— Какъ странно становится, — замѣтила она — когда подумаешь, что здѣсь, въ этой комнатѣ протекла цѣлая жизнь… нѣсколько десятковъ лѣтъ проси дѣла тутъ бабинька!
— У ьасъ комнаты, — проговорилъ Борись: — точно настыли въ томъ видѣ, какъ онѣ были пятьдесятъ лѣтъ назадъ.
Оьъ началъ разсказывать Софьѣ Николаевичѣ исторію каждаго дивана, каждой картины и зеркала.
Въ дѣвичьей они нашли многочисленное общество; тамъ происходили большіе толки по случаю отъѣзда старой барыни.
Всѣ съ любопытствомъ осматривали Софью Николаевну, потомъ толпа двинулась, предводительствуемая опять двумя старухами съ плачущимъ и смѣющимся лицомъ.
Онѣ пожелали получить ручку Софьи Николаевны и начали изъявлять ей свою любовь и радость, что она пожаловала въ добромъ здоровьѣ.
— А вамъ здѣсь, я думаю, холодно? — спросила она нхъ, и получила отвѣтъ что дѣйствительно изъ сѣней страшно дуетъ, и изъ подвала тоже; а въ подвалъ ходъ тутъ же изъ дѣвичьей. Софья Николаевна разспросила ихъ: какое онѣ получали жалованье и содержаніе. Оказалось, что онѣ получали въ годъ по ситцевому платью и деревенскаго холста 20 аршинъ, а на прочее, какъ-то на башмаки и другія вещи, имъ ничего барыня не выдавала.
Борису стыдно стало за бабиньку. Ѳедоръ Петровичъ переписалъ всѣхъ старухъ и всю дворню, и перетолковалъ съ Софьей Николаевной и съ Борисомъ, кому какое назначить содержаніе.
Онъ остался обѣдать. Обѣдали наверху, а послѣ опять начались толки о дѣлахъ. Борисъ передалъ ему деньги, полученныя отъ бабушки, и попросилъ взять къ себѣ вмѣстѣ съ остальными билетами и серіями, которые лежали въ бюро.
— Смотрите, — говорилъ ему Лапинъ, собираясь домой… — я у васъ денежки-то возьму, да и былъ таковъ.
Вечеръ провели къ комнатѣ Софьи Николаевны. Борисъ еще не привыкъ къ мысли, что ему надо будетъ сидѣть внизу, въ спальнѣ отца, и проводить тамъ по цѣлымъ часамъ.
Софья Николаевна разспрашивала все Машу объ урокахъ, о томъ, что она любитъ, играетъ ли она въ куклы, бываетъ ли ей скучно одной.
Маша была чрезвычайно мила, вспоминала разныя подробности изъ грустной жизни большаго дома, говорила больше про своего Борю, чѣмъ про себя… и подъ конецъ объявила, что она — «недурная дѣвочка», и что если ее бабушка и посекала, «такъ совершенно понапрасну, и Богъ ее за это накажетъ.»
Послѣ ужина Маша ушла, сказавъ теткѣ, что она ее совершенно не боится, и чему бы тетка ни стала ее учить, она все вытерпитъ, потому-что: «тетя того заслуживаетъ».
Борисъ и Софья Николаевна опять остались вдвоемъ. Странно чувствовалъ онъ себя въ этой комнатѣ. Въ ней стоялъ совсѣмъ другой воздухъ; она ему казалась новымъ мѣстомъ, гдѣ все вызывало интересъ и получало такую привлекательность, какой прежде не было.
— Ты, можетъ быть, усталъ? — спросила его Софья Николаевна — лягъ нынче пораньше.
Опа говорила съ нимъ такимъ задушевнымъ тономъ, точно будто онъ выросъ на ея рукахъ. Онъ самъ просилъ ее бросить церемонное вы… А между тѣмъ ты звучало странно, оно волновало его; оно его даже страшило. Но еслибъ Софья Николаевна перешла опять на вы, ему стало бы непріятно.
— Нѣтъ, тетя, — поспѣшилъ отвѣтить Борнсъ — напротивъ, мнѣ совсѣмъ не хочется спать. Если я вамъ мѣшаю, прогоните меня внизъ.
