Телепневъ замѣтилъ только то, что на ней была очень эфектная мантилья съ турецкими цвѣтами.
— Вообразите, m-r Телепневъ, затараторила Александрина, моя сестра пишетъ дневникъ, — такія глупости, что просто ужасъ!
— Молчи, Саша, крикнула Лиза и чуть не бросилась зажимать ей ротъ.
— Когда она поговоритъ съ какимъ-нибудь мущиной, такъ надъ этимъ днемъ крестикъ ставитъ.
— Молчи, молчи! кричала Лиза. Пожалуйста не вѣрьте ей, обратилась она къ Телепневу.
— А вотъ я сбѣгаю за твоей тетрадкой! — и бѣгомъ бросилась въ двери, Лиза за ней. И Телепневъ одинъ остался въ гостиной.
„Свободныя нравы!“ подумалъ онъ, и началъ разсматривать узоръ на столовой салфеткѣ. Минуты черезъ двѣ вбѣжали опять сестры съ визгомъ и на этотъ разъ уже Лиза дразнила Александрину.
— Грибъ съѣла — не нашла, и никогда не найдешь!
— Ужъ я вамъ отыщу, m-r Телепневъ, кричала Александрина… Да, вспомнила, когда же вы будете пѣть? Пойдемте въ залъ, я вамъ буду акомпанировать, только пожалуйста не отнѣкивайтесь, я слышать не хочу! Она почти потащила его въ залъ и онъ долженъ былъ ей спѣть какой-то романсъ, послѣ чего обѣ сестры заахали отъ восхищенія.
— Лиза! крикнула Александрина, садись и играй намъ польку. М-г Телепневъ, пойдемте!
И она въ одинъ прыжокъ очутилась окбло Телепнева, и положила ему руку на плечо. Онъ взглянулъ на нее съ улыбкой и немного подался назадъ.
— Я не умѣю танцовать, проговорилъ онъ.
— Вздоръ, вздоръ! Вы все хотите корчить разочарованнаго!
Дѣлать было нечего, Александрина такъ цѣпко схватила его, что надо было пуститься въ плясъ.
— Прекрасно танцуете, покрикивала Александрина. Она предавалась танцовальному упражненію, такъ сказать, всѣмъ своимъ естествомъ. Телепневъ чувствовалъ, что дѣвица ужасно опирается на его плечо. Александрина имѣла привычку-до тѣхъ поръ не выпускать своего кавалера, пока волненіе ея груди не достигнетъ высшаго предѣла.
— Ухъ! вырвалось у нее послѣ десятаго тура. Телепневъ сейчасъ же ее выпустилъ, и она бухнулась на стулъ очень громко дыша и закрывая глаза.
— И я хочу! отозвалась Лиза.
Телепневъ не зналъ, что ему дѣлать.
— Нѣтъ, Лиза, крикнула Александрина, — онъ очень усталъ; я его совсѣмъ замучила.
Послѣ этого танцовальнаго упражненія, перешли опять въ гостиную Александрина подсѣла очень близко къ Телепневу и начала болтать о томъ, что вотъ она, бѣдная дѣвушка, тратитъ свою жизнь Богъ знаетъ какъ, что не съ кѣмъ ей душу отвести, что она по неволѣ занимается вздоромъ, и что на днѣ ея души хранятся разныя сокровища.
— Да что же вы ни чѣмъ не займетесь? спросилъ ее Телепневъ.
— Ахъ, все скучно, воскликнула бойкая дѣвица и какъ-то очень умильно взглянула на Телепнева.
Онъ всталъ, взялъ свою треуголку и началъ раскланиваться.
— Пріѣзжайте къ намъ, заговорили въ одинъ голосъ сестры.
— Вы прекрасно выдерживаете вашу роль, сказала ему Александрина на порогѣ залы.
— Какую? спросилъ Телепневъ.
— И знаете, что это къ вамъ очень идетъ.
Она подала ему руку и пожала также крѣпко, какъ крѣпко держалась за кавалера во время танцевъ.
И опять Телепневъ спросилъ себя: какъ это, умная и пріятная Ольга Ивановна можетъ быть близко знакома съ особой, подобной Александринѣ?
