Борисъ, простившись съ ними, постоялъ одинъ въ залѣ. Тяжело что-то, грустно ему было; онъ внутренно упрекалъ себя: «пою, веселюсь», проговорилъ онъ, «а давно ли тутъ гробъ стоялъ?»
И съ поникшей головой сталъ онъ подниматься наверхъ; ему тоже страшно было пдти туда; съ каждой новой ступенькой становилось ему тягостнѣе.
Онъ увидѣлъ Софью Николаевну и чуть не закрылъ глаза.
Она была въ бѣломъ пенью арѣ, и прямо подошла къ нему близко… близко.
— Я ужъ видѣла, — тихо сказала она: — что ты затуманился что-то….
— Нѣтъ, тетя, я ничего… мнѣ очень хорошо.
— Что ты меня дичишься, какъ-будто я не вижу… вижу, отъ чего тебѣ грустно. — Она взяла его за голову. — Я за то тебя и люблю, что въ тебѣ душа прозрачная.
И, говоря это, она подвела его къ дивану.
— Станемъ вотъ тутъ, да и. помолимся.
Она опустилась на колѣни, и его увлекла за собой.
Онъ не понималъ, что онъ говорилъ, что онъ думалъ, произносилъ ли онъ какія-нибудь молитвенный слова или нѣтъ. Когда онъ очнулся, слезы градомъ текли изъ глазъ, а голова его была на ея плечѣ, и онъ слышалъ ея тихія рѣчи:
— Отецъ твой видитъ тебя, — шептала она ему: — молись всегда такъ, не приготовляйся, не смущай себя — а только люби, и все будетъ свѣтло, и все примирится въ твоей жизни…
Онъ не сказалъ ни одного слова, а только цѣловалъ ея руки; волненіе его облегчилось слезами, стихло, и онъ готовъ былъ заснуть тутъ же, на ея рукахъ.
— Славный, безцѣнный мой мальчикъ, — сказала она, — какъ много въ тебѣ теплоты! Кто тебя полюбитъ, будетъ счастливъ.
Эти слова точно кольнули его. Борисъ всталъ, но ему не хотѣлось пдти изъ этой комнаты, гдѣ было такъ хорошо.
На площадкѣ она перекрестила его.
«Боже!» — думалъ онъ, сходя внизъ: «что-же это за женщина? одинъ звукъ ея — цѣлый рай! И нѣтъ подлѣ нея ни горя, ни страданія!»
Въ гимназіи много было толковъ между Горшковымъ, Абласовымъ и Борисомъ. Гимназистамъ Софья Николаевна очень понравилась; видно было, что они вынесли изъ вчерашняго вечера какое-то новое ощущеніе.
— Мы съ твоей теткой поладимъ, — говорйлъ Горшковъ Борису: — это не то, что другія барыни; это, братъ, и Шульгофомъ не прельстишь… только вотъ что, Борисъ, я хотѣлъ тебѣ сказать: ты бы хоть сегодня завернулъ, хоть на минуточку, къ Телянинымъ…
— Зачѣмъ? — спросилъ Борисъ разсѣянно.
— Какъ зачѣмъ? Ахъ ты, презрѣнный этакой… Да что ты, въ самомъ-дѣлѣ, зарылся, сдѣлался бариномъ, такъ и никого и знать не хочешь! Ты постыдись, Борисъ, ты Надѣ-то хоть бы слово сказалъ, хоть бы плюнулъ, съ позволенія сказать. Она о тебѣ сокрушается… пріѣзжала сама… Ты хоть поблагодарить съѣзди.
— Да, я поѣду, — проговорилъ Борисъ; ему, въ самомъ дѣлѣ, сдѣлалось стыдно: — какъ-нибудь на-дняхъ…
— Да нѣтъ, не на-дняхъ, а сегодня. Я за тобой зайду и не отстану, пока въ сани не посажу.
Борисъ разсмѣялся, но внутренно онъ сознавалъ, что Горшковъ былъ правъ.
Дома Борисъ все молчалъ. Софья Николаевна разсказывала ему за обѣдомъ, какія она думаетъ дѣлать распоряженія по дому; онъ ее слушалъ, но его мысли были гдѣ-то далеко.
Послѣ обѣда онъ нарочно не пошелъ за ней наверхъ. «Что же это я, точно хвостомъ, хожу за ней», сказалъ онъ про-себя.
— Ты что нынче собираешься дѣлать? — спросила его Софья Николаевна и, разглаживая рукой лобъ его, прибавила: — вотъ нынче опять нахмурился, въ пространство смотришь.
