ая въ душѣ своей убѣжденіе, что этакимъ путемъ выйдетъ хотя одна изъ нихъ за кого нибудь. Дѣвицы молчали и, на ухабахъ, толкали другъ друга колѣнами. Дома, они только что въ сласть наговорились о томъ, какъ досталось отъ нихъ мовешкамъ-студентамъ и дали себѣ новую клятву не ходить танцовать даже съ знакомыми студентами, причемъ старшая сестра выпросила исключеніе для Телепнева, съ которымъ танцуетъ сама губернаторша.
Ныряя по ухабамъ, возокъ приближался къ казенному дому кирпичнаго цвѣта. А за этимъ домомъ, въ тѣни, шедшей отъ него по переулку темнѣлась и шевелилась кучка студентовъ. Какъ только возокъ показался на Преображенской, караульный, который былъ никто иной, какъ Гамлетъ-Сор-ванцовъ, побѣжалъ извѣстить товарищей. Планъ былъ уже составленъ философомъ Двужилинымъ, а главой дѣйствія- избрали нахальнаго симбирца, по праву оскорбленной жертвы. По знаку Суковкина, вся компанія, состоявшая изъ двѣнадцати человѣкъ, выскочила на улицу и стала посреди ея, такъ что возокъ долженъ былъ наѣхать на нее. Кучеръ крикнулъ было, но четверо студентовъ, а именно братья Сор-ванцовы, Рыбакъ и Коридорскій схватили лошадей подъ уздцы. Двужилинъ съ однимъ изъ сибиряковъ, однокурсникомъ Телепнева, стащили лакея и сейчасъ же завязали ему ротъ. Вомбовъ съ другимъ вологодцемъ подвергнули кучера такой же операціи. Для производства скандала съ аристократками остались четверо: глава возстанія Суковкинъ, краснощекій камералистъ, фешенебельный юристъ изъ оскорбленныхъ на балѣ Щекаловыхъ и пріятель нашъ Гриневъ, совершенно почти пьяный и готовый участвовать въ каждой исторіи, какого бы рода она ни была.
Когда кучеръ и лакей лишены были голоса и свободнаго движенія, Суковкинъ и Гриневъ открыли дверцы возка съ обѣих'ь сторонъ. Дамы сперва въ одинъ голосъ закричали; но увидѣвши студенческіе фуражки и свѣтлыя пуговицы совсѣмъ присмирѣли.
— Прелестныя незнакомки! — вскричалъ Суковкинъ: — не угодно 'ли вамъ будетъ выйти изъ возка; мы устроимъ маленькій балетъ.
— При лунномъ, такъ сказать, освѣщеніи! — подхватилъ Гриневъ.
Отвѣта не послѣдовало. Дѣвицы Усиковы и ихъ маменька, дрожа, прижались каждая въ своемъ углу.
— Если вы не выйдете, — началъ Гриневъ, — то мы васъ силой вытащимъ.
Нечего было дѣлать, изъ каждыхъ дверецъ возка высадили по двѣ дамы. Симбирецъ подошелъ къ той, которая ему отказала на балѣ.
— Вы не танцуете съ студентами, — заговорилъ онъ, ухмыляясь, — на паркетѣ вы ихъ не удостоиваете этой чести, такъ вотъ на снѣгу не угодно ли пройтись со мной полечку.
И не дожидаясь отвѣта, онъ подхватилъ бѣлобрысую дѣвицу, которая вся дрожала отъ страха, и при двадцати-гра-дусномъ морозѣ пустился съ ней прыгать вокругъ возка. Краснощекій камералистъ и юристъ подхватили двухъ остальныхъ и отправились вслѣдъ за симбирцемъ. Гриневъ хотѣлъ было обнять маменьку, но она рванулась отъ него и вскочила опять въ возокъ.
Послѣ двухъ туровъ дамъ усадили, развязали ротъ лакею и кучеру, и пустили лошадей.
Исторія съ семействомъ Усиковыхъ прогремѣла по городу. Негодованіе благороднаго общества противъ студентовъ было страшное. Папенька дѣвицъ Усиковыхъ, занимавшій мѣсто предсѣдателя какой-то палаты, поѣхалъ жаловаться къ попечителю, и въ тотъ же день Ѳедоръ Ивановичъ началъ слѣдствіе. Найти виновныхъ впрочемъ было весьма не трудно. Дѣвицы Усиковы очень хорошо разглядѣли своихъ кавалеровъ, и хотя не могли назвать ихъ по фамиліямъ, но доложили папенькѣ, что всѣ эти студенты были на балѣ у Щекаловыхъ.
