Опасаясь дальнейших расспросов, он повел нас на другую сторону шоссе, торопливо поясняя, что медресе — гораздо более интересный памятник старины. Когда-то оно славилось на весь халифат.
Только в машине, закурив, мы все почувствовали облегчение. Машина мчалась все быстрее и быстрее, но стрелки на спидометре не было, и поэтому развиваемая нами скорость осталась еще одной тайной Востока.
Вдали перед нами предстал Зубайр — громада кубической формы и цвета песка. Над плоскими крышами возвышалось несколько минаретов и куполов, покрытых блестящей зеленой и желтой черепицей. Мы сразу почувствовали успокоение, какое обычно приносит вид по-настоящему ценных вещей. Здесь все было искренним и подлинным. Здесь сохранился стиль.
Мы ехали по узким ущельям улиц, окаймленным глиняными стенами без окон. Под крышами домов рядами торчали концы стропил. В четкой полосе тени, падающей на край мостовой, изредка мелькали белые одежды прохожих. Именно по таким местам путешествовал Ибн Баттута.
Мы пересекли центр старой застройки, компактный и монолитный, как памятник арабского средневековья. Перед нами лежала неправильной формы площадь — утрамбованная развилка дорог пустыни. Дальше тянулась низкая глиняная стена, за которой я увидел ту самую шишковатую башню, что была изображена на открытке. Башня была цилиндрической по форме, слегка сужающейся кверху, с крошечными зубцами. Рядом возвышались два глиняных купола разной величины. Мне казалось, что башня должна быть очень большой, и ее миниатюрные размеры поразили и растрогали меня. Она напоминала древнее ласточкино гнездо необычайно изысканной формы. Мы остановились у ворот кладбища. Широкий проход между беспорядочно разбросанными могилами вел к мавзолею — гробнице какого-то жившего в далекие времена набожного имама. Надгробные камни были засыпаны песком. Перед кирпичным домиком могильщика стояло каменное корыто для ритуальных омовений. Могильщик — босоногий старик в пестрой чалме — распахнул перед нами двери мавзолея. Мы оказались в сводчатой низкой келье. Прикрытый выцветшей зеленой тканью гроб имама был похож на кровать. Сумрак помещения прорезали проникавшие сквозь узкие окошечки полосы света; в них плясали пылинки. Я так и не сумел проникнуться ощущением святости этого места. Мне, видимо, чего-то не хватало, чтобы я мог дополнить своим воображением убогую картину.
Засунув руки в карманы, поэт бросал по сторонам тоскующие взгляды — казалось, его насильно оторвали от несравненно более интересных дел. Я выразил свое искреннее восхищение архитектурной формой мавзолея. Он ответил на похвалу ничего не выражающей улыбкой.
— Завтра утром я за вами заеду, — сказал он. — Покажу вам городскую библиотеку, школы. Это, наверно, вас интересует?
В вестибюле городской библиотеки под стеклом висели карты, составленные средневековыми арабскими географами. Для одиннадцатого и двенадцатого веков уровень их знаний о мире был необычайно высок. Контуры континентов Евразии и Африки почти не отличаются от тех, которые изображают современные картографы. В витринах лежали старые книги — пергаментные фолианты Корана, украшенные тонким, ярким, как эмаль, орнаментом. Рядом, в просторной читальне за длинным столом сидело двое молодых людей. Они перелистывали иллюстрированные журналы. Со стен глядели серьезные бородатые лица умерших много веков назад поэтов, ученых и толкователей священного писания. Ощущение зияющей пустоты между их временем и сегодняшним днем было почти осязаемым. Что стало с арабской культурой? Почему она внезапно перестала развиваться? Можно ли возложить всю ответственность на турок? Наш знакомый и его приятель-музыкант, который в тот день возил нас на своей машине, сваливали на турок вину за те несчастья и лишения своего народа, которые нельзя было приписать англичанам. Трудно выносить приговоры на процессах, где судьей выступает история. Причины неудач всегда находятся очень легко, а вот неиспользованные, погубленные возможности учитываются чрезвычайно редко.
В библиотеке, мы занялись изучением этого «поворота истории». Заглянули мы и в каталог. Если в витринах сохранились следы средневековой святыни, то в каталоге не было ничего, что могло служить их подтверждением. Научно-популярная западная литература, энциклопедии, несколько детективов. Современная национальная литература была представлена политически-пропагандистской и информационной публицистикой и брошюрами вроде тех, что раздают в бюро путешествий и приемных дипломатических представительств. Нас щедро одарили этими брошюрами, заполненными фотографиями Кассема, снимками военных парадов и строящихся промышленных объектов, а также оптимистическими статистическими данными. Язык брошюр представлял собой своеобразную смесь восточной риторики с барочным стилем митингов. Текст пестрел пышными определениями, применяемыми согласно официально установленным правилам. «Великий Арабский Народ», «Надежный лидер», «Бессмертная республика». Только так, и не иначе. Такими же были и подписи под снимками. Украшением этой коллекции служил маленький альбомчик, выражающий «идеи Вождя в рисунках».
