чему он поступил так, как поступил.
– В таком случае…
– Нет, вы меня не поняли, рабби, – покачал Шварц головой. – Я надеялся, что это. слушание приведет нас к какому-то компромиссу, откроет путь к примирению. А что получилось на самом деле? Вы его полностью оправдали, а это значит, что вся вина лежит на мне. Но я не считаю, что во всем виноват я. В конце концов, что я такого сделал? Мои друзья захотели поехать домой, и я им одолжил свою машину. Что тут плохого? Мне кажется, что вы действовали не как беспристрастный судья, а, скорее, как его защитник. Все ваши вопросы и доводы были направлены против, меня. Я не юрист и, конечно, не заметил слабых мест в ваших рассуждениях, но если бы у меня был защитник, он непременно заметил бы. Так или иначе, а он, я уверен, нашел бы путь к какому-нибудь компромиссу.
– Но мы ведь нашли с вами что-то получше, – сказал раввин.
– Что вы имеете в виду? Вы сняли с него халатность, а меня облегчили на несколько сот долларов.
– Боюсь, вы не поняли все значение доказательств по делу, – улыбнулся раввин. – Правильно, мы сняли с мистера Райха упрек в халатности, но это вовсе не возлагает вину на вас.
– Я не понял.
– Давайте еще раз посмотрим, что у нас получилось. Вы купили машину с небольшим дефектом. Когда вы обнаружили этот дефект, вы сразу оповестили об этом завод через его представителя, мистера Бекера. Правда, дефект был ничтожный, и ни у вас, ни у мистера Бекера не было оснований для тревоги. Он, верно, не подумал о том, что длительное путешествие может усугубить дефект, не то он вас, конечно, бы предостерег, и вы не стали бы ехать на этой машине в Нью-Хэмпшир. Все же остается фактом, что в результате длительной езды, да еще на большой скорости, утечка масла усилилась, отчего вам и пришлось долить пару литров по дороге туда. Ну так вот. При создавшихся обстоятельствах завод может требовать только лишь нормальную осторожность. Я думаю, вы согласитесь со мной, что мистер Райх не допустил ничего такого, от чего на его месте воздержался бы другой осторожный водитель…
– Выходит, виноваты они, рабби?– Шварц мгновенно оживился, – Это вы хотите сказать?
Мистер Вассерман широко улыбнулся.
– Вы угадали, мистер Шварц. Я утверждаю, что вина лежит на заводе, и что, поскольку гарантийный срок еще не истек, он и должен понести убытки.
– Но это же прекрасно, рабби! Теперь, я уверен, Бекер брыкаться уже не станет. В конце концов, это же не из его кармана. Тогда все в порядке. Послушайте, рабби, если я что-нибудь сказал не так…
– В данной ситуации это было вполне простительно, – перебил его раввин.
Шварц пригласил всех на рюмочку чего-нибудь, но раввин извинился:
– В другой раз, если вы не возражаете, мистер Шварц. – Листая эти фолианты, я наткнулся мимоходом на несколько интересных мест. Они не имеют ничего общего с нашим делом, а все-таки мне хотелось бы пробежать их, пока все это еще свежо в памяти.
Он пожал им обоим руку на прощание и проводил их до дверей.
– Ну, что ты теперь скажешь о нашем раввине?– не удержался Вассерман от вопроса, когда они спускались по лестнице.
– Умница!– ответил Шварц.
– Гаон, Бен, настоящий гаон.
– Я не знаю, что это такое, , гаон“, Джейкоб, но коль вы говорите, то так оно, наверно, и есть.
– А как теперь насчет Эйба?
– Между нами говоря, Джейкоб, тут все дело было в Мире. Вы же знаете, как эти бабы переживают, когда теряешь несколько долларов…
Из окна своего кабинета раввин смотрел на стоянку для машин, где все трое мужчин мирно беседовали. Итак, примирение состоялось. Раввин улыбнулся и отошел от окна. Его взгляд упал на фолианты, лежавшие на столе. Придвинув поближе настольную лампу, он раскрыл один из томов.
2
Элспет Блич лежала на спине и ей казалось, что потолок опускается то в одну, то в другую сторону. Она даже вцепилась в одеяло из страха, как бы не выпасть из постели. Она проснулась, как всегда, от звона будильника, попыталась подняться, но у нее закружилась голова и она опустила голову обратно на подушку.
Солнце, заглядывавшее сквозь щели опущенных жалюзи, предвещало чудесный июньский день. Она что было силы зажмурила глаза, чтобы прогнать ощущение надвигающихся на нее стен и потолка. И все же она ощущала солнце в каком-то красном тумане и в то же время чувствовала, что кровать ходила под ней, как дно лодки в бурю. Хотя утро было прохладное, ее лоб был ресь в поту.
Усилием воли она снова села в кровати. Затем, не надевая даже шлепанцев, она побежала в крошечную ванную. Помывшись холодной водой, она почувствовала себя лучше и вернулась в комнату. Она села на край кровати и вытерла лицо полотенцем, вяло думая о том, а не лучше ли ей прилечь еще на полчасика. Словно в ответ на ее путанные мысли в дверях раздался стук, и дети – Анджелина и Джонни – заорали:
– Элспет, Элспет, вставай уже! Мы хотим на улицу.