Ѳедоръ Ивановичъ, собравши'свѣдѣнія, потребовалъ къ себѣ всѣхъ студентовъ, бывшихъ на балѣ у Щекаловыхъ, а въ томъ числѣ и Телепнева, который не выходилъ изъ квартиры съ того самаго дня, когда онъ изливался Абласову. Явился къ нему Демка и таинственно пригласилъ къ инспектору. Телепневъ, ничего не зная о происшествіи съ дѣвицами Усиковыми и не зная также за собой никакой вины, довольно спокойно отправился къ инспектору. Очень непріятно ему было увидать въ пріемной инспектора нахальную рожу симбирца и остальной братіи, т. е. краснощекаго прокописта, фешенебельнаго юриста и Гринева.
Гриневъ могъ бы и не попасться, но дѣвицы Усиковы помогли своей маменькѣ припомнить его угрявую и косматую физіономію. Когда эта физіономія, была подробно описана Ѳедору Ивановичу, онъ тотчасъ же догадался, что это Гриневъ, весьма извѣстный ему по разнымъ скандальнымъ исторіямъ.
Молча стояли студенты въ пріемной Ѳедора Ивановича. Онъ не заставилъ себя долго ждать. Козыремъ вылетѣлъ онъ изъ кабинета и, не отвѣчая на поклонъ студентовъ, прямо началъ съ того, что они обвиняются въ совершеніи буйственнаго поступка надъ одной благородной фамиліей. Телепневъ рѣшительно не понялъ сразу въ чемъ дѣло и хотѣлъ было возразить, что онъ не имѣетъ ни малѣйшаго прикосновенія къ этой исторіи, но Ѳедоръ Ивановичъ не далъ сказать ему слова. Онъ торжественно объявилъ, чтобы всѣ они немедленно отправились въ карцеръ. Дежурный помощникъ инспектора, въ сопровожденіи карцернаго солдата Дагобера, отвелъ всѣхъ пятерыхъ въ студенческую темницу, помѣщавшуюся подъ крышей надъ занимательными. Тамъ ихъ размѣстили въ трехъ комнатахъ. Двѣ составляли собственно карцеръ, а третья назначалась для тѣхъ, кого сажали подъ арестъ за небольшія проступки. Туда попалъ Телепневъ съ Гриневымъ. Помощникъ инпектсора ввелъ ихъ и лаконически проговорилъ: „Вотъ ваша комната“. Комната была похожа на занимательную казенныхъ студентовъ, съ окнами на самомъ полу и съ огромной печкой. Вся мебель состояла изъ грязнаго стола и обломаннаго, деревяннаго стула, на которомъ помѣщался оббитый глиняный кувшинъ и сухая корка хлѣба на черепкѣ тарелки. Въ углу лежалъ тюфякъ, покрытый грязнѣйшимъ байковымъ одѣяломъ.
Арестованіе Телепнева произошло такъ скоро, что онъ, придя въ карцеръ, не могъ все сообразить, что это съ нимъ такое дѣлается, и зачѣмъ его запрутъ въ этой пустой и крайне неопредѣлительной клѣткѣ. Онъ стоялъ посреди комнаты въ шубѣ и трехъуголкѣ, какъ вышелъ отъ инспектора и рѣшительно не зналъ, куда сложить свои доспѣхи. Гриневъ, какъ человѣкъ бывалый, ни мало не стѣсняясь, сбросилъ свою шинеленку-на кровать. Помощникъ инспектора хотѣлъ было удалиться, но Гриневъ схватилъ его за руку.
— Нѣтъ, погодите, батенька! — вскричалъ онъ. — Какъ же съ этимъ быть. Вѣдь мы здѣсь навѣрняка не одну ночь переночуемъ, а тюфякъ-то всего одинъ! Такъ ужь вы доложите по начальству, что на голомъ-то полу держать нашего брата не полагается.
Помощникъ опять лаконически отвѣтилъ: „Хорошо-съ“, и скрылся вслѣдъ за Дагоберомъ, которой, звеня ключами, тяжело ступалъ по извилистой лѣстницѣ ведущей изъ карцера.
