слушателей, батаникъ началъ прохаживаться по всему предмету. Для остальной братіи сдѣлалось ясно, что со своими билетами не выползешь, а только попадешься. Саратовецъ, еле-еле, выкарабкался и насилу упросилъ кандидата поставить ему тройку. Очень сконфуженный, почти убитый своей неудачей, пошелъ онъ отъ стола и по дорогѣ нѣсколько человѣкъ его выругало. Только одинъ Телепневъ проводилъ его до корридора и старался немножко пріободрить. Нѣсколько человѣкъ провалилось и весьма красивыя единицы залетѣли въ списокъ батаника.
— Ну-ка, Телепневъ, маршируй, — шепнулъ ему маленькій блондинъ, очень счастливый тѣмъ, что онъ по списку значился на букву х. Телепневъ, еще въ корридорѣ, бросилъ свой подставной билетъ изъ обшлага, и хотя не считалъ себя очень хорошо приготовленнымъ, но все-таки вздохнулъ свободнѣе, подходя къ столу. А у стола, кромѣ депутата, сидѣла еще фигура, которую Телепневъ только разъ всего въ теченіи года, видѣлъ въ церкви. Это былъ помощникъ попечителя, когда-то профессоръ математики и ректоръ. Онъ представлялъ собою высокую и мрачную фигуру. Огромная голова была покрыта всклокоченными волосами съ просѣдью, длинныя брови нависли надъ краснымъ носомъ. Телепневъ весьма удивился увидавши, что мрачная фигура помощника попечителя сидитъ въ креслѣ спиной къ столу, такъ что не было ни какой возможности, ни профессору, ни экзаменующимся обращаться съ рѣчью въ его сторону, а математикъ, низко опустивши голову, имѣлъ, видъ человѣка или спящаго, или пришибленнаго ударомъ.
Телепневъ взялъ билетъ. Ему досталось семейство крестоцвѣтныхъ. Билетъ былъ ему знакомъ. Онъ отвѣтилъ бойко, но его чрезвычайно стѣсняла фигура помощника попечителя, такъ что онъ рѣшительно не зналъ въ какую сторону обращаться. Не менѣе стѣснялся и кандидатъ Ноль, а математикъ въ своемъ креслѣ не подавалъ никакихъ признаковъ жизни. Когда Телепневъ кончалъ свой вопросъ, тотъ поднялся, и вдругъ, подойдя къ нему, спросилъ въ носъ:
— Что вы отвѣчаете?
— Семейство крестоцвѣтныхъ, — проговорилъ скромно Телепневъ.
— Какихъ? — мрачно переспросилъ математикъ.
— Крестоцвѣтныхъ, — повторилъ Телепневъ.
Математикъ промычалъ что-то такое и отходя отъ стола, вдругъ, ни съ того, ни съ сего, надѣлъ шляпу. Побойчѣе изъ первокурсниковъ фыркнули, химикъ-депутатъ улыбнулся, а кандидатъ Ноль только развелъ своими крючковатыми пальцами. Помощники инспектора, какіе были въ залѣ, остановились въ изумленіи, увидя, что его превосходительство Николай Ивановичъ выкинулъ черезчуръ ужь математическое колѣнцо. Одинъ изъ нихъ подошелъ было къ нему, но Николай Ивановичъ такъ на него взглянулъ, изъ подъ своихъ огромныхъ бровей, что помощникъ сократился. Все это заняло вниманіе экзаменатора, онъ мало пронималъ Телепнева и, задавши ему два три-вопроса, помимо билета, отпустилъ и поставилъ четверку. Телепневъ не пошелъ домой а остался еще съ полчаса, прислушиваясь и приглядываясь къ тому, что происходило въ залѣ.
У медицинскаго стола экзаменъ имѣлъ суровую и внушительную форму. По раскраснѣвшимся лицамъ студентовъ, по отрывистому шопоту, который проносился въ кучкѣ, окружавшей столъ, видно было, что тутъ дѣло не шуточное. Любимый профессоръ былъ очень строгъ, требовалъ всегда отвѣта на шесть билетовъ, и вдобавокъ еще прохаживался по всему предмету. Когда Телепневъ придвинулся къ медикамъ, сквозь толпу онъ увидѣлъ Абласова отвѣчавшаго что-то, съ костью въ рукахъ. Абласовъ немножко поблѣднѣлъ и все поправлялъ правой рукой свои длинные волосы. Профессоръ слушалъ его, точно все улыбаясь и прерывалъ односложными вопросами. Экзаменъ Абласова длился, по крайней мѣрѣ, минутъ двадцать. Все это время Телепневъ слѣдилъ за нимъ глазами, и немножко волновался. Наконецъ, профессоръ кивнулъ головой, и Абласовъ отошелъ отъ стола.
— Сколько? — спросилъ его Телепневъ.
