– Не знаю. Меня не было дома. Я живу еще с одной женщиной, с ней они и поговорили. Они велели ей записать фамилию и номер телефона, по которому просили позвонить, когда я вернусь. Но я попросила ее сказать, если они позвонят сами или придут еще раз, что меня с самого утра не было дома. Мне хотелось поговорить сначала с вами. Я ужасно боюсь, мистер Серафино.
– Чего тебе бояться? Ты даже не знаешь, чего им от тебя надо.
Хоть и темно было в машине, все же он заметил, что она кивнула.
– Кажется, знаю. Они спросили соседку, помнит ли она, когда я вернулась домой тогда ночью?
Он пожал плечами в знак полнейшего безразличия.
– Ты ж тогда работала здесь, вот они и хотят спросить тебя кое о чем. Они всех расспрашивают. Чистая формальность. Если они придут еще раз, скажи им всю правду. Побоялась, мол, пойти домой одна, тем более что это был первый раз, и потому в начале второго я тебя отвез до самого дома.
– О, нет! Раньше, мистер Серафино.
– В самом деле? Ну, скажем, в час.
– Да нет же. Когда я вошла к себе, я посмотрела на часы. Была ровно половина первого, мистер Серафино.
Он начал сердиться и даже немножко побаиваться.
– Ты что это – не шантажировать ли меня вздумала? Пытаешься запутать меня в это убийство?
– Ничего я не пытаюсь, мистер Серафино, – упрямо ответила она. – Просто, отвезли вы меня в половине первого, это я знаю точно; даже чуть раньше, потому что, когда я вошла, было ровно двенадцать тридцать. Я не умею врать, мистер Серафино, и поэтому я подумала, что может быть будет лучше, если я уеду в Нью-Йорк, – у меня там замужняя сестра, – найду там какую-нибудь работу – в ночном каком-нибудь заведении – и если это у них действительно одна лишь формальность, то они, может быть, не станут меня разыскивать .
– Что ж, мысль неплохая.
– Ну вот. Но для этого мне нужно немного денег на первое время, мистер Серафино. Знаете, на проезд, а потом, – если даже буду жить у сестры, чего, пожалуй, лучше не делать, – мне все равно придется платить ей за питание и квартиру…
– Сколько же тебе надо?
– Если я сразу найду работу, то не так уж и много, но все равно не меньше, чем пятьсот долларов, я думаю.
– Хорошенькое дело!– Он нагнулся к ней. – Послушай, детка, ведь ты же знаешь, что у меня не было ничего общего с той девицей.
– Я и сама не знаю что думать, мистер Серафино.
– Как же ты не знаешь?– Он ждал, что она что-нибудь добавит, но она упорно молчала. Поэтому он несколько сбавил тон и сказал: – Нет, эта твоя поездка в Нью-Йорк ничего не даст. Наоборот, если ты вдруг исчезнешь, полиция сразу заподозрит что-то неладное. И они тебя быстренько найдут, можешь не сомневаться. Что же касается пятисот долларов, то об этом забудь. Таких денег у меня нет. – Он достал бумажник, вынул оттуда пять десятидолларовых бумажек и протянул их ей. – Я отнюдь не отказываюсь помочь тебе. Если будет туго, я еще подкину десятку время от времени, но это и все. Мало того, если будешь паинькой, я, пожалуй, возьму тебя в клуб на постоянную работу. А полицейским скажешь, что точно не помнишь, но было уже поздно – пожалуй, второй час уже. То, что ты врать не умеешь, пусть тебя не тревожит: они сочтут вполне естественным, если ты и растеряешься.
Она отрицательно покачала головой.
– Вот ты какая! Что ты задумала?
При тусклом свете рекламной вывески он заметил на ее лице ухмылку.
– Если вам нечего бояться, мистер Серафино, то вы бы мне вообще ничего не дали. Если же бояться вам есть чего, то этой суммы недостаточно.
– Послушай, детка. У меня не было ничего общего с той девицей, заруби себе это на носу. Хочешь знать, почему я тебе все-таки готов помочь? А вот почему. С хозяином кабарета полиция может поступить, как только ей заблагорассудится, и ничего ты им не докажешь. Если они возьмутся за меня, весь мой бизнес полетит к чертовой матери. Возьми того Бронштейна,
которого они тогда задержали, а потом выпустили. Чем он торгует? Машинами. И если даже арест отразится на его делах, он запросто найдет выход из положения: сбавит цены, предоставит более выгодную рассрочку, пока все не забудется, всего и делов. Если же они возьмутся за меня, тогда все: хоть совсем лавочку закрывай. А у меня жена и двое детей. И чтобы не рисковать, я и предложил тебе полста, и еще подкину. Но больше я никак не могу.
Она снова мотнула головой.
Он тоже помолчал, затем забарабанил пальцами по баранке руля. Наконец он отвернулся, и, словно говоря кому-то другому, тихо произнес:
– Что ж, раз ты так, то придется и мне. Понимаешь, в нашем деле нужно быть готовым на все: всякий попадается народ. Приходится страховаться, на случай если сам не сладишь. Ты даже не поверишь, чего только люди не сделают за пятьсот долларов. Тем более когда речь идет о смазливой чувихе. Ребята мне даже скидку дадут, а то и вовсе денег не возьмут – так сказать, для собственного удовольствия тобой займутся; они это любят. – Он краем глаз посмотрел в ее сторону и сразу понял, что она сдалась. – Я, конечно, предпочел бы по-хорошему, я не отказываюсь пособить время от времени. Если тебе нужна работа, сделаю работу. Нужно несколько долларов – для новой, скажем, робы, – что ж, можно и это. Я парень покладистый.