Если б эту публикацию нам вручили в Египте или Кувейте, мы бы безусловно приняли ее за сатиру на режим Кассема. Даже здесь, перелистав несколько страничек, я вопросительно поглядел на наших хозяев. Библиотекарь одобряюще улыбался. «Хорошо, верно?» Губы толстяка поэта искривила нерешительная смущенная гримаса, более красноречивая, чем наивный энтузиазм других. Это была не сатира, а пропаганда. Патриотический «комикс», метко иллюстрирующий отрывки из многочисленных выступлений Вождя. Сам Вождь, бравый, улыбающийся, с буйной шевелюрой, галантными усиками и непременным револьвером у пояса, фигурировал на большинстве рисунков. Держался он как энергичный и добрый наставник. Мы увидели его изображенным на велосипеде с своеобразным прицепом, в котором он вез свой народ к светлому будущему. Рядом мчался с ним наравне «свободный мир» (этот термин никак не был уточнен в подписи) на еще более условном мотоцикле. На некоторых рисунках Вождь, сжимая в руке кирку, стоял на сферической поверхности глобуса возле только что пробитого отверстия. Из этой дыры с силой, как из кратера вулкана, били дотоле скрытые богатства иракской земли: монеты, пачки банкнотов, целые мешки динаров. Вождь широким жестом приглашал взглянуть на это извержение, а худосочный Народ в заплатанной галабии замер от удивления.
И конечно, враг был представлен во всех классических обличьях: в виде человекоподобной обезьяны со стекающей с клыков похотливой слюной, в виде осьминога, гангстера, змея, в виде маленького омерзительного грызуна, тщетно пытающегося атаковать солдатский сапог Нации. И в каждом из своих воплощений он, безусловно, сталкивался с надлежащим отпором — извивался по земле, пригвожденный к ней стилетом, истекая кровью, спасался бегством, залепленный с ног до головы пластырем.
Не было недостатка и в сценах, изображающих счастье в его официальном толковании. Национальные меньшинства радостно плясали сарабанду вокруг государственного флага, причем ближе всего к древку располагались курды — как раз в это время курдов массами уничтожали в их горных деревушках. На другой картинке расцветала горячая любовь к правительству. Граждане в чалмах осыпали поцелуями сладострастно улыбающегося полицейского. Вокруг них так и порхали сердечки и нотки, которые должны были передать звуки звонких поцелуев.
Но наивность и карикатурность далеко не всегда смешны. Стиль этой графики — ее примитивная, неостроумная гротескность, грубая, агрессивная, порой просто пошлая манера, неуклюжий натурализм рисунка — слишком напоминал известные образцы.
Признаюсь, я поддался силе воздействия пропагандистского альбомчика. Причем в такой степени, какую автор даже не мог себе представить. Альбом стал для меня реалистическим символом иракской действительности.
В школе — самой образцовой в Басре, как нас уверяли, — учительницы были одеты по-европейски и не прятали от мира нежных девичьих лиц. Кудрявые ребятишки в чистых сатиновых фартучках вставали при появлении гостей и хором выкрикивали заученное приветствие. У доски они смело отвечали урок чистыми детскими голосами. Когда смотришь на семилетних людей, кажется, что всего еще можно добиться, что ни одна возможность взаимопонимания не потеряна. Смуглые малыши с блестящими веселыми глазками были просто очаровательны. На стенах висели их рисунки, точно такие же, какие рисуют дети во всем мире, — прелестные, подкупающие своей искренностью, необычайно выразительные, трогательно смешные, сулящие бог знает какие открытия. Директор школы предупредила нас, что мы увидим здесь самые современные педагогические методы, которые позволяют свободно, без напряжения развивать способности ребенка. Вот, кажется, наступил удобный момент продемонстрировать один из них. Учительница ударила по кафедре указкой и отдала какое-то краткое приказание. Все головки опустились на скрещенные на партах руки, глаза закрылись, класс «погрузился» в глубокий сон. Еще один окрик — ученики «пробуждаются» и шумно скандируют: «Проснемся как герои!» Это был первый этап дрессировки, поэтическое вступление, очевидно имеющее в виду победу джумхурии над монархией. Последовали рассказы о снах. Молодые граждане, все как один, видели необычайно поучительные и правильные сны. Одной девочке приснилось, что Вождь погладил ее по голове. Ее менее созерцательно настроенный товарищ видел новую автостраду, проложенную в пустыне. Кому-то из детей приснилось присоединение Кувейта.
По деревянной галерейке, опоясывающей двор на уровне всех этажей, мы переходили из класса в класс. Нас поразило превосходное произношение учеников на уроке английского языка. В другом классе дети писали сочинение на тему: «Чем мы обязаны джумхурии?».
В тот же день, когда мы вернулись на корабль, нам принесли паспорта. В первый момент мы решили, что это дальнейшее проявление генеральской милости. Но полицейский чиновник, который нам их вручил, пояснил, что наши визы все же оказались недействительными и мы больше не имеем права сходить на берег.