— Хочешь пить? спросилъ Телепнева однокурсникъ.
— Хочу.
И онъ повелъ его опять въ корридоръ къ темной площадкѣ, гдѣ стоялъ большой мѣдный жбанъ съ двумя кранами для квасу и воды. Два жестяныхъ стакана висѣли на цѣпочкахъ.
— Цѣди изъ праваго, сказалъ сибирякъ. Телепневъ нацѣдилъ себѣ квасу, который сильно отзывался мятой.
— Вотъ тебѣ, братъ, и все наше удовольствіе!
Пошли они опять по корридору. Въ стеклянныя двери видно было, что творится въ занимательныхъ.
Вездѣ было тоже удобство: кто лежалъ на табуреткахъ, кто на окнѣ. Какихъ-то два юныхъ новичка подняли бѣготню и возню въ корридорѣ. Въ одной изъ занимательныхъ кто-то жестоко пилилъ на скрипкѣ. Мѣсто во всѣхъ отношеніяхъ было не злачно и не прохладно. Темнота и духота стояли въ корридорѣ.
Разговоры на первомъ курсѣ были самаго глупаго свойства, простое каляканье, а если бесѣда оживлялась, то вѣроятно предметомъ ея были какіе-нибудь эротическіе анекдотцы и различнаго рода непристойности, которыя обыкновенно возбуждали общее удовольствіе. Ни у кого собственныхъ интересовъ не было. Даже не оказывалось особыхъ побужденій къ буйству и пьянству; но все-таки ухарство нра-вилось всѣмъ, въ чемъ бы оно не проявлялось: въ скандалезныхъ ли разговорахъ, въ руготнѣ ли инспектора, въ разсказахъ ли о какихъ-нибудь давнопрошедшихъ и славныхъ исторіяхъ съ портными, половыми, и т. д.
Камералисты были все народъ безъ темперамента; качества и художества имѣлись у нихъ мелкаго разбора. Непроходимой лѣнью страдали почти всѣ; но и самая эта лѣнь была мелкаго свойства, раздроблялась на самые ничтожные интересцы.
Не прошло трехъ дней, какъ Телепневъ былъ у М-новыхъ, и онъ уже получилъ отъ Ольги Ивановны новое приглашеніе; а наканунѣ Горшковъ повезъ его къ генеральшѣ. Начальница приняла Телепнева безъ особенной величественности. Но когда она убѣдилась въ безукоризненности его французскаго акцента, то сдѣлалась очень любезна. Дѣвицы также обошлись съ нимъ мило, особенно бойкая Barbe, которая сейчасъ же объяснила ему, что онъ долженъ бывать вездѣ уже потому только, что про студентовъ слышны разные ужасы, и онъ этимъ только и покажетъ свое благонравіе.
— Вы вѣдь тоже музыкантъ? спросила она его.
— Плохой.
— И прекрасно. Мы съ вами будемъ играть, а ужъ Горшковъ вашъ, такой ученый, пускай его съ Соничкой занимается. Онъ славный такой, вашъ Горшковъ; но ужъ когда заговоритъ объ музыкѣ, слишкомъ мудритъ.
— Смѣется надъ тѣмъ, что барыни играютъ?
— Ну да, вѣдь нельзя же все одни сонаты разыгрывать; захочется чего — нибудь и легонькаго. А вы пріѣзжайте къ намъ какъ-нибудь вечеромъ, одни, вотъ мы съ вами и будемъ играть.
Генеральша милостиво обратилась опять къ Телепневу и довольно обстоятельно распросила его обо всемъ. Борисъ давалъ ей краткіе, но благовоспитанные отвѣты, и въ результатѣ оказолось то, что генеральша мысленно назвала его; „un enfant de benne maison.“ Телепневу занятно было смотрѣть на Горшкова въ этомъ губернскомъ аристократическомъ салонѣ. Горшковъ былъ полный хозяинъ и не стѣснялъ себя ни въ чемъ. Напротивъ, онъ какъ бы давалъ тонъ; по-французски онъ «не говорилъ — и разговоръ шелъ на русскомъ языкѣ. Онъ свободно переходилъ съ мѣста на мѣсто, изъ комнаты въ комнату, подзывалъ къ себѣ дѣвицъ и хихикалъ съ ними довольно громко, — и все это генеральша прощала ему, вѣроятно, въ уваженіе къ его таланту.
