Въ какой-то рейнской провинціи Борисъ забылъ городъ. Іонка опять загремѣлъ.
— Куда, въ какой университетъ, по какому факультету сбираешься? — спросилъ онъ грубѣйшимъ тономъ, перемѣняя вдругъ вы на ты.
Борисъ весь вспыхнулъ.
— По словесному факультету… — отвѣтилъ онъ отрывисто.
Его душилъ оскорбительный тонъ директора.
— Да, поступишь ты, вилалъ какъ лягушки скачутъ…? Дамъ я тебѣ знать, что такое въ геніи мѣтить!… увидишь ты университета…. фигу не хочешь-ли? Пошелъ на мѣсто; двойку тебѣ влѣплю.
Борисъ задрожалъ. Рябое лицо Егора Пантелѣича злобно улыбалось. Всѣ ученики были возмущены этой сценой; Горшковъ и Абласовъ покраснѣли и переглянулись. Имъ было ужасно больно за Бориса.
Директоръ замаралъ пять въ спискѣ и поставилъ огромное два.
— Позвольте мнѣ взять другой билетъ, — проговорилъ Борисъ взволнованнымъ голосомъ.
— Какъ бы не такъ, на мѣсто садись.
Ерошка не взглянулъ даже на Бориса. Онъ трусилъ директора, да и вообще не любилъ седьмаго класса. Стыдно было Борису идти отъ стола къ партамъ. Противъ его воли, имъ овладѣло чувство униженія. Онъ созналъ, какъ безпомощенъ былъ онъ въ эту минуту, какъ насмѣялись надъ его претензіями быть большимъ человѣкомъ. Онъ тотчасъ же ушелъ изъ класса и уѣхалъ въ Липки. Дорогой онъ передумывалъ: разсказать ему объ экзаменѣ Софьѣ Николаевнѣ, или не разсказывать? «Нѣтъ, она встревожится», рѣшилъ Борисъ, и объявилъ теткѣ и Машѣ, что все прошло хорошо.
Черезъ два дня нужно было являться на экзаменъ словесности. На словесность Борисъ надѣялся. Въ деревнѣ онъ пробѣжалъ теорію прозы и поэзіи, посмотрѣлъ записки Ергачева изъ исторіи литературы, и въ день экзамена, утромъ, часовъ въ пять, по холоду отправился въ городъ, прямо на квартиру Абласова. Долго стучался онъ, такъ что хотѣлъ даже уйти.
— Кто тутъ? — спросилъ наконецъ сонный голосъ Абласова.
— Я, Телепневъ, отопри, Николай.
— Что это ты съ пѣтухами? — проговорилъ Абласовъ, отпирая дверь. — Здоровъ, дружище, откуда?
— Да прямо изъ деревни… Я къ тебѣ забрался почитать кое-что изъ риторики, одному-то претитъ…
Они расположились на кровати. Солнце красноватымъ свѣтомъ освѣщало маленькую, желтенькую комнату. На улицѣ слышенъ былъ рогъ пастуха. Не хотѣлось читать, глаза слипались, утренній холодокъ пробѣгалъ по тѣлу легкой дрожью.
— Послушай, Телепневъ, — сказалъ Абласовъ, облокачиваясь на подушку: — вѣдь это свинство съ тобой сдѣлалъ Іонка… онъ тебѣ аттестатъ замараетъ.
— Ну, и чортъ съ нимъ.
— Ты готовился-ли къ словесности?
И онъ посмотрѣлъ на Бориса исподлобья, съ тихой улыбкой.
— Читалъ…
— Немного, чай! въ деревнѣ плохое приготовленіе.
— Разумѣется.
— Ты, Телепневъ, на меня не сердись, а я тебѣ вотъ что скажу: тебя тянетъ туда, въ Липки, ты очень ужь ее любишь.
И онъ остановился. Борисъ быстро на него взглянулъ и зарумянился.
— Я, вѣдь, не изъ любопытства, — началъ опять Абласовъ… — Вижу я, дружище, какъ ты ее любишь; ну, и она тебя также, и будьте счастливы; да ты хоть на это-то время пріудержись… ну, что же за радость… аттестатъ испортить, вѣдь эти скоты на все способны… безъ экзамена нельзя поступить…
— Да я въ Москву, братъ, мнѣ все равно… придется держать.
— Тебѣ медаль слѣдуетъ, зачѣмъ же не пользоваться… Да вѣдь это и досадно…
— Къ чему ты это ведешь, мудрецъ?
