— А что такое?
— Да просто неистовствуетъ.
А Битюковъ въ эту минуту стоялъ у одного изъ уѣздныхъ столовъ, оралъ на всю залу, и съ азартомъ приставалъ къ какому-то маленькому господину въ уланскомъ мундирѣ безъ эполетъ.
— А его выберутъ, пожалуй, въ губернскіе, — сказала Ольга Ивановна.
— Хорошая будетъ штука, — отвѣтилъ Телепневъ, и сталъ слѣдить глазами за чиновникомъ собранія, который съ ящикомъ обходилъ залу.
Минутъ черезъ десять, въ залѣ произошло большое волненіе, Кучка помѣщиковъ окружила Битюкова; всѣ въ одинъ голосъ упрашивали его, а онъ отмахивался руками. Секретарь дворянства, провозгласилъ имена трехъ претендентовъ на предводительское мѣсто, въ числѣ ихъ и Битюкова.
— Выберутъ, выберутъ, — говорила, посмѣиваясь, Ольга Ивановна — и тогда, Борисъ Николаевичъ, вы должны будете звать его ваше превосходительство, и явиться къ нему съ визитомъ,
— Непремѣнно. А прислушайтесь-ка, шары считаютъ; вѣдь, пожалуй, и выберутъ.
И дѣйствительно Битюковъ получилъ сто сорокъ бѣлыхъ, и всѣ начали его поздравлять, и благодарить стараго предводителя, который уже два трехлѣтія сряду все отказывался отъ своей должности.
— Ну, этакую радость, — начала Ольга Ивановна — надо праздновать, поѣдемте къ намъ обѣдать, мужъ скоро вернется.
Телепневъ согласился. Они двинулись съ мѣста. На хорахъ было тѣсно- Съ очень многими дамами и дѣвицами, Телепневъ раскланивался и долженъ былъ заговорить съ Александриной, которая пристала къ нему и проболтала до самаго подъѣзда. Съ тѣхъ поръ, какъ Телепневъ сталъ часто бывать у Ольги Ивановны и состоять при ней въ обществѣ, туземныя львицы начали замѣтно привѣтливѣе относиться къ нему. Онъ подчинялся нравамъ города, и вмѣстѣ съ тѣмъ выдѣлялъ себя изъ тѣхъ студентиковъ, которые безцвѣтно и безвредно прыгали на балахъ.
— Вотъ и вы, Борисъ Николаевичъ, — говорила Ольга Ивановна сидя на своемъ диванѣ: — лѣтъ черезъ десять можете также балотироваться въ губернскіе; вѣдь вы богатый помѣщикъ.
— Ни во что не буду, — отвѣчалъ Телепневъ. — Эти выборы — по большой части кукольная комедія. Нѣтъ ни толку, ни уваженія къ мѣсту.
— Ахъ, какой вы строгій! Ну, вотъ, когда кончите курсъ, и подите служить по выборамъ, какъ слѣдуетъ; что вамъ на другихъ ссылаться!
— Если я помѣщикъ, — сказалъ Телеппевъ — такъ все-таки не затѣмъ, чтобъ въ предводители лѣзть.
— А что же, вы будете заниматься крестьянами?
— Очень бы желалъ заняться.
— Что же, вы школы заведете? будете агрономіей заниматься?
— Что вы ко мнѣ пристаете? — возразилъ со смѣхомъ Телепневъ. — Это все оттого, что я не признаю прелестей вашего татарскаго льва Битюкова!
— Имя его не употребляйте безъ уваженія — раздался голосъ Павла Семеновича, показавшагося въ дверяхъ: — онъ нашъ предводитель теперь, и ему подобаетъ честь и мѣсто.
— Ну, чѣмъ же кончилось? — спросила Ольга Ивановна мужа — говорилъ онъ вамъ благодарственную рѣчь?
— Сказалъ, сказалъ. Что же, я ничего противъ этого не имѣю. Надо давать ходъ молодымъ людямъ. — И Павелъ Семеновичъ, чмокнувши губами, отправился въ кабинетъ снимать свой дворянскій мундиръ съ безконечнымъ воротникомъ.