– Хорошо, Энджи, – крикнула она им. – Ты поднимись пока с Джонни наверх и тихонько играйте там, а Элспет сейчас придет. Но только играть тихо. Не разбудите, смотрите, маму и папу.
По счастью, дети послушались, и она с облегчением вздохнула. Натянув на себя халат и шлепанцы, она вскипятила себе чашку чая и нажарила немного тоста. Покушав, она почувствовала себя еще лучше.
С ней уже давненько происходило что-то странное, но в последние дни эти симптомы значительно усилились. Со вчерашнего она чувствовала себя по-настоящему больной. Вчера утром, когда ее стошнило, она сначала подумала, что это от равиоли, которым ее накормила на ужин миссис Серафино; может быть, она поела больше чем нужно. Но вчера она целый день почти ничего навела; может быть, как раз от этого у нее закружилась голова?
Она могла бы поговорить об этом со своей подругой Силией Сондерс. Силия была старше ее и, наверное, знала какое-нибудь средство против этих головокружений. В то же время она понимала, что было бы неосторожно описывать эти симптомы слишком подробно. Она все еще надеялась, что ее недомогания вызваны, может быть, чем-то совершенно другим.
Дети начали шуметь наверху. Она не хотела, чтобы миссис Серафино увидела ее, прежде чем она успеет одеться и привести себя в порядок. Еще больше она стеснялась мистера Серафино и потому начала спешно одеваться. Сняв халат и ночную рубашку, она взглянула на себя в большое зеркало шифоньера. Никакого изменения она на своем теле не заметила. Все же она решила надеть новый пояс: он был гораздо крепче старого и лучше обтягивал ее фигуру.
Одевшись, она почувствовала себя совсем хорошо. Она с удовольствием посмотрела на себя в зеркало: белое рабочее платье очень к ней шло. А вдруг это-таки то? Страшного ничего нет: наоборот, может получиться даже очень удачно. Однако, сначала надо знать точно, а для этого нужно съездить к доктору, может быть, даже в ближайший четверг, когда у нее выходной. >
❖
– Тогда почему же ты не попросил раввина, чтобы он уж заодно написал рекламацию в Форд?– вызверился Эл Бекер. Это был невысокий, но крепко сбитый мужчина, с мощным туловищем на коротких толстых ногах. Его нос и подбородок воинственно выдавались вперед, и у рта, почти без губ, из которого вечно торчала толстая черная сигара, выделялась не менее драчливая складка. Вынимая сигару из рта, он держал ее обычно между изогнутым большим и указательным пальцем правой руки, и тогда казалось, будто он зажал в кулаке горящее оружие. Его глаза напоминали тускло-голубые стеклянные шарики.
Бен Шварц пришел к нему полный хороших новостей. Он был уверен, что его друг будет рад этому новому повороту дел, который сэкономит ему немалые расходы, связанные со сменой двигателя. Однако Бекер был вовсе не рад. Конечно, убыток понесет не он сам, а завод, но сколько придется хлопотать – может быть, даже писать объяснения, – прежде чем завод признает претензию…
– А что это раввин вдруг суется в эти дела?– захотел он знать. – Ведь ты же умный парень, Бен. Я тебя спрашиваю: разве это входит в обязанности раввина?
– Да ты ничего не понял, Эл. Говорили вовсе не о ремонте машине. То есть, об этом тоже…
– Да ты отвечай толком: говорили или не говорили об этом?
– Конечно, говорили. Но пришел-то я к нему вовсе Не с этим. Он случайно узнал, что мы в ссоре с Эйбом Райхом, вот они предложил Дин-Тору…
– Дин чего?
– Дин-Тору, – раздельно ответил Шварц. — Это когда стороны какого-либо конфликта или спора обращаются к раввину, чтобы он рассудил их и вынес решение в соответствии с Талмудом. Раввины всегда это делают.
– Первый раз слышу.
– Признаться, я и сам до этого не слышал, однако же дал согласие, и мы с Эйбом, а также Вассерман – в качестве свидетеля, я полагаю, – пошли к раввину. Он выслушал нас и пришел к выводу, что ни Эйб, ни я никакой халатности не допустили. А раз с нашей стороны халатности не было, то, значит, дело в машине, и завод должен принять ущерб на себя.
– Да ну тебя! Завод только тогда признает твою претензию, если так решу я. А как же я предъявлю им такую претензию – ущерб ведь вон какой!– на основании каких-то раввинских небылиц?– Бекер никогда не разговаривал особенно тихо; когда же он сердился, он форменно орал.
– Но ведь течь-то была?– упавшим голосом сказал Шварц. – Разве ж я тебе об этом не говорил?
– Подумаешь, несколько капель в неделю. Из-за такого пустяка мотор, небось, не сгорит.
– Да, когда она стояла в гараже, то течь действительно была небольшая. Но когда я поехал в горы, течь, видно, увеличилась: только по дороге туда мне пришлось долить два литра масла. Это тебе не несколько капель. А уж это-то я могу засвидетельствовать лично.
Открылась дверь и в кабинет Бекера вошел его младший компаньон Мельвин Бронштейн. Бронштейн был моложавый мужчина лет сорока, высокий и стройный, с чубом вьющихся волос, в которых только начала пробиваться седина у висков; с глубокими черными глазами, орлиным носом и чувственными губами.