Оба они, какъ и весь курсъ, были очень довольны профессоромъ анатоміи, и она совсѣмъ поглотила ихъ такъ, что на другія лекціи не хотѣлось и заглядывать. Абласовъ понималъ, конечно, что естественныя науки необходимы для медика; но они казались ему черезчуръ мелкими въ сравненіи съ наукой о человѣкѣ, да и какъ же преподавались онѣ? Пошелъ онъ, напримѣръ, на лекцію зоологіи. Явилась какая-то мумія, едва волоча ноги, и на невозможномъ діалектѣ на чала бормотать что-то подъ носъ. Какъ ни былъ Абласовъ серіозенъ по своей натурѣ, онъ едва удержался отъ смѣху. Остальныя братья реагировала также на чтеніе муміи. Вслѣдъ за муміей вбѣжала какая-то кургузая фигура въ вицмундирѣ и рыжемъ парикѣ, въ сопровожденіи двухъ сторожей, которые несли разныя звѣриныя чучела Мумія тыкала пальцемъ въ чучела и издавала, фразы, въ родѣ слѣдующихъ: кликъ два, брюхъ большой и т. п., и такъ всю лекцію, да и слова-то не всѣ можно было разслышать; мумія какъ-то сюсюкала и выдѣлывала ртомъ эволюціи, не хуже одноглазаго профессора римскаго права. Ужъ больше на зоологію Абласовъ не пошелъ, зная, что ему предстоитъ одно и тоже удовольствіе.
Говорили ему нѣкоторые новички, что эта мумія — знаменитость, что она ѣздила нѣсколько разъ вокругъ свѣта и открыла множество звѣрей. Но даже и говорившіе объ ученой славѣ зоолога мало по малу всѣ перестали ходить къ нему; и такимъ путемъ, зоологія до экзамена была сдана въ архивъ, и весь курсъ въ шестьдесятъ человѣкъ подвергнулся неизбѣжной участи — сдѣлаться медиками безъ малѣйшихъ зоологическихъ познаній. Зоологія отбивала охоту ходить и на остальныя науки, хотя онѣ читались получше. Ботаника еще привлекала слушателей. Читалъ бе господинъ съ оригинальнымъ даромъ слова. Онъ давился словами, такъ ихъ много вылетало у него въ одну минуту. Нужно было напрягать всѣ свои слуховыя способности, чтобъ понимать его скороговорку. Можно было, конечно, съ пользой слушать его, да медикамъ скучны казались всѣ эти тычинки, пестики, семянодоли, явнобрачныя и тайнобрачныя, вся эта мелюзга механическаго заучиванія. Сейчасъ же представлялся вопросъ: зачѣмъ намъ все это? Намъ будутъ читать еще формакоінозію во второмъ курсѣ, тамъ всѣ медицинскіе растенія, а намъ не разорваться же? И ботаника сдана была въ архивъ; а за ней, разумѣется, и минералогія ужъ совершенно безполезная, — двухъ лекцій достаточно было, чтобы всѣ набили оскомину разными тетраэдрами, ромбоэдрами и всякими другими штуками.
А Горшков пустился въ свѣтъ. Заказавши себѣ фрачную пару, у портнаго Мельникова, отправился онъ съ рекомендательнымъ письмомъ отъ Теляниной къ начальницѣ женскаго института. Институтъ стоялъ за городомъ, въ полѣ, и Горшковъ истратилъ цѣлыхъ три гривенника до сего храма просвѣщенныхъ дѣвственницъ.
Швейцаръ въ красной ливреѣ, допросивши у него, какое онъ имѣетъ дѣло къ начальницѣ, сдалъ его ливрейному лакею, который пошелъ докладывать генеральшѣ. И долгонько таки продержала генеральша нашего артиста, въ фрачной парѣ. Какъ ни былъ Горшковъ боекъ и добродушенъ, но онъ выругалъ себя, и за шитье фрака, и за письмо Теляниной, которое привело его къ такому лакейскому ожиданію.
