апиры с золотыми или серебряными рукоятками; все таверны кишели бородатыми солдатами, побывавшими во Фландрии и Испании и изощрявшимися в разного рода ругательствах; находилось множество охотников послушать разные хвастливые рассказы моряков, побывавших под командою Дрейка или Ралея у испанских берегов; табак в то время только входил в употребление, но курение прививалось быстро и сильно афишировалось; все сословия верили еще в духов и ведьм, и находилось только несколько атеистов, вроде Кита Марло и Вальтера Ралея, не веривших в них; не укрощенная еще Англия продолжала веселиться, по-прежнему устраивая народные спектакли и празднества, танцуя прежние веселые и характерные танцы, хотя пуританство уже начинало кое-где явно проявлять свое влияние; и наконец последняя новость: только что совершившаяся казнь беспокойного герцога Эссекского и знаменитый процесс против его единомышленников, заключенных в тюрьму.
Прежде чем войти в таверну «Сокол», Мерриот еще раз быстро оглянулся кругом, как бы надеясь увидеть где-нибудь очаровавшую его красавицу, которая, может быть, еще находилась поблизости от театра. Но публика, переполнявшая театр, разбрелась уже во все стороны, и здесь, на берегу Темзы, виднелись только женщины, стоявшие гораздо ниже ее общественного положения. Гель вздохнул и последовал за своими спутниками в таверну.
Они прошли через общий зал, чтобы попасть в комнату, где они могли сидеть одни, без посторонних; вдруг к ним подошел высокого роста человек с черной бородой, с грубыми и резкими чертами лица, средних лет, одетый в старую, засаленную куртку красного цвета и коричневые бархатные штаны до колен, с жалкими остатками широкополой шляпы на голове, с длинным мечом и кинжалом, висевшими у него за поясом. Башмаки его были в таком состоянии, что почти не заслуживали больше этого названия, а шерстяной коричневый плащ имел вид рваной тряпки. Лицо его было пасмурно и задумчиво, но, как только он увидел актеров, он сразу напустил на себя вид развязного человека, которому очень везет в жизни.
– «Актеры идут сюда, милорд», – произнес он напыщенно слова пьесы. – Недурная трагедия, мастер Шекспир, очень недурная! Прямо даже превосходная!
– Несмотря на то что ты сделал все со своей стороны, чтобы испортить ее, крикнув на весь театр во время поединка, Кит Боттль, – заметил Виль Слай.
– Капитан Боттль, прошу вас это помнить, милостивый государь, – ответил ему Боттль, принимая важный вид, – так, по крайней мере, меня звали в то время, как я унес с поля сражения сэра Филиппа Сиднея и вел свою команду за лордом Эссексом при Кадисе.
– Как же ты поживаешь, капитан Кит? – спросил Шекспир, и в голосе его прозвучала грустная нотка.
– Прекрасно, как всегда, – ответил Кит, – марширую вот под эту музыку.
Он вынул кошель и потряс им в воздухе, чтобы заставить зазвенеть монеты.
Пропустив вперед всех актеров, Кит дернул за рукав Мерриота, проходившего последним. Когда они очутились вдвоем в отдаленном углу комнаты, Боттль сразу изменил тон и сказал:
– Нет ли у тебя лишнего шиллинга или двух? Только до завтрашнего дня, клянусь тебе в этом. Я знаю, что получу сегодня деньги. Мне нужно только иметь шиллинг или два, чтобы начать игру в кости. Я знаю, что сегодня чертовски везет мне. Видишь ли, в чем дело, юноша, я не могу солгать тебе – обстоятельства мои плохи: я не ел со вчерашнего дня.
– Как так, но что же у тебя звенело в кошельке? – спросил с удивлением Гель.
– Это – дело другое. Неужели ты думаешь, не в обиду тебе будь сказано, что я выкажу свою бедность перед актерами? – Говоря это, старый воин открыл свой кошель и показал в нем несколько медных колечек от старой цепочки. – Когда у тебя нет ни одной монеты, пусть они звенят как можно громче у тебя в кармане; это полезно во многих отношениях, милый юноша.
– Но если тебе даже пообедать не на что, – сказал Гель, – каким образом ты попал в игорную комнату?
– Ах, это пустяки, – ответил, немного смутившись, Боттль. – Видишь ли, когда происходит борьба между телом и духом, победить должен всегда последний, ведь шестью пенсами я не мог удовлетворить и то и другое. Я долго колебался и думал, что лучше: съесть мяса и выпить пива или же посмотреть, не повезет ли мне в игре? Ты ведь знаешь Кита Боттля: хотя он участвовал в сражениях и перерезал немало испанских глоток и хотя он любил и мясо и пиво, но потребности ума для него всего дороже.
Тронутый при мысли, что голодный воин пожертвовал последними шестью пенсами, только бы попытать счастья в игре, Гель сейчас же полез к себе в карман, достал все, что у него оставалось от жалованья за последнюю неделю, около пяти шиллингов в общем, и отдал два с половиной шиллинга Боттлю, говоря:
– Я могу дать тебе половину только, Кит, остальные я должен отдать человеку, у которого занимал как-то раньше.
– Нет, юноша, – воскликнул Кит, быстро оглядевшись кругом, чтобы убедиться, что никто из присутствующих не видит их сделку, – я вовсе не желаю тебя грабить, я возьму два шиллинга, и ни одного пенса больше! У тебя золотое сердце, юноша, завтра я отдам тебе деньги, хотя бы для этого пришлось заложить свой меч. Завтра отдам, верь старому солдату Боттлю!
