В кофейне не было ни одного посетителя. Мы вытащили привезенные из Басры припасы, а босоногий паренек в необыкновенно грязной галабии поставил перед нами целый набор бутылок с прохладительными напитками. Кроме него в этом заведении сидел изможденный старик, вооруженный тряпкой и коробочкой крема для обуви. Он сидел на корточках неподалеку от нас у подножия дерева; стоило нам поглядеть в ту сторону, как старик, улыбаясь, жестами принимался уговаривать нас доверить нашу обувь его заботам. Из репродуктора в сарайчике доносились рыдающие звуки арабской музыки. Окружающая нас зелень, напоенная влагой даже под раскаленным добела небом, вселяла в наши души безмятежный покой. Как же необходимо слияние человека с природой! Без зелени невозможно представить себе рай земной.
По рекам плыли выдолбленные из стволов деревьев лодки с закругленными вздернутыми кормами и носами. Они были похожи на венецианские гондолы. Почти каждый гребец, подплывавший к водовороту в месте слияния течений, наклонялся и пил, черпая воду каким-нибудь сосудом либо пригоршнею. Так, очевидно, требовал обычай. Наверно, вода в этом святом месте тоже святая. А может, и кишащие в ней амебы?..
Вдруг радио умолкло. Через несколько секунд тихий мужской голос начал фальцетом произносить какие-то молитвенные заклинания. На лицах босоногого официанта и старого чистильщика обуви появилось сосредоточенное выражение. Наши басрские приятели посмотрели на часы.
— Четыре, — сказал кто-то из них.
Снова воцарилась недолгая тишина, а потом раздался энергичный, звучный тенор. Человек говорил быстро и плавно, подчеркивая концы фраз, словно бросал с трибуны приказания.
— Это Кассем, — объяснил нам инженер Стшелец-кий. — Он выступает каждый день в четыре часа.
Речь продолжалась десять минут. Мы поняли только одно, многократно повторяющееся слово: «джумхурия» — республика. Но выразительнее слов была интонация. За ней чувствовалось красноречие прирожденного оратора. Я слушал с удивлением. Ежедневно десять минут! А звучали эти слова так, словно говоривший их был охвачен страстным вдохновением.
В Басру мы возвращались той же (впрочем, кажется, единственной) дорогой. Из Крны мы увозили воспоминание о покое и благотворной тени, а также цветные плоские корзины из пальмовых листьев — первые образцы народного творчества, которые нам удалось отыскать, потому что в Басре, как и в большинстве других арабских портов, базары завалены продукцией современной промышленности Америки, Германии, Японии. Как получилось, что при таком обилии пластика и нейлона обитатели этих мест сохранили облик библейских пастырей?
Над пустыней в ржавом тумане пыли догорало солнце. Когда сгустились сумерки, наша поездка превратилась в дурной сон автомобилиста. Машины проносились мимо нас на бешеной скорости с потушенными фарами. Изредка встречался какой-нибудь «осторожный» водитель, включивший одну фару, да и то почти всегда со стороны, обращенной к обочине дороги. Далеко на западе небо было охвачено заревом. Когда мы проезжали мимо печей кирпичного завода, из-за горизонта всплыла огромная красная луна. Над печами стлался тяжелый черный дым, освещенный снизу кровавыми отблесками огня. Здесь, в огромных пространствах пустыни, он таил в себе какой-то мистический ужас.
Мы строили планы на следующий день. Наши приятели предлагали совершить новую экскурсию — на этот раз на юг, в направлении нефтяного порта Фао. Секретарь посольства приготовил нам сюрприз — встречу с интеллигенцией Басры. Когда глубокой ночью, после ужина в гостеприимном доме Стшелецких, мы вернулись на корабль, в нашей программе появился еще один пункт: нам было приказано явиться в городскую «Резиденс оффис», то есть Управление безопасности. Мы решили воспользоваться случаем и попросить пропуска в Ур и Вавилон.
С этого мы и начали на следующий день беседу с полицейским сановником. Он с серьезным видом выслушал нас, попросил паспорта и предложил сесть на диван против заваленного «китабами» письменного стола. Кроме того, он приказал принести нам чаю. Этот деятель был небольшого роста, с желтоватой кожей, маленькими усиками и гладко прилизанными волосами. У него были темные, холодные, задумчивые глаза хранителя многих опасных тайн, а слова и жесты отличались любезной, но малоприятной сдержанностью. Несмотря на жару, его зеленый мундир был застегнут на все пуговицы. Только спрятавшиеся под письменным столом ноги не подчинялись общей строгой дисциплине. Сановник сидел без башмаков, упершись ступнями в маленькую деревянную подставку.
Мы приготовились к дипломатической беседе, возможно даже к своего рода завуалированному допросу, и поэтому полное отсутствие интереса к нашим персонам нас смутило. Наши паспорта исчезли с письменного стола — служащий в форме унес их в соседнюю комнату. Обычный чиновничий день шел своим чередом, подчиняясь таинственному и тревожному порядку. Появлялись какие-то просители, которые принимались драматически жестикулировать перед неподвижным обличьем власти, с пренебрежительным видом входили сотрудники в штатском и что-то нашептывали шефу на ухо, полицейские, пристукивая каблуками, отдавали рапорт. Время от времени огромный африканец с ковбойским кольтом у пояса приносил кипы «китаб», которые сановник не спеша перекладывал из одной стопки в другую.