Телепневъ очень привыкъ къ физіономіи Павла Семеновича и любилъ иногда съ нимъ потолковать о матеріяхъ важныхъ. Въ его разговоры съ Ольгой Ивановной мужъ иногда вмѣшивался; но она умѣла какъ-то всякой разъ очень ловко удалить Павла С меновича въ кабинетъ. Онъ тамъ и сидѣлъ, разложивши передъ собой какую-нибудь старую книжку, или разбирая деревенс кія вѣдомости. Съ Телепневымъ Павелъ Семеновичъ былъ всегда очень привѣтливъ, но въ тонѣ его пробивалось желаніе пріобщить юношу къ трактованію о высокихъ предметахъ, указать ему суть жизни, наставить и просвѣтить. Все это, конечно, не могло задѣвать Телепнева, потому что сопровождалось крайнимъ добродушіемъ и комизмомъ, которымъ дышала вся фигура Павла Семеновича. Ольга Ивановна никогда, объ мужѣ своемъ не говорила съ Телепневымъ, но была съ нимъ постоянно ласкова, и вообще вела себя такъ, что иголочки не подточишь.
Послѣ обѣда, за которымъ Павелъ Семеновичъ трактовалъ высокимъ слогомъ на счетъ священныхъ обязанностей дворянина, онъ увелъ Телепнева къ себѣ въ кабинетъ, чего почти никогда не дѣлалъ.
— Присядьте-ка минуточку, — прибавилъ онъ, набивая трубку. — Я, дорогой мой, хочу подѣлиться съ вами одной вещицей; хотѣлось бы мнѣ посмотрѣть, какъ это отразится на вашу юную впечатлительность.
— А что такое? — наивно спросилъ Телепневъ.
— Вотъ видите ли, какъ поживешь въ тиши семейственнаго міра, такъ созерцаніе сдѣлается спокойнѣе: на все бытіе человѣческое взглянешь окомъ трезвымъ, ну, и захочется заявить во всеобщее свѣдѣніе плоды своего крайняго разумѣнія.
— Да-съ, — проговорилъ Телепневъ, и подумалъ: „должно быть читать что-нибудь начнетъ“.
Павелъ Семеновичъ дѣйствительно порылся на столѣ въ бумагахъ и досталъ небольшую тетрадку съ широко загнутыми полями, исписанную мелкимъ, довольно стариннымъ почеркомъ.
— Это ваша статья? — спросилъ Телепневъ.
— Плодъ моихъ задушевныхъ соображеній, дорогой мой! — отвѣтилъ со вздохомъ и зажмуря глаза* Павелъ Семеновичъ, и затянувшись изъ своего длиннѣйшаго чубука, опустился въ кресло противъ Телепнева.
— Теперь, — началъ онъ какимъ-то грустно торжественнымъ тономъ: — когда вся Европа противъ насъ, всякій истинный славянинъ долженъ принести свою посильную лепту на разъясненіе великаго восточнаго вопроса. Всѣ струны натянуты, все славянство потрясено. Я силюсь разъяснить, такъ сказать, тѣ основы духовнаго строя нашего, которыя… Да вотъ вы выслушайте.
— А, вы желаете, Павелъ Семеновичъ, печатать вашу статью? — спросилъ добродушно Телепневъ.
— Тщеславія у меня нѣтъ, дорогой мой. Это только посильная лепта на алтарь истины. Всего умѣстнѣе дать ходъ моей вещицѣ… къ Михалъ Петровичу, онъ одинъ у насъ теперь понимаетъ, какую мы минуту переживаемъ.
Телепневъ скромно сидѣлъ на своемъ стульчикѣ и покуривалъ папиросу; но не безъ нѣкотораго любопытства ожидалъ чтенія Павла Семеновича.
— Заголовокъ у меня такой, — началъ тотъ скороговоркой:-„Нравственный строй славянскаго духа въ борьбѣ съ основами западнаго отщепенства“… Вотъ это слово я позволилъ себѣ впервые употребить… А какъ оно вамъ нравится?
— Хорошее слово, — проговорилъ Телепневъ.
— Мѣтко, разительно передаетъ мысль, — заключилъ Павелъ Семёновичъ и, чмокнувши раза два губами, принялся за чтеніе своего „Нравственнаго строя“.
Читалъ онъ плохо, на распѣвъ, но физіономія его имѣла при этомъ такую комическую важность, что Телепневу очень хотѣлось смѣяться Изъ статьи онъ мало понялъ. Видно было, что Павелъ Семеновичъ силился что-то доказать, но запуталъ всѣ свои мысли старокнижнымй словами и такими оборотами, какихъ Телепневу никогда не приводилось и слышать.
