Нина Александровна сидѣла на диванѣ въ тѣни и при входѣ Телепнева немножко подалась впередъ.
— М-г Телепневъ, pardon, я нынче что-то расклеилась. Очень вамъ благодарна, что навѣстили…
— Я, Нина Александровна, — началъ Телепневъ довольно сухо: — не зналъ, что вы нездоровы, и пошелъ къ вамъ за дѣломъ.
— Пожалуйста, — говорите.
— Я не имѣю никакого права, какъ посторонній человѣкъ, вмѣшиваться въ то, что происходитъ у васъ въ домѣ. Но я сейчасъ былъ у Ивана Павловича, Онъ сумасбродствуетъ. И за нимъ надо присмотрѣть.
— Ха, ха, ха, полноте, оставьте его. Онъ вѣрно хотѣлъ при васъ застрѣлиться?
— Нѣтъ, застрѣлиться не хотѣлъ, а очень можетъ статься, что онъ какую-нибудь штуку проглотитъ. Вы не смѣйтесь, Нина Александровна, я очень хорошо знаю, что онъ слабый человѣкъ, безъ толку кричитъ и распинается. Но за подобныхъ людей нельзя отвѣчать, Когда они очень раскиснутъ, найдетъ блажь… ну, и отравится.
— Что мы съ вами противъ этого можемъ сдѣлать? — прервала его Нина Александровна насмѣшливо спокойнымъ тономъ.
— Но вамъ все-таки не захочется, чтобы это случилось.
— Конечно, m-r Телепневъ; но онъ сумасшествуетъ, надо оставить его въ покоѣ.
— Нина Александровна, скажу вамъ прямо: не раздражайте его. Притворитесь немножко. Вѣдь это не такъ трудно. Мнѣ кажется, надо сдѣлать это, если не для самого Ивана Павловича, то для бѣдной сестры вашей и племянницы. Будьте съ нимъ почаще. Я также стану заходить къ Ивану Павловичу, если можно, каждый день. Сдѣлаетъ онъ какую-нибудь глупость, по крайней мѣрѣ будетъ возможность если не предупредить, то во-время захватить. У васъ въ домѣ ни одного мужчины, всѣ потеряютъ голову — выйдетъ очень скверно.
— Вы развѣ серьезно говорите, m-r Телепневъ? — вдругъ спросила Нина Александровна, мѣняя тонъ.
— Очень серьезно. Повторяю вамъ, за такихъ людей, какъ Иванъ Павловичъ, ручаться нельзя. Но еслибъ даже это было вздоръ, то все-таки его разстройство отражается на цѣломъ семействѣ. Мнѣ кажется, Нина Александровна, что вы бы могли прекратить это.
— Я и прекращу, — сказала брюнетка, вставая съ дивана. — Только тогда еще хуже будетъ.
— Можетъ быть. Да и то нѣтъ. Иванъ Павловичъ навѣрно уѣдетъ отсюда.
Нина Александровна взглянула прищурившись на Телепнева и точно вдругъ спохватилась:
— Что вы этимъ хотите сказать, m-r Телепневъ?
— Полноте, Нина Александровна, зачѣмъ намъ играть, провербъ. Я васъ не оскорбляю. Хотите вы принять мои слова — примите; нѣтъ, воля ваша. Затѣмъ имѣю честь кланяться и прошу извинить меня за безпокойство.
— Ахъ, m-r Телепневъ, я-совсѣмъ не то, но, право, я больше не могу дышать въ этомъ домѣ.
— Уѣзжайте тогда. Что васъ удерживаетъ? Вѣдь ужь, конечно, не привязанность къ Ивану Павловичу и не особенная симпатія къ вашей сестрѣ и племянницѣ.
— Да, я и уѣду. Я чувствую, что я здѣсь безполезна. Jean невыносимъ, Julie также, и наконецъ моя геніальная племянница ведетъ себя такъ, что никто въ мірѣ не въ состояніи выносить отъ злой и взбалмошной дѣвчонки, что я выношу за все мое добро.
— Ну, это ваше дѣло. Уѣзжайте, но сдѣлайте это не такъ, чтобы поражать Ивана Павловича. — И Телепневъ не могъ при этомъ не усмѣхнуться. — Солгите немножко, Нина Александровна, вѣдь это, право, не трудно. Не прощайтесь совсѣмъ; скажите, что вы пріѣдете. Иванъ Павловичъ, разумѣется, бросится за вами. Ну, да всегда можно сдѣлать такъ, что онъ васъ больше не будетъ безпокоить.
