После завтрака опять тронулись в путь. Как только они выехали из города, Анна со своими провожатыми немедленно последовала за ними. «Простая ли то была случайность, или Кит Боттль нарочно устроил так», – невольно подумал при этом Гель.
Шел опять снег и залеплял глаза нашим путникам, что, конечно, не могло способствовать хорошему расположению духа Роджера Барнета.
Быстрая езда на лошади, тревоги и волнения последних дней не могли не отозваться на его здоровье, он чувствовал себя очень плохо, нога болела невыносимо.
В Галифаксе остановились обедать, опять повторилась та же процедура: Гелю развязали ноги, отвели в комнату и дали поесть; перед въездом в город он потерял из виду Анну и ее людей; вообще в продолжение всей дороги он очень редко оборачивался назад, чтобы поглядеть на нее.
После обеда Мерриот подошел к окну и совершенно нечаянно выглянул из него: ему видно было оттуда две улицы, которые перекрещивались между собою. На той улице, которая была дальше от него, он увидел лошадь, которую вел под уздцы юноша с повязанной головой. Не был ли это Френсис? «Странно, почему он водил оседланную лошадь так далеко от гостиницы?» – подумал Гель, но тотчас же забыл об этом, так как Барнет торопил всех садиться опять на коней.
Они проехали много миль от Галифакса, прежде чем Гель опять увидел Анну и трех ее провожатых. Сначала они ехали вдалеке, но потом заметно придвинулись ближе, что было вполне естественно, так как люди Барнета одним уже своим видом внушали всем страх и служили надежной защитой. В этот вечер обе группы остановились ночевать в Барнеслее, так как состояние дорог и нога Барнета не давали возможности двигаться дальше. Еще не совсем стемнело, когда Гель очутился в отдельной комнате со своими караульными; он тотчас сел опять у окна.
Прошло минуты три. Ожидая ужина, он бесцельно смотрел в окно и вдруг увидел, что вдали Антоний водит взад и вперед оседланную лошадь, как раз против гостиницы. Странно, что он в точности повторил маневр, проделанный утром Френсисом. Но подали ужин, и Гель опять забыл виденное им и поразившее его зрелище.
На следующее утро перед отъездом Гель увидел опять то же зрелище, с тою только разницею, что на этот раз лошадь водил Кит Боттль. Прошло несколько часов непрерывной езды. Гель не раз оборачивался назад и наконец опять увидел позади себя Анну и ее провожатых. Барнет ехал рядом с ним и держал повод его лошади. Половина людей ехала попарно впереди, половина также попарно позади них.
На повороте дороги он опять оглянулся назад и на этот раз встретился глазами с Анной: она, по-видимому, давно ловила этот момент. Всем своим лицом, всеми зависящими от нее средствами она, казалось, просила у него прощения, умоляла его простить ее и позволить ей служить ему. Но прежде чем он успел удостовериться, что не ошибся в том, что увидел, они выехали опять на ровную дорогу, и Анна скрылась из его глаз.
В продолжение еще нескольких часов он мучился неизвестностью и все спрашивал себя, не ошибся ли он, не придал ли ее взгляду значения, которого тот вовсе не имел. Он решил при первой же возможности опять посмотреть на нее, чтобы прочесть ответ в ее глазах.
Когда наконец случай этот представился, он успел только оглянуться назад и улыбнуться ей ласковой, всепрощающей улыбкой.
К его несказанной радости, она ответила такой же радостной и ласковой улыбкой.
Весь этот молчаливый разговор, столь важный для бедного пленника, прошел, конечно, совершенно незамеченным для его мучителей. Барнет вполне понимал, что ему было интересно знать, следуют ли за ним его предполагаемые предатели или нет, и поэтому он все оглядывался назад.
В Клоуне, где они остановились в той самой гостинице, где Анна давала показания против него, Гель опять подошел к окну и увидел Френсиса, который водил взад и вперед оседланную лошадь. Теперь он только понял, что это не простая случайность, а имеет какое-то отношение к нему и его освобождению.
В тот же день, обернувшись еще раз назад, он опять встретился взглядом с Анной, и она пальцем указала ему на лошадь Френсиса, как бы говоря: для вас всегда наготове лошадь, если только вы сумеете освободиться от своих тюремщиков.
Глава XXIII. Дорога в Лондон
Наконец-то Мерриот стал опять самим собою, и сразу к нему вернулось желание жить и быть свободным. Он решил употребить теперь все усилия, чтобы добиться этой свободы. Видимое сочувствие к нему со стороны Анны говорило ему о том, что она относится к нему более тепло, чем этого заслужил бы всякий посторонний человек, попавший ради нее в беду. Очевидно, она твердо решила спасти его, если не устанет следовать за ним и держать все время для него наготове лошадь.
Но откуда в ней явилось это сочувствие, этот интерес к нему? По-видимому, она не могла забыть его любовь, всю силу которой он выказал ей, оставшись ради нее в доме, откуда, он знал, уже не будет спасения.
Хоть бы ему только уйти от своих преследователей и добраться до нее, чтобы убедиться самому в ее чувстве к нему!
Но Роджер Барнет следил за ним все время, не спуская глаз. Он ехал с ним всегда рядом, сам провожал его в гостиницу и из нее, и бдительность его усиливалась по мере того, как ослабевали его физические силы.
В эту ночь они спали и ужинали в Ноттингаме. Барнет спал в той же комнате, где Гель, и часто последний просыпался от стонов несчастного. Утром у Барнета было такое лицо, что сразу было видно, что он не сомкнул глаз всю ночь. И только благодаря железной воле он пересилил себя и заставил приняться за свои обязанности.
