А ещё Егорову чертовски не нравилось видеть Ладу такой расстроенной (не из-за него самого, да и из-за него тоже, если быть совсем честным). Няня была готова разрыдаться, и от этого внутри что-то болезненно сжималось. Сердце? Или это последствия пары грёбаных энергетиков, несмотря на бессонницу выпитых ночью в один присест?
Тим не знал, но кота он собирался найти во что бы то ни стало.
Во двор мы с Тимом кинулись одновременно. Мгновенно подорвались, слетая вниз по ступенькам, словно бежали наперегонки. Подопечному в таком случае стоило бы выиграть – у него опыта было больше, – но я была в таком взволнованном состоянии, что могла преодолеть бегом сотни километров. Хорошо, что Алексей Андреевич ещё не вернулся домой, а его жена, вернувшись с работы, решила «ненадолго прилечь». Если бы это безумие увидели они, мне точно было бы не избежать штрафа. Хотя… Алевтина любит кошек.
Хорошо, что летом поздно темнеет. Когда я, преследуемая по пятам подопечным, выскочила в сад, солнце уже клонилось к горизонту, но было ещё достаточно светло, чтобы обыскать все кусты. С этого мы и начали. Каждый розовый куст, каждая клумба, каждое дерево. Когда обыскан был почти весь двор и сад, Тиму даже пришлось стягивать излишнюю меня с огромной раскидистой яблони и лезть туда самому, чтобы проверить, не забрался ли кот туда. Не забрался. Зато подопечный испачкал белую рубаху, окончательно растрепал волосы и потом хмуро смотрел на меня, упорно твердя: «Лада, у тебя истерика!»
– У меня истерика? – вспылила, шибанув кулаком по стволу яблони и едва не разревевшись. – Да я само спокойствие. Спокойна, как озеро, как удав!
– Ага, – кивнул подопечный. – Конечно.
Правильно понял, спорить со мной сейчас было опасно для жизни. Впрочем, столь же опасно, как и находиться рядом, так что я с уверенностью могла сказать, что пацан мне достался с суицидальными наклонностями. Более того, он даже решился встать на пути, когда я вновь кинулась к ближайшим кустам.
– Лада, его там нет, мы проверяли! – возмутился Тимка, перехватывая меня за плечи и едва не прижимая спиной к своей груди. – А у тебя, повторюсь, истерика.
– Неужели? И что тогда ты предлагаешь делать? Где он может быть?
Потом, позже, мне было за себя очень стыдно, но в тот момент я не могла думать ни о чём, кроме несчастного пропавшего Фая, и вела себя совершенно глупо. Вырвалась из захвата Тима, вновь раздвинула кусты, зарылась в них с головой, выбралась, цепляясь за ветки одеждой.
– Да где угодно! – Закричал подопечный. Не помогло, мне стало только хуже, на глаза навернулись слёзы, и Тим это заметил. – Лада… – пробормотал он и вдруг замолчал. – Ла-ада, мы ещё кое-где не проверили.
Я проследила за рукой подопечного, которая указывала в сторону дома, на стену. На стену, в которой было крошечное приоткрытое окошко.
– Подвал, – простонал Тим. – Точно, подвал! Коту не попасть в него из дома, потому что дверь плотно закрыта, но снаружи…
Договорить он не успел, вернее, я не дослушала, потому что со всех ног рванула в дом, где под лестницей притаилась дверь в подвал. Почему Тим раньше об этом не вспомнил? Вдруг Фай действительно сидит там, несчастный и голодный? Мяукает, плачет. Я дёрнула дверь, но она оказалась беспощадно заперта.
– Заперто, – выдохнул подоспевший следом Тим.
– Я заметила! – огрызнулась в ответ.
– Ключ в ящике на кухне, – добавил подопечный. – Стой здесь, никуда не уходи.
И я стояла, хотя больше всего на свете хотелось самой рвануть к ящику и найти дурацкий ключ, чтобы вызволить любимого котика из заточения. О том, что будет, если кота в подвале не окажется, я старалась не думать.
Старалась. И не справилась с собой, когда подвал оказался пуст.
Мы напару с Тимом обшарили каждый уголок, проверили каждую коробку, полу, ящик. Всё-всё-всё от и до. Я заглядывала в щели, сунулась в вентиляцию, зарылась в кучу старых игрушек, но кота не было нигде. И с каждым новым пустым уголком мне становилось всё хуже. Как так? Где же он?
– Его здесь нет! – взвыла я, когда последний чёртов ящик с соленьями был отодвинут в сторону, а Фая там не оказалось.
– Лада, у тебя истерика, – как попугай, повторил Тимка.
И я сорвалась. Ринулась к нему, обвиняющее тыча пальцем в грудь, с каждым мгновением всё сильнее и сильнее повышая голос.
– Истерика? – палец сильнее втыкается подопечному в грудь. – А кто виноват? Кому нужно было половину дня рыться в макулатуре и оставлять дверь открытой? Кто не думал головой, когда строил из себя взрослого дядю?
– Лада…
– Это ты виноват! – рявкнула я. – Ты вечно ведёшь себя, как маленький засранец. Ты не думаешь о других. Зачем вообще нужно было рыться в этих дурацких бумажках?
– Лада, – Тим абсолютно спокойно покачал головой, словно это я маленькая девочка, и добавил своё коронное: – Малышка.
– Я. Не. Малышка!