Въ домѣ губернскаго предводителя обстановка была нѣсколько иная. Самъ предводитель оказался тучный, молчаливый старикъ, съ крестомъ на шеѣ; жена его — очень простая и порядочная дама. Они имѣли привычку принимать всѣхъ одинаково, съ той расплывающейся привѣтливостью, какая попадается только въ провинціи.
Телепневъ нашелъ въ предводительскомъ домѣ двухъ дочерей, дѣвицъ — маленькихъ ростомъ, некрасивыхъ и неграціозныхъ; но онѣ сразу ему понравились, особенно меньшая. Она съ такимъ добродушіемъ начала ему говорить о своей жизни, объ обществѣ, такъ просто распрашивала его объ университетѣ, о товарищахъ, о томъ, кто ему больше понравился изъ новыхъ знакомыхъ, что Телепневъ немножко ожилъ и проговорилъ съ ней болѣе получасу, — такъ спокойно и простодушно, какъ давно ему не случалось говорить.
Свои великосвѣтскія знакомства заключилъ онъ домомъ Щекаловыхъ, куда, по мнѣнію туземцевъ, гораздо труднѣе было попасть, чѣмъ въ губернаторскій домъ.
Семейство это состояло изъ ничтожнаго и крайне не представительнаго супруга, жены его, въ которой и заключалось все барство и великолѣпіе дома, барыни, тратившей, по увѣренію туземцевъ, до десяти тысячъ на свой туалетъ, и большаго количества дочерей, отъ пятнадцати лѣтъ, до шести недѣль включительно.
Пріемъ въ этомъ домѣ заключался почти въ томъ, что молодые люди входили въ гостиную, кланялись хозяину, который обыкновенно стоялъ въ дверяхъ и улыбался, хозяйка говорила каждому изъ нихъ по одной фразѣ, а супругъ, при проходѣ молодаго человѣка, произносилъ: enchanté.
Барыня была не столько проникнута чувствомъ собственнаго достоинства, сколько пресыщена была своимъ барствомъ и полнымъ однообразіемъ губернской жизни. Она только поводила глазами и способна была на одни однозвучныя слова. Телепневу этотъ домъ показался чѣмъ-то чудовищнымъ, — такъ ярко было въ немъ отсутствіе всякой жизни и чего-нибудь похожаго на мысль. Штофныя гардины и золотыя стулья, нисколько не тѣшили глазъ, а придавали только смѣшную торжественность жизни такихъ субъектовъ, которые при другой обстановкѣ были бы по крайней мѣрѣ добродушнѣе въ своей ничтожности.
Изъ молодыхъ людей, фешенеблей города К., Телепневъ ни съ кѣмъ прямо не познакомился. Онъ всѣхъ ихъ видѣлъ въ разныхъ домахъ и никто ему не понравился. Самыми противными были три субъекта: пріятель губернаторскаго дома, нахальный Битюковъ, затѣмъ г. Баратовъ, и нѣкій фешенебль Пикетовъ, завитой въ видѣ барашка, съ козлиной бородой, неразлучно связанный съ одной изъ львицъ города К., madame Кудласовою, съ которой Телепневъ не познакомился. Эти три милые проказника составляли цвѣтъ холостаго бомонда. Телепневъ замѣтилъ, что между ними и всѣми почти дамами города К. существовалъ очень легкій тонъ. Каждый изъ нихъ позволялъ себѣ говорить все, что ему вздумается. Это было бы само по себѣ ничего, если бы въ свободѣ обращенія они не прибавляли разныхъ пряностей съ туземнымъ букетомъ.
