— Держи карманъ; ты, я посмотрю, совсѣмъ не знаешь бурсаковъ. Онъ потому теперь и будетъ лѣзть на шкандалъ, что у него рыльце въ пуху. Эго одно, а потомъ, развѣ онъ стерпитъ, чтобы ему, первому лицу въ корпораціи, напѣлъ такъ фуксъ? Если онъ стерпитъ, такъ ему не будетъ никакого решпекта отъ бурсаковъ.
— Будетъ лѣзть на шкандалъ, выйдемъ.
— Да выходить-то какъ. Вѣдь это, братъ, не на веретеньяхъ, тутъ голову подставляй. На бурсацкихъ-шкандалахъ — вытащатъ на мензуру — ничего не значитъ, а на пистолетахъ — вай, вай! Ты, поди, стрѣлять-то не умѣешь?
— Немножко маракую.
— Этакій пехъ, — закряхтѣлъ Варцель: — надо-бы намъ съ тобой, Телепневъ, выступить изъ этой поганой корпораціи въ началѣ мая, до комерша.
— Да полно малодушествовать, Миленькій, ты ужь меня заранѣе отпѣваешь. Вотъ посмотримъ, что будетъ завтра; а если безъ дуэли не обойдется, пострѣляю нѣсколько дней въ цѣль и набью руку. Сразу, здѣсь, у бурсаковъ ничего не дѣлается; въ одинъ день не вытянутъ на мензуру.
Варцель отправился къ Якову излить свое горе и такъ его напугалъ, что угрюмый служитель чуть не запилъ, не смотря на то, что отличался трезвостію.
Предсказанія Варцеля сбылись. Лукусъ прислалъ съ вызовомъ все того же неизмѣннаго секунданта Мандельштерна. Телепневъ обошелся съ нимъ очень мягко и сказалъ, что онъ никоимъ образомъ не желаетъ заводить ссоры и позволилъ себѣ только такія замѣчанія, на которыя имѣлъ право, какъ членъ сходки.
— Лукусъ считаетъ себя оскорбленнымъ, — важно отвѣтилъ ему Мандельштернъ: — и не приметъ отъ тебя никакихъ объясненіи, кромѣ извиненія.
— Мнѣ извиняться не въ чемъ.
— Въ такомъ случаѣ онъ требуетъ отъ тебя удовлетворенія.
— Прекрасно, — отвѣтилъ Телепневъ — о подробностяхъ ты переговоришь съ моимъ секундантомъ, Варцелемъ.
Мандельштернъ удалился, а Варцель долго толковалъ съ Телепневымъ и умаливалъ его все о томъ, чтобы продлить какъ-нибудь переговоры.
Переговоры, дѣйствительно, позатяиулись, но секунданты рѣшили наконецъ, что шкандалъ будетъ происходить черезъ недѣлю, въ двухъ верстахъ отъ Д., по Петербурской дорогѣ, около березовой рощицы. Условія были: тридцать шаговъ, на двѣ пули, съ барьеромъ въ пятнадцать шаговъ.
Варцель каждое утро будилъ Телепнева чуть не съ пѣтухами и тащилъ его за городъ стрѣлять. Телепневъ стрѣлялъ сносно, но секундантъ все плакалъ и находилъ, что съ такимъ умѣньемъ нельзя становиться на мензуру. Телепневъ совсѣмъ не волновался ожиданіемъ дуэли; но наканунѣ, оставшись вечеромъ одинъ, онъ задумался. На этотъ разъ дѣло было посерьезнѣе. Смертельный исходъ представлялся очень возможнымъ. «Кто знаетъ», — подумалъ Телепневъ: «можетъ быть, дѣло скверно кончится».
Онъ сѣлъ къ столу и написалъ опекуну своему слѣдующее:
«Дорогой мой Ѳедоръ Петровичъ.
«Когда вы получите это письмо, меня уже въ живыхъ не будетъ; пожалѣйте, что я такъ глупо кончилъ жизнь на глупой студентской дуэли. Благодарю васъ за все ваше добро и всѣмъ сердцемъ сокрушаюсь о томъ, что не могу въ настоящую минуту проститься съ вами. Мои желанія состоятъ въ слѣдующемъ: имѣніе мое пускай идетъ въ родъ; я знаю, что у меня есть какіе-то дальніе родственники. Денежный капиталъ я хочу обратить въ стипендію для двухъ бѣдныхъ студентовъ. На это можетъ быть употреблена половина его. Остальную половину передайте отъ меня Абласову и Горшкову. Мироновну и Якова прошу васъ обезпечить пожизненно. Прощайте, безцѣнный другъ мой, и вѣрьте, что я уношу о васъ самую свѣтлую память.»
