хорошо, если бы у него была семья. Вскоре он захрапел.
Когда он проснулся, было уже почти десять. Он встал, оделся получше и поехал в "Каюту". Его мечты никак не рассеивались. Он выпил больше обычного, чтобы прогнать эти мысли, но как только разговор или шум в баре затихал, они снова были тут как тут.
Около полуночи народ стал расходиться. Стэнли тоже встал. Чувство одиночества мучило его сильнее, чем когда-либо раньше. Он вспомнил, что как раз четверг сегодня, и какая-нибудь девушка, верно, ждет не дождется автобуса на углу "Дубков" и Вайн-стрит. Может быть, она даст себя подвезти.
❖
Элспет сидела на заднем сиденьи. Дождь немного приутих, но тяжелые капли все еще разбивались об асфальт, превращая его в гладкое черное зеркало. Теперь ей было хорошо, и она изящным движением, словно актриса, подносила ко рту сигарету. Когда она говорила, она смотрела прямо вперед, лишь изредка бросая быстрый взгляд на своего спутника, чтобы видеть, как он реагирует на ее слова.
Он сидел прямо, широко раскрыв глаза, стиснув челюсти и крепко поджав губы. Сердился ли он? Переживал? Был в отчаянии? Ей трудно было сказать. Она нагнулась вперед, чтобы стряхнуть пепел в пепельницу, вмонтированную в спинку переднего сиденья. Раздельно, словно желая подчеркнуть каждое слово, она что-то сказала, постукивая при каждом слове сигаретой о край металлической пепельницы.
Она не столько увидела, сколько почувствовала, что он протянул к ней руку. Она почувствовала ее у себя на затылке и уже готовилась обернуться и улыбнуться ему, когда он просунул пальцы под замочек ее тесной серебряной цепочки. Она хотела сказать ему, что он девает ей больно, но его рука вдруг дернула цепочку, и она уже не успела – не успела сказать, не успела даже закричать. Крик замер в ее горле, а сама она погрузилась в какой-то красный туман. Затем наступила тьма.
Он остался сидеть с протянутой рукой, крепко сжимая серебряную цепочку вокруг ее шеи, словно пытался унять зашалившую собаку. Немного погодя он разжал руку. Она безжизненно упала головой вперед, но он схвётил ее за плечи и прислонил тело к спинке сиденья. Подождав несколько минут, он осторожно открыл дверцу и высунул голову. Кругом не было ни души. Он вышел из машины, нагнулся, поднял тело на руки и вытащил его из машины. Ее голова запрокинулась. Он не смотрел на нее. Движением бедра он захлопнул дверцу. Затем понес труп к стене, которая возвышалась на этом месте не более, чем на метр. Перегнувшись через стенку, он попытался тихонько опустить тело на траву, но оно было тяжелое и выскользнуло у него из рук. Он еще попытался закрыть ей глаза, чтобы в них не попадал дождь, но нащупал лишь волосы на затылке. Он даже не стал переворачивать тело лицом вверх, а зашагал прочь.
8
Без четверти семь у кровати рабби Смолла зазвонил будильник на тумбочке. Это давало ему возможность встать, принять душ, побриться и одеться к утренней молитве, которая проводилась в синагоге в половине восьмого.
Он протянул руку, нажал на кнопку будильника, и звон тут же прекратился. Однако, вместо того чтобы встать, он что-то пробормотал невнятно и повернулся на другой бок. Жена принялась его трясти.
– Ты опоздаешь в синагогу, Дэйвид.
– Не пойду я сегодня.
Она понимающе кивнула и не стала с ним спорить. Да и вернулся он очень поздно: она уже давно легла.
Позднее рабби Смолл читал утреннюю молитву у себя в кабинете, а Мирьям тем временем готовила завтрак. Услышав, как он повысил голос, читая ШЕМА: 1'Слушай Израиль, Господь твой Бог, Господь един!", она поставила воду на газ; когда до нее донеслась скороговорка АМИДЫ, она опустила яйца в кипяток, а когда он дошел до АЛЕНУ, она их вытащила из воды.
Несколько минут спустя он вышел из кабинета, опуская на ходу левый рукав рубашки и застегивая запонку. Как всегда, он в испуге посмотрел на накрытый стол.
– Так много?
– Тебе нужно хорошо позавтракать, дорогой. Все говорят, что завтрак – важнее всего.
Ее свекровь настойчиво поучала ее: "Ты должна следить за тем, чтобы он кушал, Мирьям. Не спрашивай его, хочет ли он и чего именно, потому что, зачитавшись книгой или задумавшись над чем-нибудь, он ничего не видит и не слышит: сухая корка хлеба и та его вполне устроит. Ты должна смотреть, чтобы он кушал в определенные часы и много, да чтоб как можно больше витаминов.
Сама Мирьям уже позавтракала – тост, кофе и сигарета, – а теперь она неотступно следила, чтобы он съел весь грейпфрут, и с такой категоричностью поставила перед ним тарелку каши, что было ясно – никаких возражений она не потерпит. После каши она подала ему яйца, а также намазанный маслом тост. Главное заключалось в том, чтобы блюда следовали одно за другим и чтобы не дать ему отвлечься. Только когда он принялся за яйца, она налила себе еще одну чашку кофе и тоже села за стол.
– Вассерман еще долго сидел вчера?