Телепневъ все еще стоялъ посреди комнаты въ нерѣшительной позѣ, не снимая ни шубы, ни шляпы. А Гриневъ, устраиваясь по хозяйству посматривалъ на него искоса, и думалъ про себя: „Какъ этотъ баринъ залетѣлъ сюда вмѣстѣ съ нами?“ Самъ по себѣ, онъ не имѣлъ никакаго озлобленія противъ Телепнева, а просто для компаніи согласенъ былъ произвести съ нимъ скандалъ. Теперь же, видя его вмѣстѣ съ собой въ карцерѣ, онъ, какъ добрый малый, ощутилъ даже нѣкоторую жалость, къ которой присоединился сейчасъ расчетъ: „Что вѣрно, дескать, у этого барченка деньжата водятся, и можно будетъ порядочно устроить свое карцерное житье.“
— Что же вы шинель-то не скидаете? — сказалъ онъ подходя къ Телепневу. — Насъ вѣдь здѣсь, поди, не одну ночку продержатъ.
Телепневъ оглянулъ комнату и затруднился, куда сложить свою шубу.
— А вы, батенька, посмотрите тамъ въ первой-то комор-кѣ, кажется, есть гвозди; у меня вѣдь здѣсь мѣсто-то насиженное.
Телепневъ пошелъ отыскивать гвоздикъ, отыскалъ и повѣсилъ свою шубу.
— А мы съ вами красивы! — началъ Гриневъ — какъ есть драбанты! Мундирчикъ-то свой собственный? — прибавилъ онъ, трогая Телепнева за фалды.
— Свой.
— Ау меня такъ вольнонаемный; да оно и лучше: на вольномъ воздухѣ, какъ разъ спустишь; а здѣсь нельзя, потому по начальству потребуютъ.
— А какъ мы тутъ размѣстимся? —спросилъ Телепневъ.
— Да вотъ погодите, сейчасъ тотъ старый домовой придетъ.
— Какой?
— Дагоберъ, въ коемъ вся суть заключается. Коли у васъ есть презрѣнный металлъ, дайте вы этому воину нѣсколько серебренниковъ и спосылаемъ мы его въ Чекчуринскія казармы съ цидулкой. Оттуда пришлютъ намъ жратвы и питвы. А мундирчикъ-то скиньте.
Минутъ черезъ пять послышались тяжелые шаги на лѣстницѣ и звяканіе ключей.
— Вонъ ужь валитъ! — вскричалъ Гриневъ, — чуетъ разживу-то, старый песъ. Ну раскошеливайтесь, баринъ, у меня на счетъ сребренниковъ-то жалостно.
Вошелъ Дагоберъ и, ухмыльнувшись сквозь свои общипанные усы, спросилъ:
— Не протопить ли, господа?
— Пропустить, дяденька, нужно, — подхватилъ Гриневъ, и приблизившись къ Дагоберу, весьма нѣжно обнялъ его. — Ты вѣдь меня знаешь, — сказалъ онъ, — я тебя знаю, почтенный старецъ.
— Какъ не знать, — отвѣтилъ Дагоберъ, и тряхнулъ головой.
— Не мало мы съ тобой претерпѣли въ сей юдоли скорби и печали.
— Да вамъ чего?
— А ты дай выплакаться.
— А вы инъ говорите скорѣй, — отрѣзалъ Дагоберъ.
— Нельзя ли вотъ тюфякъ бы, — началъ Телепневъ.
— Сперва объ дѣлѣ, батенька, — перебилъ его Гриневъ.
Вотъ слушай, старецъ, — обратился онъ опять къ Дагоберу — у этого барина есть сребренники. Ты отъ него получишь благостыню и побѣжишь ты въ Чекчуринскія казармы. Вы синьоръ, — обратился онъ къ Телепневу, — желаете изобразить что нибудь письменно.
— Желаю, — отвѣтилъ Телепневъ.
— Ну, такъ ты, старый хрычъ, принеси скорѣй бумаги, да не оберточной, а писчей.
— Дагоберъ удалился, опять зазвенѣвъ ключами; а Гриневъ, безъ всякой церемоніи, сталъ распрашивать у Телепнева: есть ли у. него лишнія деньги, и если есть, такъ чтобы онъ на его долю удѣлилъ рубликовъ пять, такъ какъ, по всей вѣроятности, скоро ихъ не выпустятъ. Телепнева эта безцеремонность сразу вывела изъ стѣсненнаго положенія. Онъ очень хорошо почувствовалъ, что Гриневъ вовсе не принадлежитъ къ числу его враговъ, и что сожительство съ нимъ въ карцерѣ не будетъ для него источникомъ новыхъ нравственныхъ непріятностей.