— Да я развѣ бы стала съ тобой стѣсняться? И со мной ты, пожалуйста… попроще… забудь мой титулъ… ми друзья, и ничего больше. — Она уютно усѣлась въ углу дивана… — Садись вот тутъ. Насъ судьба свела, значитъ, недаромъ… — проговорила она послѣ маленькой паузы. И могла ли я когда-нибудь думать, что попаду въ такую жизнь и буду здѣсь?… никогда, никогда…
— Отчего же? — спросилъ Борисъ.
— Какъ отчего? Да отъ всего, — отвѣтила Софья Николаевна и грустно улыбнулась… — Во-первыхъ, оттого, что я была замужемъ за твоимъ дядей… — Она опустила голову, немного помолчала и потомъ вдругъ взглянула на Бориса. Нѣсколько секундъ смотрѣла она на него и тихо проговорила:
— Ты помнишь Александра?
— Какъ же, тетя, не помнить, когда онъ былъ здѣсь года два тому назадъ… Да и въ первый разъ, какъ онъ пріѣзжалъ… его лицo…такь врѣзалось мнѣ въ память… Онъ меня, кажется, полюбилъ.. — прибавилъ Борисъ.
— Да… онъ говорилъ о тебѣ… Но ты совсѣмъ его не зналъ, мало слышалъ о немъ.
— Очень мало. У насъ все было скрыто. Только въ послѣднее время отецъ разсказывалъ…
— Что?
Борисъ немножко помолчалъ.
— Что онъ пріѣзжалъ просить у бабушки позволения.
— Жениться на мнѣ, — добавила Софья Николаевна — и она его прокляла. Я уже тебѣ сказала, кажется, вчера, что Александръ не долженъ былъ встрѣчаться со мной. Я окончательно доконала его жизнь.
— Что вы, тетя? — проговорилъ Борисъ, взглянувъ на Софью Николаевну во всѣ глаза.
— Да, дорогой мой… жизнь сложилась такъ… Еслибъ ты былъ немножко постарше, ты бы, пожалуй, подумалъ, что я рисуюсь.
Борисъ сдѣлалъ движеніе.
— Да, да, непремѣнно бы подумалъ; но, къ счастью, ты молодъ и съ тобой можно говорить такъ же, какъ съ своей совѣстью.
Борисъ все продолжалъ смотрѣть на Софью Николаевну. Она казалась совершенно спокойною и точно говорила самой себѣ. Ему, въ первый еще разъ, приводилось слышать, чтобъ кто-нибудь съ такой простотой высказывалъ такія задушевный вещи.
— Хорошій человѣкъ былъ твой дядя Александръ, — продолжала она — я никогда не встрѣчала человѣка честнѣе… за то и страннѣе не встрѣчала. Послушай, тебѣ должно быть очень тяжело, что до-сихъ-поръ около тебя была какая-то тайна?…
Софья Николаевна попала на чувствительное мѣсто.
— Да, тетенька, — заговорилъ Борисъ: — не мало я думалъ о прошедшемъ; только не у кого мнѣ было спрашивать… Въ послѣдніе дни отецъ былъ со мной откровененъ… но ему не хотѣлось высказываться; ему тяжело было… онъ только повторялъ: «послѣ все узнаешь, не вини меня».
— И не вини его, — сказала Софья Николаевна и протянула ему руку… — Люди никогда ни въ чемъ невиноваты: виновато время, и натуры наши, и прошедшее…
Да вотъ тебѣ, чего же лучше: дядя твои прожилъ свой вѣкъ дико, безполезно, губительно для себя, и былъ все-таки прекрасный человѣкъ.
Бориса охватило желаніе узнать все и, главное, побольше о ней самой, даже больше, чѣмъ объ отцѣ и дядѣ. Онъ ясно видѣлъ, что она говоритъ о покойномъ мужѣ не такъ, какъ бы можно было ожидать отъ молодой женщины, которая страстно любила его. Что-то ему шептало, что тутъ кроются какія-нибудь особыя отношенія.
— Отчего дядя никогда не жилъ здѣсь? — спросилъ Борисъ.
— Оттого, мой другъ, что… — и она вдругъ остановилась.
— Что же вы не продолжаете, тетя, развѣ вы находите, что я не долженъ знать?…
— Вотъ что, голубчикъ мой… Я вижу, ты не ребенокъ, и скрывать отъ тебя нечего… Для того только, чтобъ быть съ тобой свободно и просто, я бы коснулась всѣхъ тяжелыхъ и щекотливыхъ вопросовъ… но я невольно остановилась; мнѣ показалось вдругъ, что ты можешь мнѣ и не вѣрить, и тогда это было бы очень, очень дурно.