Нина Александровна слушала, опустивъ голову. Она то краснѣла, то блѣднѣла. Ее задѣлъ Телепневъ, заговоривши съ ней въ такомъ тонѣ, который, во-первыхъ, показалъ, что онъ все понимаетъ, а во-вторыхъ, отнималъ у нея возможность хоть сколько-нибудь порисоваться.
«И съ какой стати онъ говоритъ со мной такъ?» спросила она себя мысленно, но не рѣшилась остановить Телепнева или даже заговорить съ нимъ съ чувствомъ собственнаго достоинства.
— Я не могу притворяться, — сказала она взволнованнымъ голосомъ.
— Ну, пожалуйста, притворитесь. За что же бѣднаго Ивана Павловича такъ ужь вдругъ подвергать всѣмъ испытаніемъ. Онъ вотъ выбираетъ органическіе яды. Вѣдь, пожалуй, если неосторожно обойдется съ синильной кислотой, вы сами же заплачете. Ей-богу, заплачете, Нина Александровна.
— Ахъ, полноте.
— Право, нехорошо, Нина Александровна. Вѣдь, согласитесь сами, нельзя же человѣка казнить за то, что онъ не герой, и начать ему доказывать это вдругъ, когда было очень довольно времени гораздо раньше убѣдиться въ этомъ.
— Вы мнѣ дѣлаете выговоръ, — вскипѣла Нина Александровна.
— Зачѣмъ же? Я говорю съ вами, какъ съ умной женщиной.
— Во-первыхъ, я не женщина, а дѣвушка.
— Ну, съ умной дѣвушкой. Вѣдь вы любите же говорить о женской эмансипаціи. Ну, такъ вотъ вы и докажите, что стоите выше предразсудковъ. Обвините немножко и себя саму и кой съ чѣмъ помиритесь.
— Оставаться здѣсь я неспособна больше, но я, можетъ быть, сдѣлаю такъ, какъ вы говорите.
— Будете умница, я у васъ расцѣлую за это ручки. И если ужь Иванъ Павловичъ очень захандритъ, такъ, пожалуйста, дайте мнѣ знать.
Телепневъ хотѣлъ ужь раскланяться.
— Да куда же вы, m-r Телепневъ, — удержала его — за руку Нина Александровна — вы со мной Богъ знаетъ какъ обращаетесь. Пришли, наставленіе сдѣлали и сейчасъ же вопъ. Развѣ можно такъ третировать женщину. Посидите, вы видите — я нездорова.
— Да я никуда не тороплюсь, Нина Александровна.
И съ этими словами онъ сѣлъ рядомъ съ ней на диванъ.
— Вы скоро кончите курсъ? — спросила она.
— А сколько вы получаете балловъ? — передразнилъ ее Телепневъ.
— Что это, m-r Телепневъ, я разсержусь!
— Да какъ же вы меня опять начали занимать, вѣдь это возмутительно.
— Да я совсѣмъ васъ не занимаю. Что это какой вы, право. Вамъ нельзя слова сказать, чтобы вы сейчасъ-же не сдѣлали выговора. Нѣтъ, серьезно, скажите, долго вы еще здѣсь пробудете?
— До весны.
— А тамъ куда?
— Да не знаю какъ. Надо будетъ браться за какое-нибудь дѣло. Можетъ быть въ Петербургъ, а то если нужно будетъ подучиться чему, съѣзжу за-границу.
— Мы, можетъ быть, съ вами еще встрѣтимся, — сказала Нина Александровна, подавая Телепневу руку.
— А вы какъ же думаете, жить сами по себѣ?
— Конечно, моей свободы я теперь не отдамъ ни за какія сокровища въ мірѣ. Я тоже хочу за границу.
— Такъ, однѣ и поѣдете амазонкой?
— Да, амазонкой.
И Нина Александровна начала въ лирическомъ тонѣ:
— Ничего мы не знаемъ и не видимъ, m-r Телепневъ. Живемъ безъ всякихъ интересовъ въ глупой и безцѣльной жизни…
«Ну, это Иванъ Павловичъ въ юпкѣ», подумалъ Телепневъ.
