Послѣ обѣда Горшковъ повелъ всѣхъ на галдарейку. Квартирка Абласова вся состояла изъ двухъ комнатъ. Въ первой, за перегородкой, помѣщалась кровать, а вторая служила всѣмъ, чѣмъ угодно. Темненька и грязненька была квартира, и Телепневу все хотѣлось перетащить къ себѣ не сговорчиваго товарища.
— А дома сосѣди? спросилъ Горшковъ.
— Кто-нибудь да есть, промолвилъ Абласовъ.
— Я пойду, братцы, такъ-таки и отрекомендуюсь.
— Полно, удерживалъ его Абласовъ.
— Чего тутъ полно?
Горшковъ выбѣжалъ въ сѣни. Отворивши дверь въ сосѣднюю квартиру, онъ не нашелъ въ первой комнатѣ никого. Это его не остановило, онъ пошелъ во вторую. Довольно странное зрѣлище предстало передъ нимъ. На двухъ низенькихъ, ободранныхъ диванахъ, занимавшихъ цѣлыхъ двѣ стѣны, лежали двѣ фигуры, обѣ въ халатахъ. А по срединѣ комнаты, помѣщалась третья фигура на стулѣ, съ книжкой въ рукахъ, также въ халатѣ. Эта фигура читала въ слухъ стихи.
Горшковъ влетѣлъ въ комнату, и въ удивленіи остановился. Онъ окинулъ взглядомъ все, что предъ нимъ было, и разсмотрѣлъ, что студенты на диванахъ спали сномъ праведныхъ; а третій — чтецъ забавлялся, вѣроятно, для собственнаго удовольствія, или для засыпки товарищей. Наружность чтеца была не изъ взрачныхъ. Круглая голова, плотно остриженная, носъ въ видѣ пуговицы, маленькія глаза и Очки, все это имѣло какой-то китайскій видъ. Драпировался онъ въ узенькій бухарскій халатъ изъ буро-желтой тармаламы; на ногахъ виднѣлись красные сафьянные сапоги. Курносый студентъ вопросительно взглянулъ на Горшкова и немного стѣснился. Горшковъ тоже хотѣлъ было сконфузиться, однако нашелся, и шаркнувъ ножкой, заговорилъ весьма бойко.
— Мы съ вами сосѣди. Моя фамилія Горшковъ, вольный слушатель математическаго факультета, насъ здѣсь трое изъ верхнегородской гимназіи, — имѣли желаніе съ вами познакомиться!
Чтецъ стиховъ улыбнулся и протянулъ Горшкову руку.
— Очень пріятно, проговорилъ онъ. Мы здѣсь ужъ давно. Грязна эта чекчуринская казарма, прибавилъ онъ съ усмѣшкой, да вотъ товарищи мои очень привыкли. И онъ указалъ на лежащіе халаты.
Курносый студентъ видимо стѣснялся непредставительностью своей квартиры.
— Вы курите? спросилъ онъ Горшкова.
— Курю.
Халатъ опять немножко стѣснился.
— Извините, проговорилъ онъ: я самъ не курильщикъ, я вотъ сейчасъ разбужу ихъ.
— Не нужно, не нужно! крикнулъ такъ Горшковъ, что лежавшіе на диванахъ вскочили; что, въ свою очередь, заставило Горшкова сконфузиться.
Первый изъ проснувшихся имѣлъ прекурьозную наружность Большая голова была покрыта нечесанными волосами какого-то пепельно-бураго цвѣта. Волоса эти висѣли прядями, въ разныя стороны. Все лице покрыто было какими-то прибавленіями всевозможныхъ цвѣтовъ. Носъ крючкомъ, пресмѣшной формы. Глаза онъ щурилъ и протиралъ. Во всей его фигурѣ пробивалась смѣсь неряшества съ какой-то удалью и юморомъ, который, сидѣлъ у него въ выраженіи губъ и въ движеніяхъ, какія онъ дѣлалч> носомъ и волосами. Второй, проснувшійся былъ коренастый небольшого роста малый съ зачесанными вверхъ жесткими черными волосами, съ недовольнымъ, нѣсколько тупымъ лицемъ. Изъ подъ густыхъ бровей холодно смотрѣли сѣрые глаза Все лице представляло четыреугольникъ съ плоскимъ непріятнымъ носомъ.
Оба проснувшіеся, приподнявшись на диванахъ, глядѣли съ удивленіемъ на Горшкова.
— Гриневъ, обратился курносый къ косматому: гдѣ у тебя папиросы?