— Незнаю, — отвѣтилъ тотъ, — кажется пять.
Они вмѣстѣ отправились домой. Тревога перваго экзамена гораздо болѣе отразилась на Абласовѣ, чѣмъ на Телепневѣ. Для него это было не шуточное дѣло; а рѣшеніе судьбы цѣлаго года.
— Ну вотъ и университетскіе экзамены, — промолвилъ Телепневъ. — Не больно-то красиво!…
— А что я тебѣ говорилъ, Боря, еще годъ тому назадъ!.. Та же гимназія, коли еще не похуже…
— Ну у васъ-то, — перебилъ Телепневъ — вес еще серьезнѣе надо все-таки знать предметъ… нельзя на ®у®у, съ своими. билетами являться…
— Да, только изъ одной анатоміи. Мы всѣ работали, правда, круглый годъ… и то вѣдь больше изъ страху дѣлается… А естественныхъ-то наукъ ни одинъ въ зубъ толкнуть не умѣетъ… хоть шаромъ покати… Просто срамъ!…
— Да какже это такъ?
— Да очень просто… читали скверно, охоты небыло ходить, книгъ порядочныхъ нѣтъ, записки дурацкія, на анатомію ушло все время, такъ никто и не принимался…
— Ну съ чѣмъ-же вы явитесь?
— Кое-что подчитаемъ; а то такъ и съ своими билетами…. Я изъ химіи еще маракую, ну изъ батаники также; а ужь на минералогію эту и не заглядывалъ… Такъ тутъ по неволѣ начнешь школьничать….
Телепневъ взглянулъ искоса на Абласова и потупился. Ему просто непріятно сдѣлалось, что онъ, этотъ трудолюбивый и честный Абласовъ, будетъ также, какъ и камеральная братія, поддѣлывать билеты. Не красивой оказывалась дѣйствительность. Прошло не больше года и всѣ иллюзіи гимназиста разлетѣлись. Телепневъ чувствовалъ, что ни одна его надежда не сбылась, все было не такъ и сложилось иначе, чѣмъ онъ думалъ и создавалъ своимъ воображеніемъ. И самъ онъ, и обстановка его, и занятія, и профессора, и экзамены, все это было такъ мелко, пошло, мизерно, обыденно… Можетъ быть, тоже самое думалъ, въ эту минуту и Абласовъ. Но онъ все-таки преслѣдовалъ свою цѣль; онъ зналъ, что ему надо быть медикомъ; и худо-ли, хорошо-ли, а онъ выучится медицинѣ.
— Здраствуйте, мудрецы критскіе! — вдругъ вскрикнулъ Горшковъ, останавливая ихъ на Преображенской. — Что про-шпандорили васъ порядкомъ? Что носы-то повѣсили? А я только побѣжалъ полюбоваться, какъ вы будете всю эту ко-медь изображать!… Кто провалился, сказывай ребята!
— Никто — отвѣтилъ Телепневъ, — оба прошли благополучно!
— Ну вотъ это я люблю! Это значитъ паиньки; я 'вамъ за это куплю по лошадкѣ… Только чуръ не плошать!… Всю гимнастику у меня пройти, ни на чемъ не споткнуться!.
— Вотъ артистъ-то! — проговорилъ улыбаясь Абласовъ, ударивъ Горшкова по плечу, — въ усъ себѣ не дуетъ!…
— И разлюбезное дѣло, братцы!… Меня моя математика не стѣсняетъ!… Хочу — люблю, хочу — дарю!. А вы завтракали?
— Нѣтъ, гдѣ же завтракать, — отвѣчалъ Телепневъ.
— Ну такъ валите въ ресторацію!… Я васъ угощаю.
Да мы устали, — началъ было Телепневъ.
— Нѣтъ, знать ничего не хочу!… Ашасымъ киля!… Въ Одессу дуемъ, я вамъ такой ростбифъ закажу, что вы у меня послѣ febris examinalis-то въ плотную понакинетесь!…
И Горшковъ, довольный тѣмъ, что онъ будетъ угощать товарищей ростбифомъ, повелъ ихъ внизъ на Поломную улицу.
Приготовленіе къ экзамену исторіи приняло драматическій колоритъ. У Телепнева готовились цѣлыхъ шесть человѣкъ. Наканунѣ экзамена, они всю ночь бодрствовали, расположившись въ его спальнѣ на окнахъ, на стульяхъ, на кровати, даже на полу. Яковъ, то и дѣло, обносилъ всю компанію крѣпкимъ холоднымъ чаемъ и кофеемъ. Это средство считалось самымъ дѣйствительнымъ во время экзаменныхъ бдѣній.
