— Къ ней? — вырвалось у Бориса.
— Да, развѣ вы меня хотите скрыть отъ нея?
— Вы ея не знаете, — сказалъ Борисъ, покачавъ головой.
— Узнаю, — отвѣчала Софья Николаевна спокойно, и потомъ спросила:
— Она очень убита?
— Да, убита, — промолвилъ Борисъ нерѣшительно.
— Вотъ видите ли, мой добрый, — начала Софья Николаевна, опускаясь опять на диванъ. — Вашего отца я любила, его волю я исполню свято, я это скажу и бабушкѣ вашей. Мы будемъ жить хорошо, дружно… не правда ли?
И Софья Николаевна такъ радостно взглянула на Бориса, что у него пропало и смущеніе и тревога. Въ ея тонѣ слышалась самая свѣжая молодость и какое-то правдивое спокойствіе. Движенія были необыкновенно легки и просты. Борисъ еейчасъ почувствовалъ, что они встрѣтились какъ равные, даже слово «тетушка» вдругъ зазвучало странно въ его ушахъ.
— Вы писали письмо ко мнѣ? — спросила Софья Николаевна.
— Да, — отвѣтилъ Борисъ.
— Я получила его больная, шевельнуться не могла. Я рвалась сюда. Прежде меня пугала одна мысль объ этомъ домѣ… — Софья Николаевна въ первый разъ, окинула взглядомъ гостиную. — Но тутъ всякій страхъ пропалъ, такъ мнѣ стало жаль и отца и васъ. — Она опустила голову — И вотъ, даже и взглянуть не привелось. Простите меня, — сказала она помолчавъ, — вамъ и безъ того тяжело. Вѣдь, что дѣлать: мы, женщины, болтаемъ и болтаемъ.
— Что вы говорите, тетенька, — вырвалось у Бориса — я такъ радъ…
— Чему? — спросила его Софья Николаевна, смотря ему въ глаза.
— Вашему доброму слову, тетенька.
— Ахъ, вы бѣдный. Видно, нелегко вамъ было. Вы знаете, что я о васъ много думала, и у меня сердце рвалось, когда я представляла себѣ вашу жизнь. Одиночество, болѣзнь, борьба и все это когда же?.. Бѣдный мой мальчикъ.
Она произнесла это будто про себя, но съ такой искренностью, такъ симпатично и изящно, что Бориса точно что кольнуло въ сердце. Впечатлѣніе, производимое Софьей Николаевной, съ каждой минутой вводило его въ иной, свѣтлын міръ. Самое горе, самая грусть преобразились подъ обаяніемъ ея натуры.
— Ничего, — заключила она: — будемъ жить, живымъ все сносно, только бы умершимъ было хорошо. У насъ съ вами одно существо на рукахъ… А гдѣ она, гдѣ Маша? Она на васъ похожа?
— Она похожа на maman, — промолвилъ Борись.
— Какъ это хорошо, — сказала Софья Николаевна, и встала съ этими словами. — Идемте же къбабушкѣ.
— сА если она васъ не приметъ? — тихо проговорилъ Борисъ.
— Нѣтъ, дорогой мой, этого не можетъ быть, пойдемте. — И легкой, быстрой поступью она пошла изъ гостиной. Борисъ слѣдовалъ за ней, не спуская съ нея глазъ.
V.
Борисъ и Софья Николаевна остановились у дверей въ билльярдную.
— Какой вашъ домъ странный, — сказала она оглянувшись. — Въ немъ точно нѣсколько лѣтъ никто не жилъ. А это куда красная дверь?
— Это была папенькина спальня, — проговорилъ Борисъ.
Софья Николаевна взглянула на него и тихо промолвила:
— Мы туда сходимъ послѣ.
— Тетенька, — сказалъ Борисъ, останавливая Софью Николаевну: — не лучше ли будетъ, если я сперва войду къ бабушкѣ, скажу ей..
— Полноте, добрый мой, что это какое у васъ малодушіе, — прибавила она съ улыбкой.
Борисъ покраснѣлъ и потупился.
Они вошли.
Въ диванной никого не было. Пелагея Сергѣевна лежала за перегородкой, на кровати; подлѣ нея повышалась Фицка. Она уже успѣла доложить барынькѣ, что пріѣхала московская, на извощикѣ, и молодой баринъ руку у нея поцѣловалъ и въ гостиную повелъ.