— Не принимайте, пожалуйста, моихъ словъ за фразу, m-r Телепневъ. Я говорю не изъ сумасбродства, не изъ слабости. Я не Иванъ Павловичъ. Стращать всѣхъ отравленіемъ не стану, но я такъ страдаю…
— А вы замужъ ступайте. Какъ рукой сниметъ.
— Ахъ, полноте. Женщина, когда разъ разрушитъ свой душевный миръ, если она свою первую молодость проведетъ глупо, гадко, если она почувствуетъ презрѣніе къ себѣ и къ тѣмъ, кто около нея, — кончено, жизнь загублена.
— Да ужь, Нина Александровна, что разъ упустишь, того не вернешь. А впрочемъ, если вы дѣйствительно почувствовали сильное отвращеніе къ вашей прошедшей жизни, кто-же вамъ мѣшаетъ зажить заново. Если же вы такъ слабы, что не можете взяться за умъ, въ такомъ случаѣ все это безполезные разводы.
— Вы мужчина — эгоистъ, — вскричала Нина Александровна. — Всѣ вы на одинъ покрой. Я у васъ не нравоученія прошу. Я вижу, что нынче молодежь — ужасъ что такое! Вотъ и въ нашей Татьянѣ Ивановнѣ тотъ же духъ: резонерство, эгоизмъ, гордость сатанинская. Вы къ нимъ подходите, а они оскорбляютъ васъ и умничаютъ.
Нина Александровна вдругъ зарыдала. Она не сдерживала своихъ рыданій. Въ эту минуту, въ нихъ дѣйствительно сказывалось горе.
Телепневу стало совѣстно.
«Что съ ней дѣлать?» подумалъ онъ, «я не умѣю говорить съ такими барынями, больно ужь она отшибаетъ Ольгой Ивановной.»
— Нина Александровна, — проговорилъ онъ, когда рыданія ея стихли. — Посмотрите на меня. Я вовсе не такой человѣкъ, какъ вы говорите. Когда я повѣрю вашему горю, тогда я заговорю съ вами другимъ языкомъ.
— Не вѣрьте, не вѣрьте, — истерически повторяла Нина Александровна. — Я не вымаливаю у васъ сочувствія. Вы сами пришли и вызвали меня на тяжелый разговоръ.
Глотая слезы и выпрямившись, Нина Александровна гордо подняла голову и прищурила глаза.
— Я не нуждаюсь въ вашихъ совѣтахъ, m-г Телепневъ, вы можете оставить ихъ про себя. Благодарю васъ, вы только усилили мою головную боль.
И она приложила руку къ правому виску.
— Не изъ чего сердиться, — отвѣтилъ Телепневъ. — Если я сдѣлалъ глупость, тѣмъ хуже для меня.
И съ этими словами онъ вышелъ.
«Экъ меня дернуло», думалъ онъ, переходя черезъ корридоръ отъ одной двери къ другой. Отворивъ дверь въ столовую, онъ остановился на порогѣ: въ трехъ шагахъ отъ него стояла Темира, и смотрѣла ему прямо въ лицо.
— Здравствуйте, Татьяна Ивановна, — сказалъ Телепневъ, назвавши Темиру въ первый разъ этимъ именемъ.
— Здравствуйте, — отвѣтила сухо дѣвушка. — Откуда вы идете?
Телепневъ не могъ совладать съ маленькимъ смущеніемъ.
— Я былъ у Нины Александровны.
— У Нины Александровны? — повторила дѣвушка.
— Да-съ. Вамъ это, можетъ быть, не нравится?
— Мнѣ рѣшительно никакого нѣтъ дѣла, — оборвала его дѣвушка — до васъ и вашихъ отношеній къ Нинѣ Александровнѣ, но я хотѣла съ вами говорить.
— Я къ вашимъ услугамъ.
Телепневъ взглянулъ пристально на Темиру. Видно было, что она взволнована, глаза особенно горѣли, лицо вытянулось. Въ черномъ платьѣ, на полуосвѣщенномъ фонѣ комнаты, стройная и крупная ея фигура вдругъ дала Телепневу совсѣмъ иныя впечатлѣнія. Строгостію и изяществомъ дышала она. Онъ сейчасъ-же подобрался, почувствовавъ душевную тревогу.
Они начали ходить по столовой.
— Я прошу васъ, — начала дѣвушка: — я могу даже требовать отъ васъ…