— Что вы, тетя, полноте, какъ вамъ не стыдно, вдругъ заговорилъ Борисъ, цѣлуя ея руку — у меня ни одной минуты не было никакого сомнѣнія… всякое ваше слово… прямо идетъ въ душу. До сихъ поръ мнѣ было такъ трудно… Точно у меня языкъ былъ связанъ. Намъ съ вами черезчуръ тяжело было бы жить, скрывая то, что таится въ душѣ. А я никого обвинять не стану, — кротко прибавилъ онъ.
— Видишь ли, — начала Софья Николаевна: — твой дядя Александръ былъ студентомъ въ Москвѣ давно, лѣтъ двадцать тому назадъ. Онъ былъ такой пылкій, причудливый, увлекающійся… Воображеніе у него играло первую роль… и это ты не долженъ забывать… Студентомъ еще онъ встрѣтилъ дѣвушку, красавицу, съ очень странной судьбой. Она была сиротка, жила въ семействѣ родственниковъ… ее держали гувернанткой. Состояніемъ ея завладѣли и ея положеніе въ домѣ было очень жалкое; Александръ полюбилъ ее и рѣшился жениться. Разумѣется, встрѣтились препятствія… онъ написалъ сюда, ему пригрозили… На его натуру все чрезвычайно сильно дѣйствовало, и онъ заболѣлъ, заболѣлъ опасно. Это было передъ тѣмъ, какъ ему кончить курсъ… Твой отецъ прискакалъ въ Москву… долго онъ ухаживалъ за Александромъ… Александръ оправился, кончилъ курсъ и уѣхалъ тотчасъ же за границу: его услали доктора для поправленія здоровья.
— Да, я все это слыхалъ, — проговорилъ Борисъ, вспоминая, что няня ему что-то такое разсказывала.
— Ну, вотъ видишь-ли, отецъ твой, живя въ Москвѣ, сблизился съ дѣвушкой, которую полюбилъ Александръ, и чрезъ полгода онъ на ней женился.
— Какъ, тетя… она была?..
— Твоя мать, Лизавета Павловна. Бабушка твоя приняла её очень дурно. Во-первыхъ, она была бѣдна, а во-вторыхъ, она никогда не могла ей простить любви Александра, его болѣзни и его поѣздки за границу.
— Стало быть, и папенька женился безъ согласія бабушки? — спросилъ Борисъ.
— И да, и нѣтъ. Разумѣется, Пелагея Сергѣевна хотѣла этого брака, но отца твоего она больше любила, и согласилась на его женитьбу. И вотъ тебѣ ключъ къ той нѣмой драмѣ, которая разыгрывалась въ нашемъ семействѣ. Я не знала твоей матери, Борисъ; я тебѣ разсказываю то, что я слышала отъ отца твоего и Александра. Тебя, можетъ, удивляетъ ея выходъ замужъ. Она не имѣла къ твоему отцу сильнаго, глубокаго чувства, но ея положеніе въ домѣ было слишкомъ тяжело; наконецъ она видѣла его любовь, его хорошую, добрую натуру. Когда Александръ узналъ объ этомъ, это его поразило, и такъ поразило, что подѣйствовало на его разсудокъ. Онъ одно время совсѣмъ помутился и долго страдалъ. За границей онъ прожилъ около десяти лѣтъ; тамъ онъ очень развился… это былъ замѣчательный умъ…3а многое брался онъ, чему не учился — одинъ Богъ знаетъ, но ничто его не вылѣчило отъ любви, ни на чемъ онъ не могъ остановиться и успокоиться… А дома, у васъ, была другая драма… твоя мать, вышедши замужъ, не была несчастлива… отецъ твой горячо ее любилъ; но прежняя любовь воскресла, до нея доходили вѣсти объ Александрѣ, о его несчастной судьбѣ, о его болѣзни… и твоя бабушка явилась между нею и мужемъ, какъ духъ-искуситель… Она подозрѣвала её; она твердила твоему отцу, что жена его любить Александра и порывается бѣжать къ нему… словомъ, ты самъ можешь понять, что между ними было.