ завѣщанье л билеты въ бюро, заперъ и проговорилъ:
— Ключъ-то я съ собой возьму; а отъ комнаты — вы у себя держите.
Они нашли Пелагею Сергѣвну на диванѣ; она сидѣла, заложивъ руки за спину, въ очень странной позѣ.
— Вы опекунъ моихъ внуковъ, — начала она, обратившись къ Ѳедору Петровичу. — Я вамъ объявляю, что отказываюсь отъ седьмой части, не хочу, чтобъ мнѣ подачку подавали. Мнѣ ничего не нужно, я не нищенка, не стану христарадничать.
— Помилуйте, Пелагея Сергѣвна, — заговорилъ довольно мягкимъ тономъ Лапинъ: — ни сынъ вашъ, ни внуки никогда и не думали лишать васъ собственности.
— Я не хочу! — вскричала бабинька — слышите, я не хочу, и вы меня не заставите милостыню просить! Довольно ужъ наругались надо мной!
— Въ такомъ случаѣ, сударыня, поступайте, какъ вамъ будетъ угодно. Если вы отказываетесь отъ части, слѣдующей вамъ по закону, составьте актъ въ пользу вашихъ внуковъ, или кого вы найдете достойными.
— Вотъ! — закричала Пелагея Сергѣевна. — Вы рады— вамъ сейчасъ бумаги строчить, завѣщанія составлять, каверзы дѣлать! Никакого акта я составлять не хочу, а убѣгу я вотъ изъ этого вертепа, да! Съ меня здѣсь рады послѣднее платьишко стащить! Порадуйтесь, на меня глядя. Мнѣ въ шестьдесятъ-то пять лѣтъ надо на колѣни вотъ передъ нпмъ становиться, чтобъ онъ меня на улицу не выгналъ!
Пелагея Сергѣевна вся заколыхалась; въ голосѣ ея была слышна смѣсь желчи, слезъ и крика.
Ѳедоръ Петровичъ uepeглянулся съ Борисомъ. Его озадачила тирада бабиньки.
— Вы вѣдь все законно устроили! — закричала опять старуха — ну, и прекрасно. Устроивайте, подведите законы такъ, чтобъ меня въ желтый домъ засадить и мое имѣнье у меня все отнять.
— Бабушка, — проговорилъ Борисъ — успокоитесь.
Старуха вскочила съ мѣста.
— Молчи! — вскрикнула она. — Какая въ тебѣ кровь-то течетъ? уродился весь въ матушку!..
— Сударыня, — прервалъ громко Ѳедоръ Петровичъ: — вамъ угодно приказать мнѣ что-нибудь? — а то, вы меня извините, я долженъ ѣхать.
— Поѣзжайте, поѣзжайте! — повторяла Пелагея Сергѣевна. — Мнѣ васъ не надо, и никого мнѣ не надо. Живите вы тутъ, умрите, — я уѣду; я дня здѣсь не останусь. Что жъ мнѣ у новой-то хозяйки, у выписной-то барыни, въ холопкахъ, что ли, быть? Наверху Степанидкину конуру занимать? На что я вамъ нужна? Родной сынъ въ грязь втопталъ!..
Въ словахъ и возгласахъ старухи было что-то раздирательно-жолчное.
Она прошлась по комнатѣ и скрылась за перегородку, захлопнувъ за собой дверь.
Ѳедоръ Петровичъ переглянулся съ Борисомъ, махнулъ рукой и тихо проговорилъ:
— Пойдемте. Чего же больше ждать?
Борисъ пошелъ за нимъ слѣдомъ и молчалъ до самой залы, гдѣ они остановились.
Пелагея Сергѣевна лежала на кровати и плакала.
— Что же это такое, батюшка? — спросилъ Ѳедоръ Петровичъ Бориса. — Бабушка-то наша совсѣмъ, видно, помутилась. Зачѣмъ oua насъ къ себѣ требовала, скажите вы мнѣ на милость?
— Да вы видите, Ѳедоръ Петровичъ, она такъ раздражена, вы ужъ не взыщите съ нея, вѣдь и ея-то положеніе…
— Знаю, что не очень веселое, да вѣдь дѣло-то ужь сдѣлано: она должна же это понять. Вотъ женщины, — всегда женщинами и останутся; силы нѣтъ, достоинства. Ну что-жь, не хочетъ здѣсь жить, бѣжать хочетъ? вѣдь удержать насильно нельзя; квартиру ей, что ли, подыскать, или въ. деревню… ну, да это ужъ ея дѣло. Право, къ ней и не подступишься.
Добрый Ѳедоръ Петровичъ говорилъ все это съ озабоченнымъ видомъ. Онъ совсѣмъ не сердился на старуху; онъ жалѣлъ ее и не могъ придумать, какъ бы все помягче да получше уладить, такъ, чтобъ никто не страдалъ и не было бы тяжелыхъ, безполезныхъ столкновеній.
— О дворовыхъ-то мы ужъ съ вами ужо перетолкуемъ, — сказалъ онъ Борису — надо ихъ собрать, объявить вольную, кому сказано, и награды раздать. Мнѣ пора и обѣдать, мой часъ ужъ прошелъ, — прибавилъ онъ съ улыбкой. — Вы завтра въ классы-то еще не ѣздите.
— Нѣтъ, я не поѣду.
— Распорядитесь на счетъ комнаты. Нянюшкѣ своей скажите, чтобъ у васъ тамъ, наверху, прибрали. Если что нужно будетъ, пришлите за мной пораньше… да я непремѣнно буду часу въ седьмомъ.