— Я немножко позаймусь, — отвѣчалъ Борисъ: — а тамъ хочу съѣздить.
— Куда?
— Къ Телянинымъ. Они ко мнѣ такъ добры всегда; надо у нихъ побывать. За мной заѣдетъ Горшковъ.
— А изъ кого состоитъ ихъ семейство?
— Мать и двое дѣтей: сынъ моихъ лѣтъ и дочь Надя…
— Какихъ? — спросила Софья Николаевна и улыбнулась.
— Пятнадцати, — отвѣчалъ очень серьезно Борисъ.
— Ну, ступай, голубчикъ, это тебя немножко разсѣетъ, — проговорила она и пошла наверхъ.
А Борису не хотѣлось ѣхать. Каждый шагъ изъ дома былъ для него непріятенъ.
Часу въ седьмомъ явился Горшковъ и повезъ его къ Телянинымъ,
Дорогой Борисъ мало говорилъ, за то Горшковъ болталъ безъ умолку.
— Я тебя скоро оттуда не выпущу, Борисъ, мы тамъ музыку затѣемъ.
— Мнѣ бы хотѣлось домой..
— Да успѣешь еще насидѣться — экій медвѣдь! Ты посмотри только, какъ Надя-то тебѣ обрадуется! Что это за прелесть, братъ; просто, я тебѣ признаюсь, смотрю, смотрю на нее, да, кажется, въ одно прекрасное утро какъ кпнусь, да и ну ее цѣловать.
— Тебя но шеѣ и выгонятъ.
— Кто это? Матрона у себя въ кабинетѣ, а англичанкѣ я самъ сдачи дамъ.
У Теляниныхъ они не нашли никого въ залѣ, и отправились наверхъ къ Петинькѣ. Петинька лежалъ на кровати и плевалъ въ потолокъ, что составляло его обыкновенное послѣобѣденное занятіе.
Надя еще не кончила урока съ англичанкой; но когда мальчики сошли внизъ, черезъ полчаса, она была уже тамъ.
Всѣ сидѣли въ классной. Надя съ радостной улыбкой подошла къ Борису и долго пожимала его руку.
— Ахъ, какъ вы хорошо сдѣлали, что пріѣхали къ намъ, — проговорила она. — Вы еще не видали maman, пойдемте къ ней.
И она повела Бориса, употребляя маленькую хитрость, чтобъ не оставаться въ классной, чего не позволяла англичанка, и быть вмѣстѣ съ Борисомъ.
«Какая она славная дѣвочка!» подумалъ Борисъ, глядя на нее, и онъ подумалъ это такъ спокойно, что Горшковъ, еслибъ могъ это почувствовать, непремѣнно обозвалъ бы его «презрѣннымъ рабомъ».
«Мастодонъ» что-то такое читала возлежа, когда Надя и Борисъ вошли въ ея кабинетъ.
Лидія Николаевна приподнялась, улыбнулась и даже протянула руку Борису, — мальчика надо было обласкать, онъ дѣлался первымъ будущимъ женихомъ въ городѣ.
— Bonjour, cherm-r Telepneff, — запѣла она.. — enchantée… я много о васъ думала… Садитесь вотъ тутъ, на кресло… Nadine, вели мнѣ подать мантилью.
Борисъ сѣлъ.
— Ну, какъ вы, — продолжала она — я воображаю, какъ вамъ трудно одному въ большомъ домѣ. Ваша grande maman уѣхала.
— Я не совсѣмъ одинъ, — отвѣтилъ Борисъ.
— Ахъ! да! я слыхала… кто бишь мнѣ говорилъ? — да, Горшковъ, что къ вамъ пріѣхала ваша тетка изъ Москвы… — И Лидія Михайловна поморщилась.
Борисъ покраснѣлъ, и готовъ былъ обругать эту крашеную статую.
— Она здѣсь не жила? — спросила вдова.
— Нѣтъ-съ, — отвѣтилъ Борисъ сухо, и минутъ чрезъ десять ушелъ изъ кабинета, сказавъ, что не хочетъ мѣшать Лидіи Михайловнѣ заниматься чтеніемъ.
— Какъ я за васъ рада, — сказала ему Надя въ залѣ:— вамъ теперь полегче; ваша тетушка живетъ теперь съ вами. Знаете, Боря, — сказала чуть слышно Надя: — мнѣ бы очень хотѣлось съ ней познакомиться, и съ вашей сестрой; она мнѣ такъ понравилась. Разскажите мнѣ про вашу тетушку, она молода?