Рвано выдохнула, сжимая кулаки и ощущая, как глаза застилают слёзы. Дурацкие слёзы, почему я никогда не могу сдержаться? Дурацкий Тимка, который строит из себя такого всего взрослого. Дурацкая я… которая ведёт себя, как маленькая.
– Слышал? Хватит! Кота угробил, ещё и меня достать хочешь?
– Ла-ада!
– Что Лада? Уже вечность как Лада. Зачем я только подписала этот ваш долбаный контракт? – Хотелось или крушить, или рыдать, и я выбрала первое, со всей силы стукнув подопечного кулаком по груди. Он даже не дрогнул, и я раздражённо саданула пацана ещё разок. – Зачем только ты свалился на мою голову вместе со своими родителями? Ненавижу!
Голос звучал визгливо и хрипло, словно не мой. Какая-то частичка меня уверяла, что это неправильно, что стоит успокоиться и перестать обвинять Тима во всех грехах. Но в груди бурлила приправленная расстройством ярость.
– Хватит! – вдруг гаркнул Тим, перехватывая меня за запястья. Какой это был удар? Третий? Пятый? Одиннадцатый? – Хватит, кот найдётся. Я сейчас всех на уши подниму. Найдём! А ты сядь, успокойся…
– Я спокойна!
Тим усмехнулся, а в следующее мгновение ухватил меня за подбородок и… поцеловал?
-55-
Странно, непривычно… приятно.
Я задохнулась, подавилась словами, когда его тёплые губы накрыли мои, когда пальцы крепче сжали подбородок, вынуждая запрокинуть голову, согласиться, ответить. Это было как наваждение. Вот я кричала, готова была рвать и метать, убить стоявшего рядом парня, а секунду спустя на талии уже лежала сильная рука, грудью я прижималась к его груди и, чёрт побери, отвечала!
Потому что не ответить на этот поцелуй было невозможно. Я с самого первого дня в этом доме знала, что Тим настойчив, но сейчас он был просто подавляющ. Или мне снесла голову недавняя истерика? Почему бы иначе я сейчас стояла, цепляясь пальцами за его рубашку, чтобы не упасть на внезапно ослабевших ногах, и так самозабвенно целовалась с малолеткой, с подопечным, с…
– Видит Бог, ты сама меня вынудила, – прошептал Тим, отстраняясь и тяжело дыша.
Я ничего не ответила. Потому что тупо ответить не могла. Я стояла посреди подвала и ощущала, как мир вновь наполняется звуками, цветами и запахами. Как бешено долбится сердце в груди, грозя пробить рёбра, как саднит сорванное криками горло, как подгибаются ноги, вмиг ставшие ватными, какими-то чужими. Я не могла отпустить рубашку Тима, потому что иначе точно бы упала, зато чувствовала, какая ткань мягкая и что она до сих пор приятно пахнет порошком, хотя подопечный проходил в рубахе с самого утра.
Единственное, на что меня хватило, это опустить голову, утыкаясь лбом Тиму в грудь. Он тоже не двигался, лишь пальцы едва ощутимо поглаживали мою спину. Но так не могло продолжаться долго.
– Тим… – начала я, вскидывая голову.
– Я найду кота, – прервал он, криво улыбаясь и убирая руку с моей талии. – Ты поставь пока чайник, приди немного в себя. Не переживай, главное.
Из-за чего мне нужно было не переживать? Из-за пропажи Фая или из-за поцелуя? Грёбаного, чтоб его, поцелуя с подопечным. От которого подгибаются ноги и пересыхает во рту. Сердце вновь пропустило удар, я сглотнула и отступила на шаг.
– Я сама тоже поищу, – пробормотала, не в силах отвести взгляд от его лица. Сурового, строгого, серьёзного. Взрослого.
И чертовски красивого. Хотелось материться. Совсем не по-учительски. Хотя о чём это я? Учителя не целуются со своими учениками, не заглядываются на них. У них не перехватывает дыхание так, как у меня сейчас, при виде его губ; не подгибаются ноги от направленного на них взгляда; не сходит с ума сердце, когда подопечный слегка склоняет голову набок, демонстрируя упрямую линию челюсти.
Дерьмовая из меня гувернантка.
Дерьмовый из Тима подопечный.
– Лада. Иди. На кухню, – отрывисто заявил Тим.
И я подчинилась. Просто развернулась и пошла наверх, поддерживаемая под локоть его рукой, а когда Тим скрылся на улице, упала на диванчик в прихожей, запрокинула голову на спинку и спрятала лицо в ладонях. Голова просто раскалывалась, напоминая о недавней истерике (Тим не ошибался, она была). Трое суток до его дня рождения. Поздравляю, Лада, ты довела парня! И себя с ним заодно. Что теперь будешь делать? Убиваться?
Убиваться я не стала. Просто глубоко вздохнула, слегка помассировала глаза пальцами… и пошла на кухню исполнять приказ. Ставить чайник и успокаиваться. Горячий чай поможет лучше любых самокопаний.
Разве я не думала о Тиме, как о представителе противоположного пола? Каюсь, думала. Просто мельком. Замечала, что он привлекателен, что выглядит очень взросло; видела, что подопечный сильный, хищный, опасный. Но никогда не примеряла эту опасность на себя, потому что «ненавистная нянечка», от которой жаждут избавиться, не входит в ранг возбуждающих (во всех смыслах) факторов.
«Не входит и не будет входить», – решила я, методично размешивая чай ложечкой, хотя в нём не было ни капли сахара. Только сердце вновь взволнованно ёкнуло, когда за спиной раздалось.
– Эй, Лада.