Бабинька приняла это извѣстіе молча; только еще сильнѣе нахмурилась и привстала на кровати. Она не знала, что ей дѣлать, именно въ этотъ день. Хоть она и ожидала пріѣзда Софьи Николаевны, но все-таки извѣстіе застало ее врасплохъ.
— Посмотри, кто тутъ? — шепнула она Фицкѣ, когда дверь изъ корридора отворилась.
Фицка припала глазомъ къ щели между двумя половинками ширмъ, составлявшихъ перегородку сбоку, и увидала Бориса съ Софьей Николаевной.
— Барынька, — шепнула она: — баринъ съ ней-съ.
Бабинька совсѣмъ поднялась на кровати. Волненіе ея выказывалось въ томъ, что она поправляла на себѣ чепчикъ и все отодвигалась назадъ. Въ ней крылось любопытство съ чувствомъ раздраженія. Ей захотѣлось выгнать Софью Николаевну, но потомъ она растерялась; ее поразило то, что Софья Николаевна первая пришла къ ней. «Кто же она, эта распутная?» спрашивала себя бабинька, и машинально опускала ноги съ кровати.
— Дай кацавейку, — сказала она Фицкѣ.
Наперсница накинула на нее кацавейку, и Пелагея Сергѣевна, обдергивая свой чепецъ, вышла въ диванную.
Софья Николаевна не дала бабинькѣ времени подойти къ ней.
— Пелагея Сергѣевна, — сказала она — вы меня простите, что я являюсь къ вамъ такъ просто. Между нами не можетъ быть никакихъ недоразумѣній. Я пріѣхала сюда
потому, что это была воля покойнаго. Все тяжелое прошедшее должно забыться на его могилѣ…
Софья Николаевна проговорила все это тронутымъ голосомъ и протянула бабинькѣ руку.
Пелагея Сергѣевна стояла въ нерѣшительной позѣ. Она не знала, что ей отвѣтить на слова Софьи Николаевны.
— Я прошу васъ, — начала опять Софья Николаевна: — не ставьте и себя и меня въ неловкое положеніе… и безъ того жизнь не красна, зачѣмъ же мы еще сами будемъ создавать себѣ трудности… Мнѣ очень горько, Нелагея Сергѣевна, что приходится вступать въ вашу семью въ такую тяжелую минуту, но Богъ поможетъ намъ. Моя совѣсть чиста, а если я въ чемъ виновата — скажите.
Она сдѣлала при этомъ движеніе такой теплой, сообщительной натуры, что Борисъ хотѣлъ схватить ея руку и расцѣловать.
Пелагея Сергѣвна все стояла, опустивъ глаза.
— Извините меня/— проговорила она наконецъ: — я себя нехорошо чувствую; поступайте, какъ вамъ угодно. Я противъ воли Николиньки ничего сказать не могу. А на васъ мнѣ за что жъ быть въ неудовольствіи. Мнѣ на покой пора, я стѣснять не буду. — Злая улыбка пробѣжала по губамъ Пелагеи Сергѣевны, когда она произносила послѣднія слова. Но все-таки видно было, что она сильно стѣснилась, и не хватало у ней той желчи, какую она способна была выпустить на Софью Николаевну.
— Такъ я васъ не буду больше безпокоить, отдыхайте, — сказала Софья Николаевна. — Мнѣ хотѣлось только взглянуть на васъ. Я знаю, когда есть горе, ненужно людей.
Пелагея Сергѣевна попятилась назадъ.
Софья Николаевна обернулась къ Борису и, смотря и на него и на бабиньку, сказала:
— Молиться намъ нужно за покойнаго, а ужъ о себѣ-то пока забудемъ… Какъ Богъ дастъ.
И она вышла, посмотрѣвъ еще разъ на бабиньку.
Борисъ всю эту сцену простоялъ, опершись на подзеркальникъ, и не спускалъ глазъ ни съ бабиньки, ни съ Софьи Николаевны.