— Что же говоритъ ваше юное сердце? спросилъ добрякъ, покончивши чтеніе: — какъ отозвалась ваша неиспорченная природа на эти мои стариковскія изліянія?
Телепневъ рѣшительна не зналъ, что отвѣчать. Очень грубо соврать ему не хотѣлось, а промолчать тоже нельзя было, не обидѣвши, хоть и смѣшного немножко, но истинно добраго Павла Семеновича.
— Вѣдь я плохой судья, — проговорилъ онъ. Мнѣ кажется, вы очень откровенно высказываетесь.
Этотъ отвѣтъ почему-то чрезвычайно польстилъ Павлу Семеновичу. Толстыя щеки его заиграли и, зажмуривъ глаза, онъ сластолюбиво затянулся.
— Я такъ и ожидалъ, — воскликнулъ онъ: — вотъ что значитъ золотая юность! Коли оно на васъ такъ подѣйствовало, значитъ тутъ правда заключается! Въ искренности-то и состоитъ основа славянскаго духа. Благодарю васъ, дорогой мой, никакой хитросплетенной критики мнѣ больше не нужно. Я ужъ подвергалъ это разсмотрѣнію пріятеля моего Владиміра Ивановича. Онъ тоже остался доволенъ коренной мыслью.
Павелъ Семеновичъ, отъ внутренняго волненія, всталъ и заходилъ по комнатѣ.
— Да, милый мой, — продолжалъ онъ, обращаясь къ Те-ленневу съ какою-то нѣжностью въ голосѣ.—Мы, конечно, люди малограмотные, не стоимъ, такъ сказать, на публичныхъ площадяхъ просвѣщенія, но мы никогда все-таки не зарывали таланта своего, и не тушили свѣтильника своего. Оттого, что идеалъ для насъ — святое дѣло. Да вотъ какъ я вамъ скажу, — заговорилъ онъ немного понижая голосъ, но еще съ большимъ воодушевленіемъ, — я многаго въ жизни не желалъ, самомнѣніемъ не былъ зараженъ, а старался достичь только чистоты духа; и вотъ, какъ видите, дорогой мой, живу, благодареніе Господу, въ довольствѣ душевномъ, хоть и старше жены своей на двадцать лѣтъ, но любимъ ею, какъ въ первые дни супружества. И говорю вамъ тоже, что и сыну своему скажу въ ваши лѣта: сохраните только въ чистотѣ нравственный строй вашъ, и вы всегда пожнете плоды трудовъ своихъ и солью земли назоветесь!
Послѣдній комплиментъ себѣ Павелъ Семеновичъ проторилъ съ невозмутимымъ добродушіемъ, и даже съ нѣкоторымъ азартомъ, а Телепневъ сидѣлъ и думалъ про себя „экъ какъ толстяка разбираетъ! поспросить бы обо всемъ этомъ у Ольги Ивановны.“
— Можно войти? — послышался въ эту минуту голосъ Ольги Ивановны.
— Войди, войди, Оляша, — крикнулъ Павелъ Семеновичъ.
Оляша вошла, оглянула ихъ обоихъ, поняла въ чемъ было дѣло, и съ улыбкой обратилась къ мужу.
— Ты вѣрно угощалъ Бориса Николаевича чтеніемъ?
— Да, матушка; я пробовалъ неиспорченное пониманіе этого юноши, и онъ меня премного утѣшилъ. Я вполнѣ вѣрю правдѣ молодыхъ впечатлѣній.
— Вотъ какъ!… проговорила спокойно Ольга Ивановна. — Только вы, Борисъ Николаевичъ, ужь очень-то не вдавайтесь въ политику; а тебѣ, мой другъ, пора и соснуть;—закончила она, и глазами пригласила Телепнева итти за ней.
— Очень, очень вамъ благодаренъ, мой дорогой! — разшар-кался Павелъ Семеновичъ, пожимая руку Телепнева.
„Ужъ не знаю за что онъ меня благодаритъ!“ подумалъ тотъ, отправляясь вслѣдъ за Ольгой Ивановной въ угловую; смѣшна казалась ему эта картина семейнаго счастія: все обстояло благополучно, а между тѣмъ существовала полнѣйшая фальшь.