Мерриот, как только встал утром, сейчас же бросился к окну и увидел, что лошадь, как всегда, ждет его; на этот раз ее водил взад и вперед Кит Боттль, а далеко от нее виднелась другая лошадь, на которой сидела Анна.
В эту минуту он дорого бы дал, чтобы находиться на свободе. Но позади стояли его мрачные сторожа, за которыми виднелась еще более мрачная фигура Барнета с красными от бессонницы глазами.
Ветер стих, небо было безоблачно, и стало значительно теплее, чем все эти дни. Но Барнет продвигался вперед очень медленно, так как боль в ноге давала себя чувствовать при каждом движении лошади. Он остановился обедать, когда не было еще одиннадцати часов и отъехали они не дальше Мельон-Мобрау.
Мерриот очень радовался тому, что путешествие их совершается медленно, но, как ни тихо продвигались они вперед, все же Лондон постепенно все приближался к ним, и теперь он был не дальше ста миль от них. Только сто миль, а между тем не было еще никакой надежды на то, что совершится чудо и ему удастся снова очутиться на свободе, чтобы воспользоваться блаженством, которое сулила ему любовь Анны. Жизнь приобрела для него снова цену, и весь мир казался прекрасен, так что мысль о переселении в другой мир ужасала его несказанно.
Когда они снова тронулись в путь, Мерриот заметил, что Барнет чувствует себя так худо, что, очевидно, энергия его стала уже ослабевать. Они ехали все время рядом, победитель, мучимый физическими страданиями, и побежденный, изнывающий от нравственных мук. В два часа они приехали в Окгем. Барнет приказал остановиться в первой попавшейся гостинице и объявил, что больше в этот день они уже не поедут дальше, так как страдания его невыносимы.
Затем он послал Гудсона вперед заготовить, как всегда, комнату для пленника, чтобы прямо с лошади свести его туда. Барнет не въезжал в ворота гостиницы, так как видел, что там очень много народу, и ждал, пока ему дадут ответ относительно комнаты. Он нарочно старался окружить Геля несколькими своими людьми, чтобы никто не заметил его связанных рук и ног; благодаря этому никто не обращал на них особенного внимания.
Гель, сидя спокойно на лошади, обдумывал все испытанное им за последнее время и вспомнил, что как раз в этот вечер истекало ровно десять дней с того дня, как он выехал из Флитвуда, а между тем до Вельвина оставалось еще целых семьдесят миль.
Но размышления его были прерваны появлением Гудсона, который сказал что-то шепотом на ухо Барнету; тот приказал въезжать всем во двор, и там уже помогли Гелю сойти с лошади, четверо человек повели его по черному ходу наверх, в приготовленную для него комнату. Очевидно, его не повели через главный ход, чтобы не возбуждать любопытства других гостей.
Гель первым долгом подошел к окну, чтобы посмотреть, не выходит ли оно на улицу, но, к своему ужасу, убедился в том, что оно выходит на большой четырехугольный двор гостиницы, с трех сторон ограниченный стенами самого здания; с четвертой стороны виднелась каменная стена с воротами; часть двора была скрыта от его взора крышей балкона, шедшего вдоль всего внутреннего фасада здания. Отсюда, конечно, он не мог видеть лошади, хотя бы ее и водили в ожидании его.
– Что вы там смотрите так пристально? – спросил подозрительно Барнет.
– Я смотрю и удивляюсь, что во дворе так много людей: вероятно, произошло что-нибудь особенное.
– Да, в этом дворе сегодня будет спектакль; двор должен заменить собой зрительный зал и сцену, так как городской театр закрыт по случаю пятницы.
– Спектакль? Но кто же собирается здесь играть?
– Придворные актеры, они совершают теперь свое турне. Они, кажется, играли в Лондоне, в театре «Глоб». Ведь и вы там играли, если не ошибаюсь.
Но Гель не отвечал на этот вопрос, так как был взволнован известием, что его друзья: Шекспир, Слай и другие – так близко от него, в то время как он воображал, что они где-нибудь далеко и он никогда больше не увидит их.
В эту минуту в толпе внизу раздался хорошо знакомый ему голос.
Глава XXIV. В старой пьесе новая сцена
Причина, по которой Мерриот не мог видеть лица, голос которого показался ему столь знакомым, и не мог также видеть небольшой сцены, сделанной во дворе, заключалась в том, что все это происходило под его окном и закрывалось от него балконом нижнего этажа.
Как Мерриот, так и Барнет так были заняты своими делами, что при входе в гостиницу не заметили расклеенные повсюду афиши, которые гласили, что пойдет «Битва при Алькасаре», пьеса Джорджа Пиля. Но дело в том, что, после того как была уже наклеена эта афиша, в гостиницу вдруг приехал молодой герцог Туррингтон со своей молоденькой женой. Они заняли целый этаж и привезли с собой множество слуг и багажа; когда молодая леди узнала, что будут играть «Битву при Алькасаре», она выразила сожаление по поводу того, что придворные актеры, которых она давно желала видеть, выбрали такую пьесу, где вовсе не говорится о любви, и что было бы лучше, если бы они сыграли что-нибудь трогательное. Молодой герцог, влюбленный в свою красавицу жену, немедленно призвал к себе актеров и попросил их, если возможно, выбрать другую пьесу вместо той, которая значилась на афишах. Актеры после короткого совещания решили удовлетворить его просьбу, и поэтому перед начал