Внутри у него было хорошо. Даже сухой тонъ бабиньки не возмутилъ его. Онъ ее жалѣлъ. Онъ будто вдругъ увѣрился, что все обойдется хорошо; что дѣйствительно наступила другая жизнь, и нужно только любоваться той чудной женщиной, къ которой льнуло его сердце.
Онъ пошелъ за ней и не могъ оторваться отъ ея головки.
А бабинька скрылась опять за перегородку и легла на кровать, обдергивая свой чепецъ.
Ей было досадно, скверно; она была недовольна собой и чувствовала безсиліе своего недовольства.
— Что тетенька? — спросилъ Борисъ, когда они были въ корридорѣ.
— Ничего, — отвѣтила Софья Николаевна и грустно улыбнулась. — Немножко тяжело смотрѣть на вашу бабушку. А вы думали, что она съѣстъ меня? Не за что, мой другъ. Ахъ, какъ здѣсь холодно! — сказала она съ невольнымъ вздохомъ.
— А теперь теплѣе будетъ, — проговорилъ Борисъ и опять покраснѣлъ: —вы насъ всѣхъ оживите.
— Вы думаете? Дай-то Богъ!
Въ залѣ была Маша; она кинулась прямо къ Софьѣ Николаевнѣ.
— А, вотъ Маша!… Ахъ, моя родная, здравствуй, здравствуй! — и Софья Николаевна осыпала ее поцѣлуями. — Ты меня знаешь?
— Знаю, — отвѣтила Маша и устремила на нее свои прекрасные глаза. — Мнѣ Боря про васъ разсказывалъ: говорилъ, что пріѣдетъ изъ Москвы тетушка добрая…
— Вотъ я и пріѣхала, ангелъ мой. И мы будемъ съ тобой жить… Ужъ я тебя полюбила, Маша.
— И я васъ тоже, — отвѣтила дѣвочка и обвила шею Софьи Николаевны своими ручками.
Борисъ заглядѣлся на нихъ.
— Вотъ, добрый мой, — обратилась къ нему Софья Николаевна: — смотрите, какъ будетъ легко жить съ этой славной дѣвочкой. Меня слушаться будешь, Маша?
— Буду, буду! — вскричала дѣвочка
— Ну и прекрасно, ангелъ мой…
— А вы прямо изъ Москвы, тетя? — спросила Маша.
— Да, прямо, изъ Москвы.
— Отчего же вы не ѣхали? вотъ папа-то безъ васъ и умеръ… — Маша наклонила голову и заплакала.
Софья Николаевна поцѣловала ее въ голову и тоже всплакнула.
— Вотъ у меня теперь только одинъ Боря остался, — говорила Маша сквозь слезы.
— А я-то? — спросила Софья Николаевна.
— Да, и вы. Я васъ буду любить: вы дoбраа…
— Какая она прелесть! — сказала Софья Николаевна, обратившись лицомъ къ Борису.
— Да, вотъ она у меня какая! — отвѣтилъ Борисъ, нагнувшись также къ Машѣ.
— Пойдемъ, Маша, покажи мнѣ твою комнату, — сказала Софья Николаевна.
— Ахъ, тетенька, — началъ Борисъ: — я, вѣдь, васъ не спросилъ: какъ вы сюда пріѣхали, вещи ваши гдѣ?
— Я и забыла, вотъ мы съ вами какіе юные… да, впрочемъ, это успѣется. Только бѣдная моя Аннушка тамъ ждетъ.
— Гдѣ же, тетенька?
— Въ почтовой конторѣ. Я ее тамъ оставила съ вещами.
— Такъ я сейчасъ распоряжусь, пошлю человѣка съ дрожками.
— Благодарю, пошлите.
— Да вы, вѣдь, я думаю, ужасно устали; не хотите ли отдохнуть?
— Нѣтъ, ничего; я всю ночь въ каретѣ спала. Вотъ я пойду къ Машѣ на верхъ. Пойдемъ, Маша.
— Пойдемте, тетя, — сказала дѣвочка радостно и взяла ее за руку.
— Ваша комната также наверху, — проговорилъ Борисъ: — противъ Машиной.
— Какъ, Боря, это, вѣдь, твоя? — быстро перебила его Маша, бросая на него испуганный взглядъ.
— Да, дружокъ, была моя, но въ ней теперь будетъ жить тетенька.