Через час я спросил, долго ли еще нам ждать.
— Сие от меня не зависит, — ответил он. — Я заказал разговор с Багдадом. Пока нет связи.
— А в чем дело?
Нужно выяснить кое-что относительно ваших виз.
— Да ведь они у нас есть!
— Но они же только временные.
Связи с Багдадом все не было. Нам разрешили выйти в город. Чувствуя себя как бы выпущенными под залог заключенными, мы бродили по безлюдному в эту пору суку[54], пахнущему кореньями, гнилью и стоячей водой каналов. Вернувшись в «Резиденс оффис», мы не обнаружили там никаких перемен. Мы снова сидели на диване, потягивая теплый чай из бокалов, осведомители что-то нашептывали, полицейские рапортовали, чернокожий служитель разносил «китабы». Наконец наши паспорта появились на письменном столе шефа. Любезным жестом он придвинул их к нам.
— Все в порядке? — недоверчиво спросил я.
Он кивнул головой.
— А пропуска в Вавилон?
Он нахмурил брови и произнес:
— Вы меня не поняли. Визы недействительны. Вам нельзя больше покидать корабль.
Мы взволновались:
— А как же деньги? Мы ведь заплатили по десять долларов.
Он открыл лежащий сверху паспорт и пальцем указал на цветные наклейки под печатью визы.
— Здесь у вас гербовые марки на десять долларов. Вам не о чем беспокоиться.
Мы вернулись на корабль.
Во второй половине дня полицейский из портовой охраны вызвал нас к воротам. По другую сторону решетки стояли растерянные Стшелецкие, Подгорские, Срочинские. Через железную решетку они пожимали нам руки, утешали, обещали принять меры. Немного поодаль стоял Салех; лицо его было искажено смущенной улыбкой.
В результате на карту оказался поставлен престиж секретаря посольства. Бог знает, скольких трудов стоило ему отыскать в Басре пятерых представителей интеллигенции и убедить различных блюстителей порядка, что им необходимо с нами встретиться. Теперь уже все было подготовлено, банкет в «Шатт-эль-Араб» назначен на восемь вечера, приподнятое настроение, соответствующее мероприятию «полезного культурного обмена», создано и утверждено, и вот тебе — такая неудача. Мы сидим взаперти на палубе «Ойцова»!
Конечно, в ход были пущены все средства: зазвонили телефоны, чиновников всех рангов растревожили сообщением о нашем приключении, постепенно разрастающемся чуть ли не до размеров международного инцидента.
Тем временем полиция усилила бдительность. Наши паспорта, хранившиеся в письменном столе баталера, были незаконно изъяты. Ирак начинал казаться нам все менее приятной страной.
К вечеру произошли некоторые изменения. Нас снова вызвали в караулку возле ворот, где мы нашли запыхавшихся, разгоряченных борьбой обоих наших покровителей — секретаря посольства и пана Анджея. Они добыли для нас разовое разрешение на выход, чтобы мы все-таки смогли принять участие в достопримечательной встрече. Бедняги еще не знали, что у нас отобрали паспорта. Мы заявили, что ни на какую встречу не пойдем, пока нам не вернут паспорта.
Кому и зачем понадобилось создавать эту фикцию «культурных связей», насильно втискивая нашу любознательность в официальные рамки? Наши мотивы казались слишком простыми. Политике непонятны обычные человеческие стремления и потребности. Сталкиваясь с таковыми, она пытается вместить их в какие-то известные ей границы.
Сочетание жары с политикой загнало меня в ванну Лежа по шею в холодной воде, я — не без злорадного удовлетворения — составлял речь, с которой мог бы теперь обратиться к басрской интеллигенции. «Я приехал сюда, — сказал бы я, — для того, чтобы с волнением, которое сопутствует превращению мифа в действительность, прикоснуться к развалинам Вавилона, своими глазами увидеть Тигр с Евфратом и Багдад — город из «Тысячи и одной ночи». Я хотел уловить запах дыма ваших кальянов и подышать воздухом базаров. Только таковы были мои намерения. Однако ваши власти усмотрели в них подвох и вынуждают меня выступать в роли мелочного политикана, втягивая в игру, правилами которой являются подозрительность, хвастовство и злая воля».
Ход моих мыслей был прерван стуком в дверь. Стучал стюард, Франек Кава.
— Опять к вам полиция, — с шутливым соболезнованием сказал он, — Они в офицерской кают-компании.
— Пускай убираются. Я принимаю ванну.
— Они говорят, что по очень важному делу. Пан Проминский уже ждет в коридоре.
Действительно, полицейских было человек пятнадцать. Кажется, явились все, с кем нам только приходилось сталкиваться в порту. С револьверами, с дубинками, с четками, которые они нервно перебирали. При виде нас полицейские проявили удивительное рвение, торопливо повскакали с мест, широко скаля зубы в улыбке, и заговорили все разом. Только через несколько минут мы поняли, о чем идет речь. Произошло недоразумение. Они приносят извинения. Наши визы действительны. Мы можем свободно передвигаться по всей Басрской ливе.