Однако, направляясь к машине после визита у мистера Вассермана, раввин был отнюдь не веселый. Дома он уныло следил глазами за Мирьям, которая прибирала дом после обычного воскресного обеда:поправляла вазу с фруктами на кофейном столике, взбивала подушки на диване, смахивала пыль со столов, полок и ламп.
– Ты ждешь гостей?
– Никого в особенности. Но по воскресеньям люди обычно заходят днем, тем более в такую погоду. Ты бы лучше надел пиджак на всякий случай.
– Сказать тебе правду, мне порядком надоела как сама конгрегация, так и раввинские мои обязанности. Кстати, Мирьям, мы с тобой уже почти год живем в Барнардз-Кроссинге, а еще ни разу не походили по-настоящему по городу. Давай устроим себе отпуск. Обуй что-нибудь поудобнее, спустимся автобусом в Старый город и пошатаемся немножко.
– И что мы там будет делать?
– Ничего не будем делать. Но если тебе нужен предлог, то сможем зайти в полицейский гараж и забрать машину. Лично мне никакого предлога не нужно, я хочу просто пошататься по узеньким, кривым переулкам Старого города, как турист какой-нибудь. Городок довольно интересный, и история у него тоже весьма интересная. Известно ли тебе, что Барнардз-Кроссинг основала шайка сорви-голов – в основном моряки и рыбаки, – не пожелавшая мириться с засилием строгой пуританской теократии. С тех пор как Хью Лэниген мне кое-что рассказал об этом, я немножко покопался и сам. Они не очень чтили здесь субботу, у них довольно долго даже церкви не было в городе либо пастора. А мы с тобой думали, что это строгая, ультраконсервативная община… Понимаешь, Барнардз-Кроссинг выработал какую-то особую независимость, какую не часто встретишь в остальных городах Новой Англии. То есть у большинства городов Новой Англии независимые традиции, но лишь в том смысле, что все они активно участвовали в революции. Здесь же бытуют еще и традиции независимости от самой Новой Англии. Впрочем, удивительного в этом мало: город расположен ведь на самом краю материка, так что народ с недоверием относится ко всему свету. Давай сходим, а?
Они доехали на автобусе до Старого города, а оттуда пошли пешком, поминутно останавливаясь, как только им попадалось что-нибудь интересное. Они зашли в мэрию, посмотрели на старые боевые знамена, выставленные вдоль стен в специальных стеклянных витринах, прочитали несколько бронзовых мемориальных табличек. Вдруг они натолкнулись на группу туристов с экскурсоводом, присоединились к ней и шли, пока группа не вернулась к своему автобусу. Потом шатались по главной улице, останавливались у витрин антикварных магазинов, подарочных, долго любовались чудесной витринои морской лавки, с ее урезами, медными судовыми приборами, компасами, якорями. Потом они нашли небольшой скверик, с которого открывался вид на гавань, сели на скамейку и просто сидели и смотрели на воду, на лодки, грациозно идущие под парусами, на скутеры, бороздившие воду; они не разговаривали, а только смотрели и наслаждались мирным морским пейзажем.
Наконец они встали, отправились на поиски полицейского гаража и тут же заблудились. Целый час они переходили из одного тупика в другой, с такими узкими тротуарами, что двое на них помещались с трудом. С обеих сторон стояли каркасные домики, почти впрйтык друг к другу, но сквозь узкие щели все-таки можно было видеть маленькие старомодные садики позади домов, с гладиолусами, розами и подсолнухами, деревцами и вьющимися растениями. Им то и дело приходилось поворачивать назад. Вот они опять попали в такой частный тупичок, с редкими кирпичными домами, позади небольших палисадников, огороженных штакетником. За домами виднелось уже море, а в одном месте на воде покачивалась привязанная лодка. Немного дальше они заметили на берегу и хозяина такого дома, принимавшего солнечную ванну, и почувствовали себя так, будто они непрошенно ворвались в чужой дом. Они даже понизили голос.
Солнце нещадно жгло, и они порядком устали. Спросить дорогу было не у кого: дома находились в глубине дворов, и всюду торчал штакетник. Открыть калитку, пройти метров двадцать по дорожке, постучать в запертую террасу, казалось им неприличным. Вся атмосфера указывала здесь на то, что люди нарочно оградили себя от соседей – не столько из враждебности, сколько из стремления к уединению.
Совершенно неожиданно они вышли вдруг на улицу, идущую параллельно с берегом, а через квартал перед ними открылась главная улица. Они прибавили шагу, чтобы не упустить ее из вида и снова не заблудиться, но когда они уже почти дошли, их вдруг окликнул Хью Лэниген, сидевший у себя на террасе.
– Может, зайдете на часок, друзья?– крикнул он.
Они не заставили себя просить.
– Я думал, вы работаете, – сказал раввин с усмешкой. – Или вы уже успели распутать дело?
– Надо же и полицейскому перевести дух, – ответил Лэниген, тоже с улыбкой. – Впрочем, телефон у меня и ддма под боком.
Терраса была просторная, удобная, на ней стояли даже кресла. Они только уселись, как вошла и миссис Лэниген, стройная седеющая женщина в свитере и брюках.