И, гордо выпрямившись, старый капитан, достигший своей цели, исчез из виду. Мерриот прошел в комнату, где уже сидели актеры. Бокал вина с Канарских островов уже стоял на столе и ждал его.
– Ну что, Гель, – воскликнул Слай, – кажется, Боттль посвятил тебя в какую-то государственную тайну?
– Люблю я этого старого бродягу, – ответил Гель, избегая прямого ответа. – Ведь он главным образом и обучил меня фехтовальному искусству. Он в душе солдат, и, кроме того, в нем масса самолюбия, что резко отличает его от других бродяг.
– Мне кажется, дела его плохи, – заметил Флетчер, – несмотря на то что он звенел своими монетами. Я видел сегодня, как он бродил вокруг театра, с завистью посматривая на сидящих в нем; он, казалось, стоял и ждал, не подойдет ли кто-нибудь из его друзей, чтобы заплатить за него за вход. Я позволил ему войти даром. Вы бы видели, как он обрадовался этому!
– Я воображаю, наверное, лицо его сразу просветлело, – сказал Шекспир. – Вот если бы все так легко поддавались различным впечатлениям, как этот человек.
Гель улыбнулся при мысли, как ловко все же Боттль умеет пользоваться обстоятельствами и скрывать от других свои плохие денежные дела.
Когда Гель положил назад в карман свои последние три шиллинга, он вдруг нащупал в нем что-то волосатое; поспешно выдернув руку, он увидел, что это – седая борода, которую он надевал, когда играл престарелого лорда. Он вспомнил, что случайно поднял ее с пола, куда она как-то упала, и в рассеянности положил в карман, торопясь уйти из театра. Посмотрев на бороду, он сунул ее обратно в карман.
После того как вино обошло три раза всех кругом, актеры встали и вышли из таверны, чтобы покинуть район театров и пивных и отправиться в город; они предпочли это сделать пешком, чем ехать на лодках от самой таверны.
Они прошли целый ряд таверн, частных домов, мимо дворца епископа Вестминстерского и наконец завернули на улицу, носившую название «Длинная Южная дорога», потом повернули налево, на Лондонский мост, и пошли через него, причем им пришлось кричать друг другу, чтобы расслышать одному другого, настолько силен был шум воды. До гостиницы «Морская дева» было еще далеко, и поэтому Конделль предложил зайти еще куда-нибудь по дороге выпить бокал пива.
Войдя в первую встречную пивную, они вдруг наткнулись на капитана Боттля, сидевшего за столом. Визави сидел молодой человек в светлой атласной куртке, с красным бархатным плащом. Вид его был независимым и вызывающим. Они были заняты едой и игрой в кости в одно и то же время.
– Послушай, старый негодяй, ты, кажется, не можешь проглотить куска без того, чтобы не поиграть в кости?
– Это – самая невинная игра, сэр, – заметил Кит, стараясь скрыть от своего товарища неудовольствие, отразившееся на его лице. – Ведь я играю без всякого риска, проигрываю каких-нибудь шесть пенсов, не больше.
И он продолжал свою игру, ясно выражая этим, что вовсе не желает, чтобы ему мешали.
– Да, это верно: капитан Воттль играет всегда без всякого риска, – сказал Конделль.
– Это значит, что я как-то обыграл его, – конфиденциальным шепотом заметил Боттль юноше, с которым играл. – Да, Конделль, я играю очень плохо, но все же обыграл вас несколько дней тому назад. Ну ничего, скоро счастье вернется к вам, и вы в свою очередь опустошите мой карман. – И, обращаясь опять к своему товарищу, он добавил: – Подождите меня немного, я должен переговорить с этими господами.
Кит встал и, подойдя к актерам, собрал их всех в кружок и тихо сказал:
– Послушайте, господа, не портите мне, пожалуйста, игры. К чему лишать денег того, кто нуждается в них? Этот глупец ведь положительно утопает в мешках с золотом, он начинен им. Он живет где-то в провинции, где считается первым богачом и щеголем, и приезжает в Лондон раз в год пожуировать и порастрясти здесь свой карман. Он раза два напьется до бесчувствия и затем наскандалит в тавернах, а потом возвращается к себе в провинцию и рассказывает целый год о своих подвигах здесь. Если я не возьму его денег, другой возьмет, может быть, похуже меня; его обдерут как липку и пустят чуть не голым домой.
– Хорошо, мы предоставим его тебе всецело, Кит, – сказал Шекспир, – делай с ним что хочешь, мы не станем рассказывать ему о твоих проделках. Пойдемте, господа. Эти напыщенные провинциальные дураки должны платить за свою глупость. Кит прав, он мог попасть в худшие руки.
Актеры прошли в другую комнату, только Гель остался позади и прошептал Киту на ухо:
– Я знал подобных господ еще до своего приезда в Лондон. Пощипли этого гуся, если сумеешь пустить в ход свои хитрости.
– Хитрости! – воскликнул Кит. – К чему употреблять это слово, придавая ему дурное значение? Ведь на войне дозволяется прибегать к хитростям. Ведь мы пользуемся там всяким случаем, только бы повредить своему врагу. Игра – та же война, и поэтому всякие хитрости и предосторожности здесь тоже позволительны. Да к тому же, если этот юноша пустит в ход свои хитрости, ведь я не буду за это на него в претензии. Следовательно, об этом и говорить нечего.