Въ постскриптумѣ, Телепневъ прибавилъ, что одну стипендію желаетъ учредить въ К., а другую въ Д. Въ Д. она должна быть сейчасъ же предоставлена студенту Варцелю до окончанія имъ курса, съ уплатой за него той суммы, которую онъ долженъ за годъ казнѣ. А послѣ Варцеля стипендія должна быть выдаваема одному изъ русскихъ студентовъ, штудирующихъ въ Д.
Послѣ того Телепневъ написалъ два письма къ Абласову и Горшкову, гдѣ просилъ ихъ исполнить его предсмертную просьбу: принять въ память ихъ старой дружбы небольшой капиталъ, который бы помогъ имъ, первое время, проложить себѣ честную дорогу въ жизни. Спалъ Телепневъ спокойно. Но за то Яковъ весь измучился за пего, то и дѣло просыпался и выскакивалъ изъ своей каморки, боясь видно проспать то время, когда барина поведутъ на разстрѣляніе.
Варцель разбудилъ Телепнева въ шестомъ часу.
— Смотри, Миленькій, — сказалъ ему Телепневъ: — если меня убьютъ, то я прошу тебя отправиться вмѣстѣ съ Яковомъ на мой счетъ въ Н., гдѣ живетъ мой опекунъ, и передать ему вотъ этотъ пакетъ, гдѣ я написалъ всѣ мои желанія.
— Все, что прикажешь, дружище. Я, братъ, малый простой, ужь коли привяжусь къ кому-нибудь, такъ не на однихъ словахъ.
— А сильно ты за меня трусишь?
— Да шутъ ихъ знаетъ, прости Господи. Ты вотъ что сдѣлай, Телепневъ: затянись ты ремнемъ широкимъ покрѣпче, вотъ я тебѣ принесъ, и засунь ты за ремень большой ключъ.
— Къ чему все это?
— Да ужь ты слушайся меня, а не умничай. Иной, разъ пуля въ самый поясъ попадаетъ, а тутъ отскочитъ.
— Этимъ не спасешься.
— Не умничай, говорятъ тебѣ, ради Бога. И вотъ, что я тебѣ еще скажу: тебѣ первому стрѣлять; ты вызванъ, ну, такъ ты вотъ стой такъ бокомъ, и локоть парируй пистолетомъ, и коли хочешь хватить въ него хорошенько, такъ цѣлься выше, рука непремѣнно опустится.
— Да я выстрѣлю на воздухъ, не имѣю ни малѣйшаго желанія убить Лукуса.
— А ты больше великодушничай. Ты выстрѣлишь на воздухъ, а ужь онъ закатитъ тебѣ; отъ этихъ бурсаковъ ты пощады не жди. По крайности въ руку ему хорошенько угоди, чтобъ его обезоружить.
— Ну, Миленькій, объ этомъ что толковать. Что будетъ, то и будетъ. Скверно кончится, тогда прощай, спасибо тебѣ за твою дружбу. Исполни мою просьбу. Кончится хорошо, тогда выступимъ изъ корпораціи, будемъ жить да поживать и готовиться изъ химіи.
Варцель наканунѣ бѣгалъ въ клинику и пригласилъ фликеромъ хирургическаго ассистента.
— Тутъ дѣло не шуточнымъ пахнетъ, — говорилъ онъ: — бурсака не пригласишь, бурсакъ хорошенько не умѣетъ взять ланцета въ руки.
Ровно въ шесть часовъ вышли они изъ дому. Яковъ также попросился у барина и, держась въ отдаленіи, слѣдовалъ за господами въ ужасномъ страхѣ. Миленькій, въ короткой черной мантилькѣ, выступалъ своими длинными ногами, не сгибая колѣнъ. Подъ мышкой онъ пряталъ ящикъ съ пистолетами. Глухимъ переулкомъ вышли они на окраину города. Телепневъ всю дорогу молчалъ. На этотъ разъ въ сердцѣ его горячо отозвались всѣ умершія и живыя привязанности. Ему не хотѣлось умирать. Онъ только-что началъ новое трудовое и сознательное существованіе. Пульсъ жизни билъ въ немъ сильно и звонко, грудь дышала чистымъ весеннимъ воздухомъ Все звало къ труду и наслажденію. Проходя по тропинкѣ у забора, онъ всматривался въ траву и, притаптывая ее ногой, спрашивалъ про себя.
