Не мало прошло времени съ той минуты, когда Ольга Ивановна и Телепневъ вошли въ угловую, до того момента, когда Телепневъ сталъ прощаться.
— Хочешь я тебя провожу? — спросила Ольга Ивановна.
— Куда?
— Домой, къ тебѣ; мы прокатимся, а потомъ ты меня привезешь назадъ.
— Прекрасно!…
Поѣхали. Ночь стояла дивная; только вѣтеръ все крѣпчалъ и немножко рѣзалъ глаза при скорой ѣздѣ. На своихъ маленькихъ саняхъ Телепневъ долженъ былъ плотно прижать-
Ся къ Ольгѣ Ивановнѣ и придерживать ее за талію. Они дали два конца по Театральной улицѣ, потомъ спустились на Кузнечную площадь, съ площади поднялись на Преображенскую, проѣхали мимо Чекчуринскихъ казармъ, остановились даже передъ окнами квартиры Телепнева и поѣхали опять на Театральную улицу. Эта прогулка, въ лунную ночь, въ саняхъ была какъ-бы повтореніемъ того, что случилось годъ передъ тѣмъ. Стояла такая же ночь, морозная, блестящая, съ крѣпкимъ вѣтромъ и скрипучимъ снѣгомъ. Также точно сидѣлъ Телепневъ въ саняхъ и придерживалъ за талію молодую и красивую женщину; на него также смотрѣли прекрасные глаза и улыбались ему уста радостной улыбкой! Но то ли это было? Этотъ вопросъ представлялся Телепневу; но его не бросило въ краску; онъ не ужаснулся той пропасти, которая раздѣляла его недавнее прошедшее отъ настоящаго-
И совершенно спокойно высадилъ онъ у крыльца Ольгу Ивановну, взошелъ съ ней въ сѣни, поцѣловалъ ее, можетъ быть, въ сотый разъ въ этотъ день, и завернувшись въ свои бобры, отправился домой спать.
Прошло мѣсяца полтора. Въ Чекчуринской казармѣ очень опустѣло. Квартиры Сорванцовыхъ и Рыбака стояли незанятыя. Не было Агаши, Мемноновъ ходилъ сердитый и молчаливый. Абласовъ началъ готовиться къ экзамену; Горшковъ совсѣмъ поселился въ домѣ начальницы, обѣдалъ тамъ по цѣлымъ недѣлямъ, и только занимался, что своимъ лу-тикомъ. _
Жизнь Телепнева прошла въ эти полтора мѣсяца самымъ безалабернымъ, и, въ то же время, монотоннымъ образомъ. Каждой день онъ плясалъ или на балѣ, или на какомъ нибудь пикникѣ, или на folle journée. Всѣ антракты проводилъ въ обществѣ Ольги Ивановны, и дома бывалъ только ночью и утромъ до двѣнадцати часовъ.
На лекціи совсѣмъ почти не заглядывалъ. Съ Абласовымъ и Горшковымъ видѣлся чрезвычайно рѣдко.
Начался великій постъ. Веселости смолкли; прекратился плясъ. Павелъ Семенычъ отправился говѣть въ свой монастырь къ знакомцу-игумену, захвативши съ собой цѣлый ворохъ божественыхъ книгъ. Ольга Ивановна, конечно, не сопровождала его. Она ѣздила къ вечернѣ, а вечера проводила съ Телепневымъ, и занимала его больше юмористическими разсказами про своего благовѣрнаго Павла Семеныча. Она приучила Телепнева къ слушанію такихъ юмористическихъ разсказовъ. Говорить про чувствительные предметы онъ съ ней не хотѣлъ; серьезный разговоръ Ольга Ивановна могла вести только о практическихъ вещахъ… а разсказывать смѣшныя и скандалезныя исторіи она была большая мастерица.
Въ понедѣльникъ на второй недѣлѣ поста, они сидѣли въ угловой и говорили опять-таки о Павлѣ Семенычѣ.
— Что-то онъ ужь зажился у своихъ монаховъ, — замѣтилъ Телепневъ.
— Помилуй, мой другъ; онъ туда столько повезъ книгъ, пока всѣ перечитаетъ, весь постъ пройдетъ, — отвѣтила Ольга Ивановна.
— Такъ, что онъ любитъ монастырскую братію больше своей несравненной Оляши? — спросилъ смѣясь Телепневъ.