Горшковъ увелъ Телепнева въ залъ и позвалъ туда барышенъ. Sophie очень понравилась Борису. Онъ замѣтилъ, что она обходится съ Горшковымъ съ какой-то наивной короткостью.
— Знаете, что мы устроимъ, сказалъ имъ всѣмъ Горшковъ.
— Что такое? спросила Barbe.
— У васъ тамъ, въ третьей компатѣ, стоитъ старый рояль, онъ еще не дуренъ, такъ вы попросите maman, чтобы его поставили сюда въ залъ.
— И что же тогда будетъ? спросила опять нетерпѣливая Barbe.
— А то, что мы съиграемъ въ восемъ рукъ камаринскую Глинки.
— Какую это камаринскую? спросила Barbe.
— Ай, ай, ай! закричалъ Горшковъ, чуть не во все горло: не стыдно вамъ, Варвара Павловна, вы не знаете, кто написалъ камаринскую? а всякую Fantaisie par Prudan, dédié à son ami Goria вы знаете.
— Ну такъ что же изъ того? сказала, покраснѣвши, Barbe.
— А то, что стыдно-съ, вы русская, вы вотъ меня все срамите тѣмъ, что я по-французски не говорю; такъ это еще не бѣда, а вы вотъ музыку Глинки не знаете.
— Полноте ворчать, m—r Горшковъ, проговорила тихо Sophie и подняла на него свои умные глаза.
— Не буду, барышня! крикнулъ Горшковъ. Вотъ, Боря, обратился онъ къ Телепневу: Софья Павловна такая у меня ученица, растетъ въ музыкѣ, какъ сказочный богатырь, не по днямъ, а по часамъ.
— Ахъ, полноте, прервала его Sophie и зарумянилась.
— Да что, полноте? — скромничать, барышня, не слѣдуетъ, это хотя есть признакъ таланта, но со мной церемониться нечего. Зачѣмъ не сознавать своихъ недостатковъ? Вотъ я по-французски не говорю. Варвара Павловна, по добротѣ своей, хочетъ обучить меня этому діалекту.
— Въ самомъ дѣлѣ хотите? спросилъ Телепневъ.
Barbe разсмѣялась.
— Я предлагаю свои услуги, начала она, но m-r Горшковъ не хочетъ: говоритъ, что это не пойдетъ къ его физіономіи.
— Да что вы меня все mr Горшковъ зовете? можно ли къ такой вульгарной фамиліи приставлять благовоспитанное слово?
— Mes enfants! раздался голосъ генеральши изъ гостиной.
— Тсс! шепнулъ Горшковъ, маменька разгнѣваются, что мы удалились. Слушайте, я сейчасъ вамт? парадную штуку сыграю. Меня ужъ за нее здѣсь сколько барынь похваливали, Это сочиненіе Антонія Конскаго, вотъ прислушайте — такъ и чувствуешь конскій топотъ!
И Горшковъ, покачиваясь и гримасничая, началъ играть тогда очень модный: Caprice héroique.
— Ну что, барышня, спросилъ онъ старшую сестру, вставая изъ за рояля: вамъ навѣрно нравится эта штука?
— Да чѣмъ же это дурно? проговорила Barbe.
— Первый сортъ — одно слово! А еще бы лучше было, кабы мы прошлись подъ эту музыку учебнымъ карабинернымъ шагомъ.
— Съ вашимъ другомъ, обратилась Barbe къ Телепневу, нѣтъ никакого ладу: онъ надо всѣмъ смѣется.
— И буду смѣяться, барышня, началъ Горшковъ, до тѣхъ поръ, пока эта глупая французская музыка не сгинетъ съ лица земли.
— Никогда этого не будетъ, воскликнула задорно Barbe.
— Mes enfants! послышалось опять изъ гостиной.
Все молодое общество отправилось въ гостиную, гдѣ генеральша похвалила очень пьесу, сыгранную Горшковымъ. А къ Телепневу обратилась она съ любезнымъ приглашеніемъ посѣщать ея домъ. Barbe, со своей стороны, сказала Борису, чтобы онъ на этой же недѣли являлся вмѣстѣ съ Горшковымъ играть въ восемь рукъ.
— А уроки французскаго языка начнутся? спросилъ Телепневъ.
