Она подняла глаза и заметила, что он следит за ней. Зардевшись, она отвернулась. Он взглянул на часы: было без четверти восемь.
Он колебался всего лишь мгновение, затем встал и подошел к ее столику. Она изумленно взглянула на него.
– Меня зовут Мельвин Бронштейн, – сказал он, – и я не кусаюсь. Я просто не люблю кушать один, и вы, кажется, тоже. Можеть быть, вместе поужинаем?
Ее глаза расширились, как у ребенка. Затем она опустила их на мгновение, снова подняла и кивнула.
❖
– Налить вам еще?
Он кивнул в знак благодарности.
– Вы не можете представить себе, как я переживаю из-за всего этого дела, миссис Смолл. В конце концов, нанял-то вашего мужа я. Я выбрал его лично.
– Да, я знаю, мистер Вассерман. Мы с Дэйвидом немало тогда удивились. Вообще-то, когда конгрегация нанимает раввина, она приглашает по субботам то одного, то другого кандидата, они проводят богослужение, встречаются с членами правления или ритуального комитета, и лишь потом выбирают наиболее подходящего. Вы же приехали в семинарию сами, причем один, и на свой собственный страх и риск выбрали именно Дэйвида. – Она устремила на него задумчивый взгляд, но тут же опустила глаза. – Может быть, если бы вместо вас действовал ритуальный комитет, они отнеслись бы к нему не так враждебно?
– Вы думаете, я тогда напросился, миссис Смолл? Поверьте, мне и в голову не приходило. Я, конечно же, предпочел бы, чтобы именно ритуальный комитет принял окончательное решение, либо правление. Однако здание было готово в начале лета, и правление решило встретить Новый год в сентябре, так сказать, во всеоружии. Когда я предложил, чтобы ритуальный комитет, – нас там всего трое: мистер Бекер, мистер Райх и я, – съездил в Нью-Йорк и подыскал раввина, 1не кто иной, как мистер Бекер, настоял, чтобы я поехал один. ’’Что мы с Райхом понимаем в раввинах?
это были в точности его слова. – То ли дело вы! Вам и карты в руки. Кого бы вы ни привезли, мы заранее согласны". Может быть, ему было некогда, а может – он и впрямь так думал. Сначала я наотрез отказался. Затем я подумал и решил, что так все-таки будет лучше. В конце концов, Бекер и Райх действительно ничего не понимают: Бекер даже читать молитвы не может по-древнееврейски, а Райх не многим его лучше. У меня уже был с ними опыт. Когда нужно было заключить договор на строительство синагоги, они наняли Христиана Соренсена. Архитектор-еврей им, видите ли, не подошел. Если бы я тогда не воспротивился, имя Христиана Соренсена – Христиан, как вам это нравится?– красовалось бы на бронзовой табличке у входа.
Известный строитель церквей Христиан Соренсен – черная, артистически подвязанная бабочка; пенсне на черном бантике, – создал макет, изображающий высокую узкую коробку, с высокими узкими окнами вперемежку с декоративными колоннами из нержавеющей стали. "В истекшие две недели я усиленно изучал основы вашей религии, джентльмены, и мой проект призван олицетворить сущность иудаизма. ” (Ты гаон, – подумал тогда Вассерман, – коль тебе удалось понять сущность иудаизма за каких-нибудь две недели). ’’Обратите внимание на эти узкие линии, за которыми глаз так и тянется кверху. Они символизируют благородное стремление ввысь. Простота архитектурного решения – трезво, солидно, без всяких мишурных украшений (это никак намек, – подумал Вассерман, – на традиционные еврейские символы: Маген-Давид, Менора, скрижали завета?) символизирует практичность и, если можно так выразиться, здравый смысл вашей религии. Стальные же колонны символизируют, с одной стороны, непорочность, а с другой – стойкость перед эрозией и разрушительным действием времени”.
Фасад состоит из ряда стальных дверей, а с боков – сплошные стены из глазурной керамики, идущие от верхних косяков дверных проемов и постепенно опускающиеся к углам, ’’что не только смягчает строгие линии фасада, но еще и вписывает здание в местность. Вы, конечно, заметили, что получается нечто вроде широко открытых объятий, зазывающих верующих на молитву. Практически же эти две боковые стены отгораживают стоянку перед зданием от газона, простирающегося вокруг всей остальной части здания”.
❖
– Все-таки я тогда добился, чтобы на табличке значились только его инициалы. Впрочем, не здание синагоги определяет характер конгрегации. А вот характер раввина вполне может повлиять на формирование характера общины. Поэтому я согласился и поехал в семинарию, один.
– А почему вы остановили свой выбор на Дэйвиде?