— Только въ великомъ посту…
Въ эту минуту послышалься громкій говоръ въ передней0
— А! вотъ и рнъ, легокъ на поминкѣ,—воскликнула Ольга Ивановна и пошла встрѣчать своего благовѣрнаго.
Влаговѣрный, увязанный зеленымъ шарфомъ, облобызался и съ Оляшей, и съ Телепневымъ, и съ охами объявилъ имъ, что его въ дорогѣ что-то разломило, и онъ всепокорнѣйше проситъ извинить его, сейчасъ же ляжетъ въ постель и желаетъ, чтобъ его напоили горячимъ.
Телепневъ предложилъ: не послать ли за докторомъ; но Павелъ Семенычъ не согласился на это, сказавши, что онъ самъ себя всегда лечилъ и всегда былъ здоровъ. Ольга Ивановна ушла въ кабинетъ ухаживать за супругомъ, а Телепневъ, не прощаясь, удалился по-французски.
На другой день Павлу Семенычу сдѣлалось хуже. Онъ весь день пролежалъ въ страшномъ жару. Ольга Ивановна сидѣла возлѣ него, Телепневъ также усердствовалъ, предлагалъ ему даже почитать что-нибудь вслухъ; но больной былъ уже такъ не хороши, что почти все время молчалъ, и тревожно метался на подушкѣ. Къ вечеру послали за туземной знаменитостью, профессоромъ съ какой-то мудреной нѣмецкой фамиліей. Знаменитость объявила, что у Павла Семеныча признаки тифя. Тифъ дѣйствително оказался…
Темно было въ домѣ М-иновыхъ. Зала и гостиная стояли неосвѣщенныя. Въ угловой горѣла одна свѣча; въ спальнѣ, гдѣ лежалъ Павелъ Семенычъ, теплилась лампада за бѣлымъ алебастровымъ щитомъ. Вольной уже нѣсколько дней лежалъ безъ сознанія; но въ этотъ вечеръ жаръ унялся, глаза прояснились, и тихимъ голосомъ онъ сказалъ уже нѣсколько сознательныхъ словъ, Ольга Ивановна сидѣла у кровати, и разсѣянно глядѣла, не въ лицо мужа, а въ уголъ, темнѣвшійся чернымъ пятномъ. Въ угловой комнатѣ послышались шаги. Она сейчасъ же встала, и вышла; а черезъ минуту7 вернулась съ Телепневымъ, который, взойдя, остановился осторожно у дверей.
Видъ всей спальни и больного кольнулъ его прямо въ сердце. Павелъ Семенычъ лежалъ въ безпомощной позѣ, и его похудѣлое, но все еще пухлое лицо, смотрѣло прямо на жену и на Телепнева съ добрымъ, жалостно-простодушнымъ выраженіемъ Мучительно сдѣлалось Телепневу при мысли, что онъ, въ эту минуту, такъ безсовѣстно обманывалъ его; гадко ему сдѣлалось, когда онъ вспомнилъ, что въ Этой самой комнатѣ, гдѣ добрякъ могъ умереть на его глазахъ? онъ забавлялся съ Ольгой Ивановной любовью и слушалъ ея скандалезные анектотцы про ея ни въ чемъ неповиннаго мужа.
— Борисъ Николаичъ, — проговорила Ольга Ивановна? указывая мужу на Телепнева.
Павелъ Семенычъ приподнялъ руку, и улыбнулся.
— Очень радъ… — прошепталъ онъ, — онъ славный… — й больной силился взять жену за руку. — Я его очень люблю… душа моя… — вырвалось у него. Ольга Ивановна поцѣловала его въ лобъ.
Подойдите ближе, — сказала она Телепневу; — присядьте вотъ на табуретъ.
Телепневъ не двигался; ему было слишкомъ жутко.
— Я такъ счастлива, голубчикъ, — шептала Ольга Ивановна, наклоняясь къ больному, — что тебѣ лучше… Только ты молчи, не разговаривай!
— Умру, — промолвилъ больной, и вдругъ его взглядъ замутился. — Гдѣ дѣти?… выговорилъ онъ и совсѣмъ умолкъ.
Телепневъ взглянулъ ему въ лицо. „Дѣйствительно умретъ“, проговорилъ онъ мысленно. Онъ уже видѣлъ нѣсколько смертей, и лицо, голосъ, глаза Павла Семеныча припомнили и навѣяли ему смерть… Онъ отвернулся и пріотворилъ дверь.