Наконецъ ввели его въ генеральскіе покои. Онъ прошелъ залу, гдѣ въ углу стоялъ рояль, и не безъ трепета вступилъ въ гостиную. Въ углу, на голубомъ диванѣ, предъ большимъ круглымъ столомъ, возсѣдала генеральша. Ростомъ и фигурой она напоминала ему Телянину. Только черты лица были благообразнѣе: строгій носъ, большой лобъ, волосы съ сильной просѣдью и начальственное выраженіе губъ. На ней было синее платье, а на груди большая бѣлая брошка.
Горшковъ ощутилъ робость при видѣ этого синяго платья, хотя и привыкъ къ величественнымъ позамъ madame Теляниной.
Съ письмомъ въ рукахъ, и не зная какъ держать свою новую, только что купленную шляпу, Горшковъ приблизился къ дивану и раскланялся по всѣмъ правиламъ танцовальнаго искусства. Генеральша кивнула ему. Это киваніе еще больше стѣснило Горшкова; но онъ вдругъ подумалъ: да вѣдь она такая же глупая баба, какъ и всѣ. И ему прибавилось бодрости, онъ, даже не дожидаясь приглашенія генеральши, весьма развязно сѣлъ на кресло, и подавая ей письмо, бойко проговорилъ:
— Отъ Лидіи Петровны Теляниной.
Генеральша взяла письмо не торопливо, прочла его, и съ покровительственной улыбкой взглянула на Горшкова.
— Очень рада, произнесла она медленнымъ, но звучнымъ голосомъ. Madame Телянина съ большимъ увлеченіемъ отзывается о вашемъ талантѣ. Вы и композиторъ?
— Немножко — съ, отвѣтилъ Горшковъ и тряхнулъ вихромъ.
— Какую же вы музыку предпочитаете?
— Хорошую-съ, отвѣтилъ Горшковъ.
Генеральша изволили милостиво усмѣхнуться.
— Очень рада. У насъ совсѣмъ не музыкальный городъ. Только вотъ у меня иногда дѣлаютъ музыку. (На этотъ галлицизмъ генеральша имѣла полное право, потому что говорила съ Горшковымъ на отечественномъ языкѣ).
Нашъ піанистъ усмѣхнулся и понабравшись еще бодрости проговорилъ:
— Здѣсь какъ дѣвицы: на Шульгофѣ сидятъ, или ne дошли до него?
— Ха, ха, да вы я вижу, monsieur Горшковъ, престрогой музыкантъ. ВаМъ здѣсь не на чемъ будетъ отдохнуть.
— Отдыхать зачѣмъ же-съ, только бы было желаніе учиться.
— А вы будете давать уроки?
— Не откажусь.
Горшкову показалось, что генеральша, взглянувши на него, подумала: мальчишка, а лѣзетъ въ учителя.
— Мои юныя лѣта, сказалъ онъ, уже своимъ обыкновеннымъ бойкимъ тономъ, всему помѣхой. Вѣдь у насъ, коли учитель музыки, такъ непремѣнно долженъ быть нѣмецъ въ очкахъ, съ лысиной; а коли молодой, такъ генія изъ себя корчитъ, волосы по плечи носитъ; а я, какъ видите, простой гражданинъ.
Генеральша опять милостиво улыбнулась. Горшковъ ей рѣшительно нравился. Нѣкоторую вульгарность тона она ему прощала, во вниманіе къ юному блестящему таланту, въ которомъ завѣряла ее madame Телянина.
Въ эту минуту, въ гостиную, вошли двѣ дѣвицы; одна высокая, плотная блодинка съ прекрутымъ лбомъ, въ цвѣтномъ платьѣ; другая поменьше ростомъ, и гораздо моложе, въ голубомъ институтскомъ платьѣ, съ перелинкой и фартукомъ. Черныя волосы были гладко зачесаны за уши, каріе глазки очень бойко смотрѣли. Блондинка поклонилась Горшкову по-свѣтски; брюнетка присѣла по институтски.
— Мои дочери, произнесла начальница, обращаясь къ Горшкову. Barbe, Sophie… іпг. Горшковъ — піанистъ. М-me Теля-пина поручаетъ намъ его, она съ восхищенія отъ таланта mr. Горшкова.
Дѣвицы сѣли къ столу.
— Мои дочери, начала опять генеральша, очень любятъ музыку, особенно Barbe. Sophie еще беретъ уроки.
— А кто у васъ учитель въ институтѣ? спросилъ Горшковъ.