— Да къ тому, что не ѣзди ты въ деревню, — позубрить надо; оно хоть и глупо, а дѣлать-то нечего. Вотъ я и за сегодняшній экзаменъ боюсь.
— Хорошо, хорошо, — заговорилъ Борись: — успокойтесь, дѣдушка Абласовъ, буду примѣрный мальчикъ; извольте читать объ источникахъ изобрѣтенія.
— Ты меня не считай такимъ сухаремъ, — началъ опять Абласовъ и взялъ его руку — я, братъ, радъ за тебя, ты меня понимаешь… житье тебѣ хорошее… счастливецъ ты… я хочу, чтобъ ты и курсъ-то кончилъ счастливо.
Борисъ взглянулъ на доброе, умное лицо Абласова и сильно пожалъ ему руку. Ему не было непріятно, что Абласовъ дотронулся до его тайны; онъ видѣлъ, что хорошее, товарищеское чувство влекло Абласова къ нему.
Начали читать. Пошли фигуры и тропы и безчисленные примѣры достолюбезнаго Кошанскаго… Борисъ слушалъ-слушалъ, и черезъ полчаса заснулъ сладкимъ сномъ…
— Телепневъ, ты спишь! — разбудилъ его Абласовъ.
— Нѣтъ, а что? — спросилъ Борисъ, раскрывая глаза.
— Какъ что? пора на экзаменъ идти! Ты, братъ, всего Кошанскаго прогулялъ. А что видѣлъ во снѣ?
— Славный видѣлъ сонъ, — отвѣтилъ Борисъ и сладко зѣвнулъ.
— Неисправимъ, — проговорилъ Абласовъ и началъ одѣваться.
Угрястыя щеки Іоны Петровича лоснились; красный носъ сіялъ. Директоръ былъ въ своей сферѣ. Старый словесникъ съ наслажденіемъ ожидалъ случая выказать свои познанія… Хмурый Ергачевъ сидѣлъ подлѣ него и, по обыкновенію, ковырялъ въ носу. Онъ не ладилъ съ директоромъ, и ни одинъ экзаменъ изъ его предмета не проходилъ безъ исторіи.
Когда Борисъ вышелъ къ столу, директоръ, скорчивъ рожу и протянувши руку къ билетамъ, прогнусавилъ отрывисто:
— Берите билетъ сразу, не швыряйте…
Надо было отвѣтить изъ четырехъ предметовъ, и прежде всего язъ риторики. Борису досталась цѣлая дюжина фигуръ. Онъ ихъ сказалъ твердо; но только директоръ съумѣлъ-таки его поддѣть.
— Примѣръ не тотъ, — отрѣзалъ онъ.
— Примѣръ годится, — проговорилъ Борисъ.
— Не тотъ… что вы умничаете… Я Кошанскаго-то знаю какъ «Отче нашъ». Подайте книгу: на страницѣ 93-й, десятая строка снизу… читайте примѣръ… на строку не ошибусь… мы учились-то не по вашему, фантазировать-то намъ не позволяли, — прибавилъ онъ и взглянулъ искоса на Ергачева.
Егоръ Пантелѣичъ съ умиленіемъ обратилъ взоръ къ директору. Ергачевъ усмѣхнулся въ галстухъ, Борисъ тоже не могъ удержаться отъ улыбки.
Теорія прозы прошла благополучно. Надъ піитикой собиралась гроза.
Борисъ отвѣтилъ на билетъ; но Іона Петровичъ этимъ не удовольствовался.
— Ну, — загнусавилъ онъ: — скажите, какой вотъ это размѣръ: ту-ту, ту-ту, тамъ-тамъ, тамъ-тамъ, тамъ-тамъ, ту-ту! а?
Онъ всегда такъ экзаменовалъ изъ стихосложенія.
— Это ямбъ, — отвѣтилъ Борисъ.
— Ну, а вотъ на этотъ размѣръ скажите стихи: та-та, та-та, та-та, та-та.
— «Блещутъ волны Флегетона», — началъ Борисъ.
— Такъ, а вотъ на этотъ: тамъ-тимъ-тамъ-та-та, тамъ-тимъ-тамъ-та-та.
— Не припомню, — отвѣтилъ Борисъ.
— Хорошъ словесникъ, — вскричалъ Іонка и началъ читать:
Юная роза
Лишь развернула
Алой шинокъ!
Ужь этого не знаетъ!
— А вотъ на этотъ: бумъ-бумъ-бимъ, бумъ-бумъ, бумъ-бумъ-бумъ…
— Не знаю, — отвѣтилъ рѣзко Борисъ.