— Какъ же, братецъ, отозвался Горшковъ, я ужъ и тетрадку купилъ, буду вокабулы учить; человѣкъ; ломъ, ломъ, душа: ламъ, ламъ.
Смѣхъ дѣвицъ провожалъ нашихъ пріятелей.
Ольга Ивановна приняла Телепнева такъ радушно, точно будто они были давнымъ-давно знакомы.
— Мужа моего нѣтъ въ городѣ, сказала она: онъ уѣхалъ на цѣлую недѣлю.
Телепневъ доложилъ ей, что онъ уже былъ у начальницы.
— Она очень умная женщина, замѣтила Ольга Ивановна, и дочерей своихъ держитъ очень хорошо.
— А что такое значитъ, спросилъ Телепневъ, держать хорошо дочерей?
— Вы пожалуйста не придирайтесь къ словамъ, m-r Телепневъ. Держитъ хорошо, т. е. не какъ куколъ, а довольно свободно…
— Величественности въ ней много, замѣтилъ, улыбаясь, Телепневъ.
— Какъ же вы хотите иначе, вѣдь она начальница! а все-таки въ ней нѣтъ такой пустоты, какой переполнены многія изъ нашихъ барынь…
— Къ которымъ вы мнѣ прикажете также явиться? добавилъ Телепневъ.
— Да, къ нѣкоторымъ.
— Ну, Богъ съ ними, объ нихъ еще рѣчь впереди.
Послѣ маленькой паузы, Ольга Ивановна посмотрѣла пристально на Телепнева.
— Послушайте, сказала она ему: въ тотъ разъ, когда вы были у мвня, я, кажется, васъ огорчила.
— Чѣмъ же это? прервалъ Телепневъ.
— Я васъ упрекнула тѣмъ, что вы рисуетесь.
— Ну такъ что жъ изъ этого?
— Какъ что? я не имѣла на это никакаго права. Вы очень молоды, — это правда; но развѣ вы не могли имѣть въ жизни испытаній, которыя отняли у васъ то, что всѣ привыкли видѣть въ студентѣ вашихъ лѣтъ.
Телепневъ выслушалъ все это опустивши голову, и вскинулъ глазами на Ольгу Ивановну такъ, что она немножко стѣснилась.
— Зачѣмъ вы все это говорите? сказалъ онъ спокойно и тихо. Вы меня ничѣмъ не огорчили. Если вамъ показалось, что я дѣйствительно рисуюсь, почему и не замѣтить этого. А теперь вы извиняетесь передъ мной, точно будто бы убѣдились, что я дѣйствительно не рисуюсь.
— Конечно, нѣтъ, перебила Ольга Ивановна.
— Очень вамъ благодаренъ; но вѣдь ващи слова вызываютъ объясненіе съ моей стороны, — я долженъ сказать вамъ: да, Ольга Ивановна, я не рисуюсь, въ жизни моей произошло то-то и то-то…
Когда онъ это кончилъ, Ольга Ивановна подумала: „Вотъ онъ какой! Да онъ преинтересный мальчикъ! — его нельзя оставить въ покоѣ.“
— Значитъ, проговорила она вслухъ, я сдѣлала двѣ глупости, и мнѣ нужно опять просить у васъ извиненія.
— Ахъ полноте, Ольга Ивановна, перебилъ ее Телепневъ, что за объясненія? Вотъ поживемъ, больше познакомимся, тогда все видно будетъ.
— Благодарю васъ, проговорила она и протянула Телеп-неву руку.
Онъ пожалъ.
— Ну, вы не увлечетесь, продолжала она, нашимъ обществомъ, я это вижу.
— Зачѣмъ же вы желаете, чтобы я со всѣми познакомился?
— Затѣмъ, что это общество все-таки будетъ для васъ ново, а когда надоѣстъ — вы его бросите и составите себѣ тогда маленькій кружокъ друзей.
— Картина очень превлекательная! добавилъ съ усмѣшкой Телепневъ.
Ольга Ивановна хотѣла что-то возразить, но человѣкъ вошелъ и доложилъ: „Алексѣй Ларіоновичъ Битюковъ.“
— Проси, сказала Ольга Ивановна, и обратясь къ Телепневу тихо прибавила: нашъ левъ и первый женихъ.