— Брандорфъ, поспѣшила отвѣтить блондинка: пресмѣшной старикъ.
— Mr. Горшковъ композиторъ, проговорила покровительственнымъ тономъ генеральша.
— Съиграйте намъ что-нибудь свое, начала просить блондинка.
А институтка сидѣла все молча, и только изъ-подлобья, оглядывала Горшкова своими умными, карими глазками.
Горшкову стало совсѣмъ легко. Онъ видѣлъ, что генеральша, при всей своей величественности, женщина не глупая. По крайней мѣрѣ, она ему не казалась такой нелѣпой особой, какъ Телянина. Дѣвицы ему также понравились, особенно институтка, которая напомнила ему Надю. Онъ назвалъ ее про себя — дутикомъ, и тотчасъ ясе пожелалъ превратить въ свою ученицу. Когда генеральша повторила просьбу старшей дочери, чтобъ онъ съигралъ имъ что-нибудь свое, институтка взглянула на него съ такимъ выраженіемъ добродушнаго любопытства, что онъ, ни мало ни медля, началъ снимать перчатки и отправился въ залъ, куда обѣ дѣвицы побѣжали за нимъ; а начальница осталась все въ той ясе величественной позѣ на диванѣ.
Въ залѣ институтка заговорила.
— Что вамъ даетъ играть нѣмецъ? спросилъ вдругъ Горшковъ.
— Все пустяки, отвѣчала она, немного краснѣя.
— Trois rêveries par Rosellen?
Обѣ сестры разсмѣялись.
— Я играла это, проговорила институтка.
— А вѣдь это право не дурно, замѣтила старшая сестра.
— Ну, а чижикъ, чижикъ, гдѣ ты былъ… вамъ нравится? вскрикнулъ Горшковъ своимъ обыкновеннымъ діапазономъ.
Дѣвицы опять разсмѣялись.
— Что бы вамъ такое съиграть? говорилъ Горшковъ, покачиваясь на табуретѣ. Онъ внутренно рѣшилъ, что съ этими барышнями можно, какъ говорится, быть съ кандачка.
— Съиграйте непремѣнно свое собственное, приставала блондинка, а потомъ вотъ Sophie вамъ съиграетъ; она у насъ тоже композиторша.
— Ахъ, что это, Barbe?
Институтка зардѣлась.
— Я васъ увѣряю, m-г Горшковъ, продолжала Barbe со смѣхомъ, она у насъ каждый вечеръ фантазируетъ.
Институтка совсѣмъ застыдилась.
— А, если такъ, отвѣчалъ Горшковъ, такъ я соглашаюсь играть съ уговоромъ, чтобы вы мнѣ профантазировали.
— Да вѣдь этого нельзя такъ, по заказу, отвѣтила институтка и нахмурила свои брови.
— М-г Горшковъ, послышался въ гостинной величественный голосъ генеральши, мы ждемъ вашей музыки.
Горшковъ сдѣлалъ при этомъ гримасу, чѣмъ опять разсмѣшилъ дѣвицъ.
Онъ заигралъ. Это была небольшая вещица, задуманная имъ во время болѣзни Телепнева, когда онъ, просиживая цѣлые дни въ большомъ дикомъ домѣ, забѣгалъ на минутку домой и присаживался къ своему старому фортепіано. Мелодія дѣйствительно хватала за душу. Въ ней сказывалась не одна грусть, но и бурный ропотъ горячаго сердца противъ дикой судьбы, страданія, смерти.
Дѣвицамъ вѣрно не приводилось слушать такую музыку. Старшая сестра, по натурѣ вертлявая особа, даже прослезилась, а темноглазая Sophie какъ-то сосредоточенно глядѣла въ пространство, и щечки ея горѣли.
— Сливный у васъ инструментъ, сказалъ громко Горшковъ, вставая съ табурета.
Генеральша очутилась въ дверяхъ залы и соизволила захлопать, въ знакъ своего удовольствія. Barbe разсыпалась въ комплиментахъ, а институтка не съумѣла ничего сказать, но такъ посмотрѣла на Горшкова, что онъ еше разъ мысленно назвалъ ее лутикомъ. Генеральша просила его бывать у нихъ чаще и обѣщалась достать ему десятки уроковъ. Горшковъ ушелъ очень довольный.