— Молода, — отвѣтилъ Борисъ, глядя на Надю съ улыбкой.
— И хорошенькая?
— Очень, — сказалъ онъ, и ему почему-то сдѣлалось жалко Нади.
— Она не пріѣдетъ къ намъ?
— Видите, Nadine, — отвѣчалъ Борисъ: — я не думаю, чтобъ тетенька стала знакомиться здѣсь въ городѣ.
— Отчего же?
— Она не можетъ выѣзжать.
Борисъ самъ не зналъ, почему онъ отвѣчаетъ за Софью Николаевну такъ утвердительно.
— Съ нами-то можно, только съ нами, — проговорила Надя, опуская глаза.
— Да/ вѣдь, если тетенька познакомится съ вашей maman, опа должна будетъ ко всѣмъ ѣхать.
Ему дѣйствительно не хотѣлось, чтобъ Софья Николаевна знакомилась съ Теляниной.
Надя немножко огорчилась.
— Вотъ вы какой нехорошій, — тихо промолвила она. — А наша музыка?
— Будемъ играть, — отвѣтилъ Борисъ, а самъ въ эту минуту думалъ о своихъ дуэтахъ съ Софьей Николаевной.
— Тетушка ваша музыкантша? — спросила Надя, краснѣя и поглядывая на Бориса сбоку.
— Она играетъ и поетъ.
— И даже очень хорошо, — вмѣшался Горшковъ, подходя къ нимъ. — Мы ужъ вчера музыканили.
— Такъ вы этакъ насъ совсѣмъ забудете, — проговорила Надя, и вся затуманилась.
Горшковъ силился одушевить общество, но ему не удавалось.
Онъ игралъ, и одинъ, и съ Надей, заставлялъ Бориса играть дуэтъ съ Надей, былъ даже любезенъ съ миссъ и не дразнилъ Петиньку, но все не клеилось. Часу въ десятомъ Борисъ взялъ фуражку, и распрощался.
— Прощайте, Борисъ Николаичъ, — сказала ему Надя: — я знаю, что вы у насъ не будете теперь нѣсколько мѣсяцевъ.
И въ голосѣ бѣдной дѣвочки были чуть не слезы…
Борисъ пожалъ ей руку и промолчалъ.
— Ты со мной ѣдешь, Валерьянъ? — сказалъ онъ Горшкову.
Горшковъ сердито тряхнулъ своимъ вихромъ и проворчалъ:
— Убирайся, я съ тобой говорить не хочуі Я здѣсь еще остаюсь.
Борисъ улыбнулся, и вышелъ.
Дорогой онъ все думалъ о Надѣ. «А вѣдь я дѣйстви
тельно скверно веду себя. Какъ она добра со мной, какое участіе — и такая миленькая, а я хоть бы одно теплое слово…» И ему стало стыдно.
«Неужели я такъ поглощенъ однимь…» Онъ не досказалъ, чѣмъ… «Точно будто я потерялъ всѣ чувства и забылъ про всѣхъ для того, чтобы знать и думать только объ одномъ…»
Упреки, одинъ за другимъ, начали всплывать въ его душѣ, и ему становилось все грустнѣе и грустнѣе.
Пріѣхавъ домой, Борисъ пришелъ къ себѣ въ спальню, отпустилъ Якова и хотѣлъ запереть дверь извнутри.
Вдругъ вошла Маша. Она подбѣжала къ нему и крѣпко его обняла.
— Ты развѣ не придешь къ намъ?
— Нѣтъ, мнѣ что-то спать хочется.
Онъ сѣлъ въ большое кресло, посадилъ ее на колѣна.
— Ты и проститься не хотѣлъ придти? — спросила дѣвочка, и прибавила грустнымъ голосомъ — ты меня разлюбилъ, Борисъ…
— Что ты, Машенька! Господь съ тобой…
— Я ужъ вижу, — продолжала она — ты ужъ не тотъ; я тебя совсѣмъ не вижу, Борисъ… — И она заплакала.
Борисъ началъ ее цѣловать.
— Ты тетю больше любишь, чѣмъ меня, — говорила Маша, продолжая плакать — ты только на нее и смотришь, и ручки у ней цѣлуешь…
— Развѣ тебѣ завидно, Маша?
— Нѣтъ, не завидно. А какъ ты меня разлюбишь… ты такой сталъ мудреный, Борисъ… мнѣ страшно на тебя смотрѣть… Что съ тобой тетя дѣлаетъ? — спросила она, глядя на него своими синими прозрачными глазами.