Барыни любили милые анекдотцы и полузамаскированныя сальности. Все это не мѣшало, однакожъ, фешенеблямъ соблюдать правила великосвѣтскости: съ малознакомыми женщинами говорить на сладкомъ французскомъ языкѣ, носить узѣйшіе панталоны и самые модные воротнички. Телепневъ замѣтилъ также, что у каждаго фешенебля была своя дама, какъ оно и прилично въ городѣ, живущемъ парижскими нравами. Скандальными подробностями полна была интимная хроника подземныхъ нравовъ гостиныхъ. Довольно безцвѣтную роль играли въ обществѣ тѣ изъ студентовъ носившихъ англійскіе проборы, которые такъ или иначе попали туда. Правда, на нихъ не смотрѣли какъ на мальчиковъ, но до привилегій молодыхъ людей имъ было очень далеко; короче сказать, ихъ только терпѣли. И въ самомъ дѣлѣ — студентъ не женихъ и не чичисбей; нё женихъ, потому что учится и званія не имѣетъ, а не чичисбей, потому что губернской львицѣ не прилично заниматься амурами съ какимъ-нибудь студентикомъ. Студенты являлись въ гостиныя, какъ тѣни; присутстіе ихъ почти не замѣчалось; видны были только свѣтлыя петлицы, личность же юношей исчезла. Они поражали своей безцвѣтностью и ничтожностью, и въ добавокъ: у многихъ изъ нихъ претензія — казаться свѣтскими и развязными была до крайности смѣшна. Салонные студенты дѣлились на два разряда: одни увивались больше за дѣвицами — возили имъ конфекты, разговоры вели самые невинные и дѣлали по воскресеньямъ визиты во всѣ первенствующіе дома. Второй разрядъ исполненъ былъ претензіи изображать изъ себя львовъ и онагровъ. На дѣвицъ они не обращали никакого вниманія, а усиленно, хотя и безуспѣшно, ѣздили къ дамамъ. Нѣкоторые изъ нихъ, для приданія себѣ солидности, садились съ пожилыми барынями въ карты; цѣлью каждаго было поставлено: протанцовать хоть одинъ танецъ съ какой-нибудь шикарной женщиной. Не находя удачи въ свѣтѣ, они обращались обыкновенно къ закулисному міру и проводили вечера у г-жи Прокоповой, гдѣ занимались съ ней игрой въ мельники. Были между ними и такіе, которые отъ великосвѣтскихъ барынь переходили къ класснымъ дамамъ, ища у сихъ дѣвственницъ отрады душевной. Губернскіе зоилы находили этотъ путь весьма удобнымъ.
Немудрено, что всѣ эти питомцы просвѣщенія не могли имѣть никакого умственнаго вліянія на общество, въ которомъ вращались. Университетъ занималъ самое невидное мѣсто въ городскихъ толкахъ. Городъ жилъ своей обиходной жизнью, своими желудочными, эротическими и всякими другими интересами, кромѣ интересовъ умственныхъ. Изъ профессоровъ — много двое, трое показывались иногда въ кое-какикъ гостиныхъ; но нечего и говорить, что они не давали тону. Никто изъ нихъ не открывалъ публичныхъ лекцій, такъ что зданіе университета никогда не посѣщалось, кромѣ торжественныхъ актовъ да службы въ университетской церкви. Только сильные студенческіе скандалы давали пищу городскимъ толкамъ; но никакъ не потому, что они выходили изъ университета, но потому, что нельзя же не поговорить о скандалѣ, гдѣ бы онъ ни случился.
— Что же, Борисъ Николаевичъ, спрашивала Телепнева Ольга Ивановна: не превлекаетъ васъ наше общество?
— Не особенно, отвѣчалъ онъ.
— Выберите себѣ свой кружокъ, сказала она, съ удареніемъ; а остальнымъ можете дѣлать визиты.
— Позвольте мнѣ ограничиться вашимъ домомъ? проговорилъ Борисъ.
М-новой это очень понравилось. Еслибъ въ Телепневѣ было больше фатовства, онъ легко бы замѣтилъ, что Ольга Ивановна начинаетъ имъ особенно заниматься. Почти дня не проходило, чтобъ она гдѣ-нибудь съ нимъ не встрѣтилась. Да и онъ понемножку привыкалъ къ ней. Потребность женскаго общества начинала опять пробиваться. Ольгу Ивановну влекла къ юношѣ его сдержанность. Ей ужасно хотѣлось разгадать: отчего у Телепнева такой тихо-грустный видъ, отчего онъ не похожъ на другихъ студентовъ она только и думала, какъ бы вызвать его на откровенность. Да и лицо его… Ольгѣ Ивановнѣ не много приводилось видѣть такихъ красивыхъ, изящныхъ мальчиковъ. Выли минуты, когда она рѣшительно заглядывалась на Бориса.