Громко читалъ опять тотъ же Ваксинъ, который, зная, что у себя на квартирѣ онъ ничего не сдѣлаетъ, присталъ къ Телепневу, чтобъ онъ взялъ его къ себѣ готовиться. Всѣ трусили исторіи. Это былъ хоть и побочный предметъ, но читался звѣремъ и въ то яге время деканомъ. У декана на экзаменѣ надо было держать ухо востро; а обі> билетахъ нельзя было имѣть и помышленія. У него лѣтъ уже десять существовали классическіе картонные билеты, величиною въ добрую книягку; и не было никакой возмоягности сфабриковать такой билетъ; а главное, засунуть его за обшлагъ.
Во второмъ часу ночи компанія рѣшила, что съ часикъ можно соснуть. Всѣ заснули, какъ убитые, гдѣ кто сидѣлъ. Телепневъ приказалъ Якову, разбудить ихъ въ три, чуть станетъ брежжиться. Молчаливый служитель исполнилъ въ точности приказъ барина, и началъ довольно энергически толкать студентовъ. Отъ Ваксина получилъ онъ въ отвѣтъ ударъ рукой; но онъ этимъ не смутился и дотолкался таки до того, что тотъ протеръ глаза и поднялся.
— Ну, братцы, — говорилъ онъ, садясь съ ногами, на кровать Телепнева. — Вы меня хоть убейте, а въ головѣ у меня теперь, какъ въ чуланѣ; то есть, ничего-то я не помню….
— Не бось вспомнишь, какъ приспичитъ, — отозвался бѣлый сибирякъ съ рьянымъ лицомъ. — Вѣдь Тихановъ-то, братъ, такъ жиганетъ, что всѣ поджилки затрясутся.
— А что, господа, не прозубрить ли еще по конспекту? — спросилъ маленькій астраханецъ, болѣе спокойный чѣмъ остальные, на томъ основаніи, что онъ значился въ спискѣ на букву X.
— Дурацкая вещь всѣ эти конспекты, — хватилъ Вак-синъ: — именъ да годовъ натискано… зудишь-зудишь; а послѣ глядь — все и вылетѣло!.
— А я такъ предлагаю, — промолвилъ, Зѣвая и потягиваясь, другой сибирякъ, коротенькій и широкоплечій, — лечь всѣмъ спать; какого дьявола вы до девяти-то часовъ выучите, только надорвешься этакъ-то, и будетъ тебѣ въ залѣ мутить все нутро….
— А то, въ самомъ дѣлѣ, прикурнемъ, — подтвердилъ Вак-синъ, который радъ былъ придраться ко всякому случаю, только бы ему какъ-нибудь не заниматься.
— Нѣтъ, господа, — прервалъ его Телепневъ, — мы, все равно, не выспимся; такъ ужь лучше не расклеиваться, а такъ досидѣть до девяти часовъ.
Яковъ обнесъ опять холоднымъ кофеемъ и началось чтеніе конспекта. Въ девять часовъ напились горячаго чаю, надѣли мундиры и пошли всей гурьбой въ университетъ. У декана экзаменовалось изъ русской исторіи нѣсколько курсовъ, два курса камералистовъ, два юристовъ и четыре курса простыхъ и восточныхъ словесниковъ. Историкъ ходилъ вокругъ стола, съ крестомъ на шеѣ, съ суровымъ видомъ, производившимъ въ массѣ студентовъ припадки febris exäminalis. Началъ онъ со словесниковъ и порядкомъ пробралъ их®. Онъ не любилъ этого факультета за то, что его тамъ не выбрали въ деканы. Словесники отъэкзаменовались часа въ три; до этого време-ни камералисты рѣшительно не знали, когда придетъ ихъ очередь: послѣ юристовъ или за словесниками. Компанія приготовлявшаяся у Телепнева была страшно утомлена, но домой обѣдать не ходила, ожидая все, что деканъ начнетъ экзаменовать первый курсъ камералистовъ. Въ такихъ ожиданіяхъ прошелъ весь вечеръ. Большой залъ опустѣлъ часу въ четвертомъ и деканъ перебрался въ профессорскую. Онъ также не ходилъ обѣдать. Съ голоду усилилась его суровость. Онъ велѣлъ себѣ подать воды и, шагая по профессорской, глоталъ стаканъ за стаканомъ. Звонко отдавались его тяжелые шаги, и гулъ, производимый голосомъ экзаменующагося. Когда онъ добрался до перваго курса камералистовъ, былъ уже осьмой часъ. Чѣмъ позднѣе становилось, тѣмъ деканъ дѣлался злѣе и злѣе. У юристовъ перваго курса, онъ поставилъ десять единицъ. Та же участь ожидала и однокурсниковъ Телепнева. Казенные попались первые. Одинъ получилъ единицу, другой двойку, третій, отвѣчавшій о геніи Петра Великаго, еле-еле, натянулъ на тройку. Провалился и Ваксинъ, который отвѣчалъ уже при свѣчахъ. Телепневъ сидѣлъ на диванѣ въ углу