Он ответил не сразу. Он понимал, что имеет дело с умной и весьма энергичной молодой женщиной, так что надо быть осторожным. Он пытался вспомнить, что же привлекло его тогда в ее муже? Во-первых, он обнаружил недюжинное знание Талмуда. Затем, немалое влияние на него оказал, несомненно, тот факт, что молодой человек происходил, как это видно было из его личного дела, из старого раввинского рода, и что его жена была тоже дочерью раввина. Женщина, выросшая в доме раввина, будет вести и сама традиционный еврейский дом. Все же первая встреча с молодым раввином разочаровала его: уж больно у него была неказистая внешность! Самый обыкновенный молодой человек. Все же, когда они разговорились, дружелюбие раввина, его здравый смысл, подкупили его. Что-то в его жестах и тоне напоминало бородатых патриархов на старой родине, у которых он и сам учился в молодости Талмуду. Его приятный голос звучал как-то убеждающе, он обладал тем особым ритмом, который, кажется, вот-вот перейдет в напевность, свойственную талмудистам.
Как только Вассерман привез его в Барнардз-Кроссинг, сразу же начались неприятности. Дело было, конечно, не в том, что он пожалел о своем выборе или разочаровался в раввине. Ему, однако, начинало казаться, что раввин не совсем соответствовал тому, на что рассчитывала конгрегация. Некоторым хотелось, чтобы раввин был высокий, солидный мужчина со звучным, выразительным голосом: что-то вроде эпископа. Рабби Смолл же был отнюдь не высок, и его голос был тихий, мягкий и трезвый. Другие ожидали веселого выпускника вуза в серых брюках, с которым можно бы поиграть в гольф либо в теннис, и который дружил бы с мужчинами помоложе. Меж тем рабби Смолл был худой, бледный, носил очки и, хоть и отличного здоровья, но, конечно, не атлет. Третьи мечтали об энергичном организаторе, который создавал бы всевозможные комитеты и ставил бы перед конгрегацией все новые и новые задачи. Рабби Смолл же был какой-то рассеянный, ему постоянно нужно было напоминать о встречах, в которых ему надо участвовать, и он нисколько не ценил ни время, ни деньги. Хотя он, пожалуй, с готовностью отзывался на те или иные проекты, но с той же легкостью он забывал о них, в особенности, если они с самого начала его не очень интересовали.
– Сейчас скажу, миссис Смолл, – начал Вассерман, тщательно подбирая слова. – Я выбрал вашего мужа отчасти потому, что он мне полюбился лично. Вы, верно, знаете, что я встретился тогда еще и с другими тоже. Это были хорошие парни, с умными еврейскими головами на плечах. Однако у раввина должна быть не только умная голова. Он должен обладать еще и смелостью, а главное – принципиальностью. Я тогда побеседовал с каждым из них. И все они со мной соглашались. Мы как бы принюхивались друг к другу – для того, собственно, и ведутся такие беседы, – и как только им казалось, что они уловили, каких именно мыслей я придерживаюсь, они тут же стали выдавать их за свои собственные, облекая их, к тому же, в гораздо более убедительную форму, чем смог бы я сам. Я же вам сказал, что это были ребята с головой. А вот ваш муж не проявил особого интереса к моим взглядам. Когда же я стал излагать их ему, он то и дело со мной не соглашался. Не дерзко, конечно, очень вежливо, но достаточно твердо. Если же человек, пытающийся получить работу, с ходу не соглашается со своим будущим работодателем, то он либо дурак, либо же у него есть убеждения. Меж тем у меня не было никаких оснований считать вашего мужа дураком. А теперь, миссис Смолл, я тоже задам вам вопрос. Почему вашему мужу захотелось поступить именно к нам, и почему он принял мое предложение? Ведь отдел устройства Духовной семинарии проинформировал его, конечно, о том, что у нас за община, да и я сам ничего от него не скрыл во время нашего собеседования и честно ответил ему на все вопросы.
– Вы хотите сказать этим, что ему следовало попытать счастье в более устроенной общине?– спросила она, – с более устоявшимися порядками, более традиционной в своей деятельности, а главное, в своем отношении к раввину?– Она поставила порожний стакан на стол. – Мы не раз говорили с ним об этом. Он считает, что будущее принадлежит не им. Просто идти по проторенной дорожке, лишь бы отработать свои часы, нет, мистер Вассерман, на это мой Дэйвид не пойдет. Вы правильно сказали: у него свои убеждения, и он надеялся, что сможет внушить их вашей общине. Уже одно то, что она послала в Нью-Йорк не целую делегацию, куда входили бы такие-вот Бекеры, а вас одного, позволяло ему надеяться, что это ему удастся. Увы, надежда не оправдалась. Они действительно собираются уволить его?
– Двадцать один человек признались мне, что будут голосовать против него, – пожал Вассерман плечами. – Они, правда, извинялись, но сказали, что дали слово – самому ли Бекеру, или доктору Пирлстейну, или еще кому-нибудь. Человек двадцать обещали голосовать за раввина, но среди них по меньшей мере четыре, в которых я не очень уверен: они вполне могут не прийти на правление. Мне они, правда, обещали, но у каждого было какое-то но: "Я уеду в субботу, но если только успею вернуться, вы можете рассчитывать на меня". Вероятнее всего, что они не успеют -вернуться, зато будут потом выражать свое возмущение и рассказывать сказки о том, что им никак, ну никак не удалось вернуться вовремя.
– Итого сорок один. А где же еще четверо?
– Они взяли себе время на размышление. То есть про себя они уже решили голосовать против, но не хотели вступить со мной в пререкания. А что я им мог сказать, когда они обещали подумать? Не думать?