— Въ комодѣ, въ первомъ ящикѣ, отвѣтилъ Гриневъ, и такъ при этом тряхнулъ своими космами, что Горшковъ невольно усмѣхнулся.
Курносый отправился доставать папиросы.
— Пожалуйста не безпокойтесь, заговорилъ Горшковъ. Я васъ разбудилъ? обратился онъ къ Гриневу и другому студенту.
— Ничего не значитъ, отвѣтилъ косматый, расправляя свои волосы. Онъ не счелъ нужнымъ вставать, даже не опускалъ ногъ, а только поправилъ подушку, и облокотившись на нее, сѣлъ и подложилъ подъ себя ноги калачикомъ.
— Дубровинъ, крикнулъ онъ черноволосому: вставай! Это безобразіе, какъ ты валяешься!
Черноволосый искоса взглянулъ на него, и запахиваясь халатомъ, приподнялся и всталъ на ноги.
— Буеракинъ, продолжалъ Гриневъ: дай же и мнѣ папироску. — А вы, обратился онъ къ Горшкову, сядьте-ка вотъ тутъ около меня. Вы сосѣдъ намъ?
— Мы здѣсь втроемъ, отвѣтилъ Горшковъ: товарищъ мой, Абласовъ живетъ противъ васъ, а я и Телепневъ внизу у воротъ.
— Такъ у васъ, должно быть, денегъ много? продолжалъ Гриневъ, скорчивъ гримасу.
— У меня-то лишнихъ нѣтъ, смѣясь проговорилъ Горшковъ; это Телепневъ хотѣлъ, чтобъ я съ нимъ помѣстился, да мнѣ и самому съ нимъ веселѣе.
— А у него есть деньга? быстро спросилъ Гриневъ.
Горшковъ разсмѣялся:
— Да вы что же занять у него хотите? спросилъ онъ.
— А вы думаете не займу? какъ разъ займу.
Курносый, ходившій взадъ и впередъ, остановился передъ диваномъ и съ насмѣшливой улыбкой проговорилъ:
— У него ужъ такая болѣзнь: только и думаетъ, какъ бы гдѣ промыслить.
— Ну, ты мыслитель! крикнулъ Гриневъ: пожалуйста, братъ, не ломайся. Онъ, вотъ видите, на благоприличіи помѣшанъ, обратился Гриневъ къ Горшкову; а у насъ во всей квартирѣ, хоть бы одинъ семишникъ обрѣтался. Пріѣхали съ вакаціи, да — знаете — дорогой-то маленько растрясло. Рекомендую вамъ моихъ сожителей. И онъ указалъ на обоихъ. Сей есть Дмитрій Буеракинъ, — скорбитъ, сударь вы мой, объ нуждахъ человѣчества, читаетъ, мнѣ для засыпки стихи и пишетъ романы, немножко похуже Милорда Георга. А вотъ этотъ — Дубровинъ Сократъ; да, батюшка, не Греческой, а Симбирской, — просто Сократъ, такое имя есть собачье, любитъ кое о чемъ помолчать и зубритъ анатомію до омерзѣнія! А я, коли желаете знать, — Николай Гриневъ, студентъ душеспасительныхъ наукъ, камеральными зовомыхъ! Люблю природу и пою:
«Съ красоткой, съ картами, съ виномъ
Мы жизнь безпечную ведемъ!»
а остальное все прахъ и суета!
Горшкову нравился Гриневъ. Ему хотѣлось только привести Телепнева съ Абласовымъ.
— Вы прекрасно сдѣлали, обратился къ нему Буеракинъ, что поступили въ вольные слушатели: васъ не будетъ давить формализмъ.
— Ну разговоры о чувствахъ отставить къ сторонѣ! крикнулъ Гриневъ. Ты ужъ пошелъ развивать юношество! А вы вотъ что скажите мнѣ вольнослушатель: гдѣ ваши товарищи-то?
Горшкову только это и нужно было.
— Они тутъ напротивъ, въ квартирѣ Абласова, заговорилъ онъ.
— Тащите ихъ, крикнулъ Гриневъ. Дубровинъ, есть у насъ чай?
— Какъ же не быть чаю, отвѣтилъ басомъ медикъ. Ты самъ знаешь, что третьяго дня купили.
— Да вѣдь вы съ Михалъ Мемноновымъ по пятнадцати самоваровъ задуваете. Михалъ Мемноновъ! крикнулъ онъ въ первую комнату.
— Нѣтъ его, отозвался Буеракинъ.
— Куда жъ онъ дѣлся?
— Послалъ взять почтовой бумаги.