– С полчаса. Мне показалось, он ждет от меня, чтобы я получше следила за тобой: чтобы ты не ходил уепричесанный и в таком измятом костюме.
– Ты права, я должен больше заботиться о своей внешности. Но теперь-то я в порядке? Не заляпал ли яйцом галстук?– опасливо спросил он.
– Теперь ты в порядке. Беда с тобой в том, Дэйвид, что уж очень ты неряшлив. Может быть, тебе следовало бы носить такие твердые воротнички с запонками: тогда галстук, может быть не сьезжал бы у тебя в сторону постоянно.
– Для таких воротничков нужны специальные рубашки. Я как-то пробовал: ужасно жмут.
– А почему бы тебе не брызнуть на волосы такой фиксаж: они бы у тебя тогда не ерошились.
– Ты хочешь, чтобы женщины мне не давали проходу?
– Только не говори мне, что тебе все равно, как на тебя смотрят женщины.
– Что ж, постараюсь, коль для этого достаточно нацепить твердый воротничок и побрызгать голову какой-то ваксой, – съязвил он.
– Серьезно, Дэйвид, это не пустяки. Мистер Вассерман даже считает, кажется, что это очень важно. Как ты думаешь, они тебя все-таки уволят?
– Вероятно. Я уверен, что не опасайся он этого, Вассерман бы не пришел к нам вчера.
– Что же теперь будет?
– А ничего'. Просто напишу в семинарию, и они мне подыщут там новую конгрегацию.
– А если там произойдет то же самое?
– Снова напишем, – засмеялся он. – Помнишь Менни Каца, то есть рабби Эмануэля Каца, у которого такая шебутная жена? Ему пришлось сменить три места кряду. Летом она возилась в саду в шортах, а на пляже носила бикини, как, впрочем, все женщины конгрегации. Но то, что разрешается другим, того жена раввина себе позволить не может. А Менни заупрямился и отказался повлиять на жену. В конце концов ему удалось получить место где-то на юге, во Флориде, где даже жене раввина разрешается носить шорты. Он и теперь там.
– Повезло ему, значит. Может, и тебе удастся найти конгрегацию, руководители которой рассеяны, одеваются кое-как, забывают о назначенных встречах…
– Вряд ли. Но когда нам надоест, я всегда смогу получить место преподавателя. До того, как одевается учитель, никому нет дела.
– Может быть, сделать это сразу, а не ждать, чтобы тебя выгнали сначала из десятка конгрегаций? Я бы не возражала быть женой учителя. Ты бы мог устроиться на факультете семитских языков какого-нибудь колледжа, а то и в семинарии. Ты только подумай, Дэйвид, мне бы тогда не пришлось тревожиться о том, одобряет ли президентша женской организации, как я веду свое домашнее хозяйство, и не находит ли президентша местной "Гадассы", что у меня дурной вкус.
– У большинства деканов тоже есть жены. А вообще ты права. Мне бы тогда тоже не пришлось участвовать в официальных завтраках.
– А я бы не должна была улыбаться каждый раз, когда кто-нибудь смотрит в мою сторону.
– Разве ты это делаешь?
– Еще как! До боли в челюстях. Давай, Дэйвид, смотаемся отсюда.
– Ты это серьезно?– недоверчиво спросил он. – Не думай, пожалуйста, что я не отдаю себе отчета в своих неудачах здесь, Мирьям. Мне это очень неприятно, и не столько потому, что я того не сделал или этого, сколько оттого, что я продолжаю сознавать, насколько я нужен этой конгрегации. Без меня или другого такого же, как я, ты знаешь, что происходит с такими конгрегациями? Они просто засыхают на корню, как религиозные институты, то есть как еврейские религиозные институты. Я не то имею в виду, что они прекращают свою деятельность. Наоборот, тогда они развивают особенную активность: создают десятки разных групп, кружков и комитетов – социальные кружки, художественные, научные, спортивные, и у всех у них даже подчеркнутый еврейский характер. Танцевальный кружок отрабатывает, скажем, израильский танец и называет его "Дух израильских пионеров"; хор включает в свой репертуар "Белое рождество", чтобы можно было выступить в церквях в дни "Недели братства", взамен чего ведущий церковный тенор исполнит там же "Эли, эли". Раввин проводит богослужение по праздникам в высшей степени торжественно и, если не считать отдельных молитв, которые должна все-таки прочитать и община, он на пару с кантором справляет всю службу сам. Ни за что не скажешь, что это молитвенный дом народа, который вот уже три тысячи лет с лишним считает себя народом жрецов, посвятившим себя служению Богу, потому что все усилия как раввина, так и всей конгрегации направлены на то, чтобы доказать, что еврейская церковь совершенно такая же, как и прочие церкви города.
Кто-то позвонил в дверь. Мирьям пошла открывать и впустила плотного мужчину с симпатичным ирландским лицом и белоснежной головой.
– Рабби Дэйвид Смолл?
– Да?– Раввин вопросительно посмотрел сначала на него самого, затем на карточку, на которой значились фамилия, имя и должность Хью Лэнигена, начальника Барнардз-Кроссингской полиции.
– Мне нужно поговорить с вами наедине.
– Пожалуйста. – Раввин провел его к себе в кабинет и, перед тем как закрыть дверь, попросил жену, чтобы им не мешали.
Предложив гостю кресло, раввин сел тоже и выжидательно взглянул на посетителя.