— Ну, скажите на анапестъ или на дактиль? А на дактиль не можете, такъ на амфибрахій приберите.
И такимъ образомъ производилъ онъ піитическую гимнастику минутъ двадцать. Подъ конецъ досада разобрала Бориса, онъ совсѣмъ пересталъ отвѣчать на всѣ: бумъ-бумъ, тимъ-тимъ и та-та директорій… Іонка злился.
— Ну, а это какой размѣръ, — закричалъ онъ.
Се Воска Флакка зракъ,
Се тотъ, кто какъ и онъ?
— Ямбъ, — проговорилъ сквозь зубы Борисъ… и еслибъ Іонка еще продолжалъ піитическую гимнастику, онъ непремѣнно сказалъ бы ему какую-нибудь дерзость.
Экзаменъ довершался исторіей литературы. Билетъ о Жуковскомъ не возбудилъ никакихъ преній… Надо было ставить отмѣтки.
— Слѣдуетъ уменьшить, — прогнусавилъ Іонка, смотря искоса на Ергачева.
— Отчего? — лѣниво спросилъ Ергачевъ.
— Вы сами видѣли, въ піитикѣ не твердъ… примѣровъ не знаетъ.
— Этакъ спрашивать нельзя, онъ не обязанъ знать стихи, какіе вы потребуете, я доволенъ и уменьшать отмѣтку не согласенъ…
— А я недоволенъ, — закричалъ директоръ и угри его покраснѣли.
— Какъ вамъ угодно, — сказалъ спокойно Ергачевъ… — Я имѣю право экзаменовать, а не вы… Садитесь, господинъТелепневъ, — обратился онъ къ Борису: — очень хорошо-съ…
Іонка закусилъ губы…
— Вѣдь это ему не повредит… Изъ піитики только будетъ четыре, — проговорилъ онъ было мягкимъ тономъ.
— Да и этого не слѣдуетъ, — отвѣтилъ Ергачевъ. — Онъ самый способный ученикъ, а не зубрило…
Сіяющія щеки Горшкова встрѣтили Бориса, когда онъ подходилъ къ партѣ.
— Крѣпись, Боря, — шепнулъ онъ… — Грибъ съѣлъ!
Абласовъ также взглянулъ съ участіемъ на Бориса. Они скоро отъэкзаменовались и всѣ трое вышли. Абласовъ и Горшковъ отправились въ сборную за шинелями, а Борисъ поджидалъ ихъ въ корридорѣ. Вдругъ отворилась стекляная дверь седьмаго класса и предстали предъ нимъ угрястыя щеки директора.
— Телепневъ! — тихо крикнулъ онъ, подзывая его рукой.
Борисъ приблизился. Директоръ пошелъ по направленію къ актовой залѣ.
— У васъ въ деревнѣ, — началъ онъ: — оранжерея есть?
— Есть, — отвѣчалъ глухо Борисъ.
— Ну, такъ вы тово… кактусы у васъ были всегда бѣлые и красные… Мнѣ горшечка четыре…
Борисъ взглянулъ на Іонку во всѣ глаза; тотъ и ухомъ не повелъ.
— Пришлите на подводѣ… хорошеньких… фуксій также горшечка два… А изъ географіи переэкзаменовку назначу.
И не дожидаясь отвѣта, директоръ отправился къ себѣ чрезъ залу.
Въ это время подошли къ Борису товарищи. Онъ имъ передалъ слова Іонки. Горшковъ расхохотался на весь корридоръ. Абласовъ покачалъ головой.
— Но это гадость! — вырвалось у Бориса.
— Ахъ, онъ животное! — закричалъ Горшковъ во весь духъ. — Крапивы ему да репейнику пошли!., да куриной слѣпоты на придачу!
— Нужно послать, — сказалъ со вздохомъ Абласовъ.
— Да вѣдь это взятка? — вскричалъ Борисъ.
— Не ты ее навязывалъ, — началъ Абласовъ убѣждающимъ тономъ. — Тебѣ не портить же аттестата. Онъ такая скотина, что, пожалуй, вовсе безъ аттестата выпустить.
— Животное, — подтвердилъ Горшковъ: —фуксій захотѣлъ, кактусовъ!.
— Что за подлость! — повторилъ Борисъ, спускаясь съ лѣстницы, и дорогой все думалъ о томъ, въ какое гнусное положеніе ставить его школьная жизнь. Былъ часъ второй. Онъ велѣлъ закладывать коляску и поѣхалъ въ деревню.