— Увижу-ли я эту травку?
— Телепневъ! — крикнулъ ему Варцель, шедшій позади.
— Что?
— Надо бы тебѣ поѣсть.
— Зачѣмъ?
— Отощаешь, братецъ, а это не годится.
Телепневъ усмѣхнулся.
Они вышли на большую дорогу. Утро стояло яркое и прохладное. Варцель поровнялся съ Телепневымъ и зашагалъ съ иимъ рядомъ.
— Я ужь, братъ, Телепневъ, поставлю тебя какъ слѣдуетъ къ дереву, надобно такъ стать, чтобы не противъ солнца.
Телешіевъ задумался и ничего не слыхалъ, что ему говорилъ Миленькій. Жутко у него было на сердцѣ. Безпричинность возможной смерти особенно его подавляла, а не драться нельзя было.
«Неужели же», думалъ онъ: «все, что я пережилъ, все это вело только къ бурсацкому шкандалу? Видно, такъ и нужно, видно, затѣмъ и умерли отецъ, Софья Николаевна, Маша, чтобы мнѣ не за что было больше ухватиться въ жизни.»
— А ты воткнулъ ли ключъ-то въ поясъ?
— Чего? — воскликнулъ Телепневъ.
— Я вѣдь тебя просилъ, братецъ, воткни ты ключъ въ кушакъ!
— Полно, Миленькій.
— Я вотъ спосылаю Якова назадъ.
— Не надо, что за вздоръ такой.
Они начали пробираться по пашнѣ, забирая вправо отъ большой дороги. Ступая по комьямъ вспаханной земли, Телепневъ незамѣтно все замедлялъ шагъ. Его скоро прошибла испарина, оиъ разстегнулъ жилетъ и отеръ лицо платкомъ. Начало немножко припекать, пахло свѣжей травой и полынью. Телепневъ сорвалъ по дорогѣ стебелекъ придорожника и помахивалъ имъ. А въ голову лѣзли все невеселыя думы. Да это бы еще ничего; а то сердце точно кто сосалъ. Вся молодость приливала въ эти минуты къ молодой груди. Телепневъ шелъ почти какъ на казнь. Ни раздраженіе, ни месть, ни оскорбленное самолюбіе, ничто не говорило въ немъ, не возбуждало его нервной системы.
Межа кончилась. Они вышли на проселочную дорогу, которая вела къ той самой березовой рощицѣ, гдѣ выбрано было мѣсто для дуэли. Они явились первые. Варцель былъ очень доволенъ. Яковъ съ совершенно убитымъ лицомъ стоялъ неподвижно и точно боялся взглянуть куда-нибудь въ сторону.
— Ну, вотъ и прекрасно, — говорилъ Варцель: — пускай же они раскусятъ, мы, не бойсь, первые пришли. Ты ихъ не знаешь, братецъ. Вѣдь они сейчасъ трусомъ, подлецомъ обзовутъ, а вотъ на-же, поди, мы имъ и ткнемъ въ носъ-то.
Онъ зашагалъ но опушкѣ рощицы.
— Вотъ, братецъ, мѣстечко самое удобное, смотри — вотъ между этими двумя березками. Яковъ, подержи-ка ящикъ.
Яковъ, не поднимая головы, торопливо приблизился и съ трепетомъ взялъ въ руки пистолетный ящикъ.
— Вотъ только нужно отсчитать, будетъ ли тутъ тридцать шаговъ. Какъ разъ, братъ, тридцать два шага. Я шаги-то по-хозяйственнѣе клалъ, оно этакъ-то лучше будетъ. Да что ты раскисъ, — взгляни, братъ, сюда, вѣдь не меня на мензуру потащатъ, а тебя!
Телепневъ стоялъ въ безпомощной позѣ, и только послѣдняя фраза Варцеля вывела его изъ раздумья. Онъ взглянулъ на него и не могъ не улыбнуться: Миленькій, въ своей коротенькой мантилькѣ, съ подпрыгиваньемъ шагалъ между двумя деревьями и весь былъ поглощенъ своимъ дѣломъ и теперь точно приготовлялся къ какому-нибудь празднику.