— Душа моя, — шептала Ольга Ивановна, цѣлуя рукй больного и, въ самомъ дѣлѣ, глотая слезы, успокойся, тебѣ лучше… '
И вдругъ она остановилась, увидавши, что Телепнева нѣтъ въ спальнѣ. Она взглянула на мужа заплаканнымъ? но- безстрастнымъ взглядомъ, встала и быстро вышла въ угловую,
— Что ты, Борисъ? — спросила она Телепнева, Который сидѣлъ на диванѣ съ поникшей головой и блѣднымъ, какѣ полотно лицемъ.
— Онъ плохъ… Мнѣ страшно жалко его», — вымолвилъ Телепневъ и чуть-чуть не зарыдалъ.
— Умретъ? — спросила Ольга Ивановна, й въ этомъ Вопросѣ послышалось ему не скорбь, а удивленіе… И, не дожидаясь его отвѣта, она обняла его и сластолюбиво протей* тала: „Ты мнѣ останешься, душка моя!’;..“
«
Точно ужаленный, отскочилъ отъ нее Телепневъ. Его бросило въ краску, губы его задрожали; онъ взглянулъ па нее быстро, презрительно, и трепетнымъ голосомъ сказалъ:
Вы мнѣ гадки!… Бога вы не боитесь, вѣдь онъ умираетъ!…
Больше у него не хватило словъ; онъ не могъ на нее смотрѣть; еслибъ еще одна минута, онъ бы съ ненавистью бросился на нее.
Ольга Ивановна хотѣла. было взять его за руку, но онъ отшатнулся и почти вскричалъ: „Оставьте меня!“ Онъ выбѣжалъ въ переднюю, схватилъ свою шинель и, выскочивъ на крыльцо въ сильнѣйшемъ волненіи, побѣжалъ по улицѣ. На этотъ разъ уже не простая впечатлительность заговорила въ Телепневѣ. Онъ былъ глубоко потрясенъ. Чаша переполнилась, вся пошлость его отношеній къ Ольгѣ Ивановнѣ уязвила его. Эта женщина, своимъ бездушнымъ сластолюбіемъ оскорбила въ немъ тѣ свѣжія силы, которыя онъ не успѣлъ еще Потратить въ своемъ селадонствѣ, и все стало для него ясно; онъ не раскисъ, не расчувствовался, ему не хотѣлось ни плакать, ни изливаться; въ немъ тотчасъ же родилось твердое желаніе убѣжать изъ этого лживаго и пошлаго міра, не лгать каждодневно самому себѣ, не анализировать себя безплодно, а начать какое-нибудь дѣло. Бросить Ольгу Ивановну ничего ему не стоило. Съ нею онъ ничего не терялъ, ему слѣдовало только жалѣть о себѣ и о освоенъ опошлѣніи.
Онъ пришедд, домой и тутъ же рѣшилъ, какъ ему быть. Къ дому М — иновыхъ его ничто не влекло; но ему жалко было Павла Семеновича и онъ сказалъ себѣ, что разорвавши всякую связь съ Ольгой Ивановной, онъ будетъ навѣщать только больнаго. Никакихъ вопросовъ больше онъ себѣ не задавалъ, а съ завтрашняго же дня хотѣлъ начать готовиться, хлопотать о запискахъ и засѣсть за чтеніе.
Рано утромъ всталъ онъ на другой день, и когда вспомнилъ о вчерашнемъ, то вскипѣло у него сердце на Ольгу Ивановну и стало ему также гадко, какъ въ ту минуту когда она обнимала его на диванѣ.
Яковъ замѣтилъ, что баринъ всталъ гораздо раньше обыкновеннаго, началъ перебирать книги и вообще повелъ себя другимъ образомъ. Телепневъ послалъ его за Горшковымъ, и когда тотъ пришелъ, то за утреннимъ чаемъ онъ очень серьезно объявилъ ему, что покончилъ со своей свѣтской жизнью, будетъ проводить время дома и съ товарищами, а Горшкова проситъ заниматься съ нимъ каждый день, или по крайней мѣрѣ раза три въ недѣлю, часа, по два музыкой.
Предъ уходомъ на лекціи, Телепневъ получилъ записку отъ Ольги Ивановны. Записка начиналась такъ:
«Милый мой дурачокъ!
Еслибъ я не знала, что ты бываешь иногда нервенъ, хуяіе всякой женщины, то я доля. на была бы выдрать тебя за уши, за твою вчерашнюю выходку…»