— Вотъ, батюшка, крикнулъ Гриневъ: сей мудрецъ въ безчисленной перепискѣ состоитъ съ разными дѣвицами объ высокихъ предметахъ. И, вдругъ ни съ того, ни съ сего, Гриневъ раскрылъ ротъ и дикимъ голосомъ заоралъ:
«Дай мнѣ луку,
Иль перцу,
Иль чесноку,
Макаронъ!»
Горшковъ расхохотался.
— Веселый вы, вырвалось у него. Такъ позвольте же привести товарищей-то.
— Да что за церемонія, батюшка: тащите ихъ!
Горшковъ бросился къ Абласову, а Гриневъ вслѣдъ ему заоралъ:
«Дружина храбрая впередъ, Дирекція направо!»
— Ну, братцы, заговорилъ Горшковъ вбѣгая къ товарищамъ: я съ ними познакомился. Веселый народъ, пойдемте туда.
Абласовъ было противился, но Горшковъ таки настоялъ на своемъ, и потащилъ товарищей къ своимъ новымъ знакомымъ. Всѣ скоро перезнакомились. Абласовъ заговорилъ съ медикомъ объ анатомическомъ театрѣ, Телепнева занималъ больше курносый блондинъ, Горшковъ болталъ съ Гриневымъ, голосъ котораго царилъ надъ всѣми. Собесѣдникъ Телепнева обстоятельно распросилъ его: откуда онъ, на какой поступилъ факультетъ и даже предложилъ ему вопросъ: чувствуетъ ли къ чему призванье или нѣтъ. Телепневу съ первыхъ же словъ его показалось, что этотъ студентъ любитъ поговорить внушительнымъ голосомъ о серьезныхъ предметахъ. Въ немъ видно было желаніе сейчасъ же начать развитіе новичка. Отъ этого разговоръ принялъ нѣсколько натянутый характеръ, хотя Телепневъ далеко не прочь былъ кое о чемъ распросить студента.
— Чаю желаете, господа? крикнулъ Гриневъ и запѣлъ:
«Какъ пріятно въ вечеръ майскій
Чай китайскій распивать,
Какъ пріятно въ чай китайскій
Ромъ ямайскій подливать!»
— Выпьемъ, отвѣтилъ за всѣхъ Горшковъ.
— Эй, Михалъ Мемноновъ, явись сюда! крикнулъ Гриневъ.
Изъ первой комнаты явилась фигура служителя.
Михалъ Мемноновъ обладалъ солидной, министерской физіономіей. Высокій лобъ украшался хохломъ, правая щека не множко поприпухла; но тѣмъ не менѣе вся физіономія была пристойна. Коричневый сюртукъ изъ какой-то лѣтней матеріи покрывалъ довольно худощавую фигуру служителя.
— Рекомендую вамъ, господа, крикнулъ Гриневъ, указывая гостямъ на вошедшаго: первый спорщикъ и фанатикъ! Говоритъ о сотвореніи міра такъ, что волосы дыбомъ становятся!
— Чего изволите? сурово выговорилъ служитель.
— Нѣтъ, не угодно ли вамъ, продолжалъ Гриневъ предложить сему фанатику вопросъ: на чемъ держится земля?
— А на чемъ? подхватилъ Горшковъ, подходя къ служителю.
— Извѣстно на чемъ, и Михалъ Мемноновъ сурово усмѣхнулся, — на водѣ держится.
— Слышите вы? крикнулъ Гриневъ: каковъ фанатизмъ! А какъ онъ, батюшка, хлещетъ политическую экономію, — такъ это, я вамъ скажу, курьозъ!
— Да вамъ, что угодно-то проговорилъ въ сердцахъ Михалъ Мемноновъ, я ужь это слышалъ-съ.
— Не серчай, фанатикъ, не серчай! Вотъ что ты смастери. Изготовь намъ китайскихъ травъ, съ лимончикомъ, слышишь?
— Слышу-съ проворчалъ Мемноновъ и, махнувъ рукой, скрылся.
— Каковъ индивидъ! крикнулъ Гриневъ обращаясь ко всѣмъ. Это, государи мои, нашъ виночерпій и хлѣбодаръ, кассиръ и резонеръ. Находится въ крѣпостномъ званіи вотъ у этого добросерда, показалъ онъ на Буеракина. Ни барина своего, ни всѣхъ насъ, — ни въ грошъ не ставитъ! Во всемъ твердъ, въ нравахъ чистъ; но есть таки одинъ слабый пунктъ, подъ видомъ прачки шведскаго происхожденія!