– Может, выпьете стаканчик, рабби?– осторожно спросил Лэниген. – Кажется, вам это не запрещено…
– Нет, в нашей религии нет сухого закона. Стаканчик, которым вы хотите меня угостить, я полагаю, того же зелья, что и ваш?
– Точно. И никто вам не приготовит такого коктейля, как моя жена.
– Ну, как идет расследование?– спросил раввин, когда миссис Лэниген вернулась с подносом.
– Делаем успехи, – дружелюбно ответил начальник. – А как ваша конгрегация?
– Делает успехи, – сказал раввин с улыбкой.
– Кажется, у вас там неприятности…
Раввин вопросительно взглянул на него, но ничего не сказал.
– Послушайте, рабби, – засмеялся Лэниген. – Хотите, я прочту вам лекцию о том, как работает полиция нынче? В крупных городах вы чаще всего найдете то, что мы называем “преступным миром”. Этот-то мир и ответствен за большинство совершаемых преступлений, и им-то полиция в основном и занимается. Как же она следит за ним? Главным образом через осведомителей. В городке же, подобном нашему, нет преступного мира. Есть несколько хронических бузотеров, но контроль за ними мы осуществляем тем же способом – через осведомителей. Правда, наши осведомители – не штатные. Просто, мы прислушиваемся к сплетням, так мы и узнаем обо всем, что творится в городе, в том числе и в вашей синагоге. Я знаю, например, что сегодня на заседание приехало свыше сорока человек. Вернувшись домой, они, естественно, рассказали обо всем своим женам. И разве могут восемьдесят человек держать в тайне что-нибудь, что, к тому же, вовсе тайной и не должно быть? Нет, рабби, – как вы себе хотите, а в нашей церкви куда больше порядка. У нас слово священника закон.
– Неужели он настолько умнее и лучше всех остальных?
– Как правило, они люди толковые, потому что отбор довольно тщательный. Попадаются, конечно, и плохие, но не в этом суть. Суть в том, что если вы хотите, чтобы у вас была дисциплина, то кому-то нужно под“ чиняться беспрекословно. .
– Как раз в этом и заключается разница между нами. Мы всячески поощряем не беспрекословное подчинение, а критическое отношение.
– Даже в вопросах веры?
– От нас никакой особой веры и не требуется. Даже то немногое, во что мы веруем: существование, скажем, Всемогущего, Всеведущего, Вездесущего Бога, и это не запрещено подвергать сомнению. Мы утверждаем лишь, что это никуда не ведет. Но у нас нет никаких обязательных символов веры. Когда я, например, получил СМИХА – по-вашему, посвящение, – меня даже не спросили, верую ли я вообще, и никакой клятвы я не давал.
– Вы хотите сказать, что вы вовсе и не посвящены?
– Лишь в той мере, в какой я себя чувствую посвященным.
– Тогда чем же вы отличаетесь от своей паствы?
– Они вовсе не являются моей паствой, – засмеялся раввин, – во всяком случае, не в том смысле, что я, мол, ответствен за них перед Богом. У меня и вообще ответственности, – а также привилегий, – не больше, чем у любого другого члена общины старше тринадцати лет. Отличаюсь я от них лишь тем, что я, вероятно, разбираюсь лучше в наших законах и традициях, чем средний член конгрегации. Вот и все.
– Но ведь вы управляете богослужением…
– Это может делать любой взрослый мужчина, – перебил его раввин. – Мы даже, в виде чести, поручаем творение молитвы любому гостю либо новичку.
– Но ведь вы благословляете их, посещаете больных, жените, хороните их…
– Я женю их лишь потому, что местные гражданские власти уполномочили меня на это; я посещаю больных, потому что это вообще доброе дело. Впрочем, этот обычай ввели ваши же священники и пасторы. Что же касается благословения, то в ортодоксальных конгрегациях этим делом занимаются те из членов конгрегации, которые происходят от первосвященника Аарона. В консервативных синагогах, подобных нашей, это, правда, делают раввины, но если разобраться, они узурпируют это право.
– Теперь я понимаю, что вы имеете в виду, когда говорите, что вы не духовное лицо, – медленно протянул Лэниген. Ему вдруг пришла мысль. – Но как же вы тогда держите конгрегацию в узде?
– Как вам известно, это у меня не так уж и получается, – горестно улыбнулся раввин.
– Я не это имел в виду, рабби. То есть не ваши личные затруднения, а то, каким же образом вы их удерживаете все-таки от греха?
– Я вас понял. Вы хотите знать, как же все-таки система работает? Что ж, благодаря тому, я думаю, что мы внушаем каждому в отдельности, что он лично отвечает за свои поступки.
– Свободный выбор? У нас это тоже есть.
– Да, но у нас это немножко не так. Вы, правда, предоставляете своим верующим свободную волю, но все-таки оказываете им поддержку, когда они почему-либо спотыкаются. У вас священник есть, который, выслушав исповедь, властен прощать грех. У вас целая иерархия святых, которые могут заступиться за согрешившего, и у вас есть, наконец, чистилище, где опять-таки можно заслужить прощения. Я мог бы добавить, что у вас есть еще рай и ад, и это тоже помогает исправить прегрешения, совершенные в этой жизни. У нас же ничего этого нет. Наши добрые дела могут быть совершены только в этой жизни, и так как помощи ждать неоткуда, и никто за нас не заступится, то обо всем приходится думать самому.