Он снова протянул ей деньги.
На этот раз она их взяла.
25
Мэкомбр предупредил по телефону, что зайдет.
– Мэкомбр? Разве среди наших знакомых есть какой-нибудь Мэкомбр?– спросил раввин, когда Мирьям сказала ему о звонке.
– Он сказал, что это связано с мэрией.
– Неужели это депутат звонил? Мэкомбр у них, кажется, председатель.
– Спросишь у самого, – коротко ответила она. Но, поняв, что это получилось у нее чересчур резко, тут же добавила: – Сказал, что придет в семь.
Раввин вопросительно взглянул на жену, но ничего не сказал. Последнее время она что-то капризничала, но он не любил расспрашивать ее.
Раввин сразу узнал Мэкомбра и хотел провести его в кабинет, думая, что тот пришел по делу, касающемуся синагоги или еврейской общины. Мэкомбр, однако, явно предпочитал гостиную.
– Я к вам всего на пару минут, рабби. Мне просто хотелось спросить вас, не откажетесь ли вы принять участие в церемонии открытия регаты?
– Какого рода участие?
– Ну, вот уже несколько лет, как ввели эту церемонию. Видите ли, в регате участвуют суда всех яхт-клубов северного берега, немало является и с юга и даже того дальше. В день открытия на судейской пристани устраивается торжественная церемония: там и оркестр, и поднятие флага, а с некоторых пор – и благословение судов, участвующих в соревнованиях. В последние два года благословение поручалось протестантским пасторам, а до этого – католическому священнику, вот мы и подумали, что раз у нас есть в городе раввин, то, по справедливости, надо поручить благословение в этом году вам.
– Я что-то плохо представляю смысл этого благословения, – сказал раввин. – Насколько я понял, на соревнования съезжаются всевозможные спортивные суда. Их-то мне и благословить? Разве эти соревнования опасны?
– Нет, конечно. Не без того: бывает, что и столкнешься с рангоутом и выкупаешься, но это случается редко.
– Тогда, может быть, вы хотите, чтобы я их благословил на победу?– недоуменно спросил раввин.
– Что ж, нам, естественно, хочется, чтобы наши ребята вышли победителями, но соревнования проводятся не по городам.
– Тогда я вообще ничего не понимаю. Или вы хотите, чтобы я благословил суда вообще?
– Вот, вот. Именно в этом смысл церемонии. Чтобы, так сказать, благословить не только наши суда, но и все остальные.
– Просто не знаю, что вам и сказать, – ответил раввин с сомнением в голосе. – У меня мало опыта в такого рода делах. Видите ли, в наших молитвах очень редко содержатся просьбы. Мы не столько просим, сколько благодарим за то, чего уже удостоились.
– Не понимаю.
– Да это очень просто, – улыбнулся раввин. – Вот я вам приведу пример. Вы, христиане, молитесь так: "Отче наш, сущий на небесах… хлеб наш насущный дай нам на сей день". Наша же аналогичная молитва гласит так: "Да будешь Ты благословен, Господи, владыко мира, достающий хлеб из земли". Это, конечно, сильно упрощено, но в общем и целом наши молитвы скорее благодарственны, а не требовательны. Я мог бы возблагодарить Господа-Бога за то, что Он сотворил яхты, доставляющие нам возможность и удовольствие кататься на них. Нет, не подходит. Уж больно притянуто за волосы. Надо будет придумать что-нибудь другое. Вообще же я не специалист по бла гословениям.
– Это все очень любопытно, что вы говорите, засмеялся Мэкомбр. – Не думаю, чтобы монсиньор Обрайен или доктор Скиннер считали себя специалистами по части благословений, но все-таки они не отказались же.
– Все-таки это гораздо больше соответствует их функциям, чем моим.
– А у вас разве не одни и те же функции?
– О, нет. Наши функции определяются совершенно разными традициями. Монсиньор Обрайен – священник в традиции библейских священников, сыновей Аарона. Он наделен известной властью, магической властью, которую он и осуществляет во время мессы, где, например, магически превращает хлеб и вино в тело и кровь Христа. Протестантский пастор доктор Скиннер следует традициям пророков. Он призван проповедовать слово Господне. Я же всего лишь раввин, то есть сугубо мирское лицо. Я не обладаю ни "манной" священника, ни "призванием" пастора. Если же все-таки назвать прототипа, то раввин следует скорее всего традициям библейских судей.
– Кажется, я понял, что вы имеете в виду, – медленно сказал Мэкомбр. – Для нас, однако, все это не так уж важно. Никто ведь всерьез… То есть, я хочу сказать, нам важна сама церемония.
– Вы хотели сказать, что все равнд ведь никто не обращает внимания на содержание молитвы?
– Угадали, рабби, – ответил Мэкомбр с коротким смешком. – Именно это, боюсь, у меня и было на уме. Ну вот вы и обиделись.
–