— Где же вы будете танцевать через четыре дня? Vous plaisantez mon ami.[67] Сколько мне известно, через четыре дня не предвидится никакого бала.
— Бал, о котором я говорю, дается не в высших сферах, но тем не менее это будет совершенно порядочный, приличный и притом маскированный бал, что, по моему мнению, придает ему особенную заманчивость. Мы, — продолжал он, обращаясь к Ирене, — открываем в воскресенье карнавал в нашем раю. Об этом рае я вам, кажется, уже рассказывал. Вы, вероятно, помните моего приятеля, молодого человека, который во время достопамятной прогулки по озеру взял нашу лодку на буксир и потом получил удар ножом от лодочника. Этот молодой человек отправляется в Америку — никто не знает, что именно заставляет его туда ехать. Все мы его очень любим и хотим устроить ему торжественный, прощальный вечер. Подобного маскарада, как наш, ему, конечно, не придется видеть во всех пяти частях света.
За этими словами последовала маленькая пауза. Ирена побледнела как смерть, у нее захватило дыханье; дядя оставил охотничий альбом и, подойдя к поручику, как будто нечаянно наступил ему на ногу. Шнец, по-видимому, не замечая того, что происходило вокруг, хладнокровно играл своею цепочкой, на которой висели в качестве брелоков кабаний зуб, пара оленьих рогов и большой перстень с печаткою.
— Comment,[68] — сказала старая дама, — ваш приятель хочет отправиться в Америку? C’est drole[69] — и в такое ужасное время года — аu Соеur l'hiver[70] — а я хотела было просить вас, любезный Шнец, привезти этого молодого человека ко мне. Судя по наружности, он должен быть отличным танцором; к тому же его рождение и образование дают ему право бывать на балах в высшем обществе, и он, наверное, предпочтет эти балы танцевальным вечеринкам ваших приятелей-артистов.
— Это еще вопрос, графиня, — сухо отвечал Шнец, теребя свое ухо. — Насколько я знаю моего приятеля, он вообще не любит стеснений и кажется мне человеком настолько свободным от предрассудков, что не будет справляться в Уложениях о столбовом дворянстве, можно ли ему веселиться или нет, и удовлетворяет ли хорошенькая дама, с которою он танцует, всем условиям, необходимым для того, чтобы быть принятою при дворе. Он видел на своем веку достаточно образчиков так называемого высшего общества, чтобы иметь право без особенного сожаления поворачиваться к нему спиною. Теперь Феликс приискивает такое общество, которое было бы ему по душе, там, где может его найти. Если предположить даже, что он попал в так называемое дурное общество, то для маскарадного бала общество это будет все-таки достаточно хорошо, уже потому, что оно — не так называемое хорошее общество.
— Toujours le meme frondeur! — сказала, смеясь, старая дама. — Mais ont doit pourtant observer les convenances,[71] — я думаю, что если ваш приятель снизойдет до этой Boheme,[72] как, например, это делаете вы…
Шнец сильно нахмурился.
— Снизойти! Да об этом здесь и речи нет, уверяю вас: если бы самые пригодные для придворной сферы члены вашего высшего общества изъявили желание сделаться членами нашего рая — их забаллотировали бы, за немногими разве исключениями. Это я говорю в отношении мужчин. Что же касается до обычных посетительниц рая, то хотя они не могут во всех случаях рассчитывать на сочувствие дам «высшего общества», но тем не менее ведут себя очень мило и отлично умеют соблюдать правила приличия. Не будь этого, неужели вы думаете, что я решился бы пригласить m-lle Ирену на маскарадный бал в нашем раю, а между тем это-то и послужило побудительною причиною к сегодняшнему моему визиту.
— Ирена! Qu’en dites-vous ma chere infant? Mais c’est idée laplus extravagante que mr. Schnetz…[73]
— Видите ли, — сказал Шнец, обращаясь к Ирене и не обращая внимания на речи графини, — каждый член имеет право пригласить с собою на вечер даму. При этом не спрашивается, знакома ли она с кем-либо другим из членов или нет. За нее отвечает кавалер. До сих пор члены общества в своем выборе обнаруживали столько такта, что ни разу еще не было какого-нибудь скандального случая. Вообще, впрочем, женское общество в раю отличается большим разнообразием в отношении происхождения и образования. Большею частью оно состоит из дочерей почтенных горожан, есть в нем несколько актрис из театров в предместьях, попадаются также белошвейки и модистки (за неприступность добродетели которых я не поручусь). Но под масками все эти различия сглаживаются, видны только одни блестящие, веселые глазки; побывать на таком празднике, во всяком случае, интересно. Он оставит в вас несравненно более приятное воспоминание, чем раздушенные рауты нашей аристократии, которые как-то все на один лад, не блистают остроумием и не имеют непринужденного, задушевного характера, располагающего к веселью.
— Впрочем, — продолжал он, не видя, по выражению лица Ирены, чтобы она была уже согласна принять его предложение, — вы не обязаны особенно стесняться. Если вы будете чувствовать себя не в своей тарелке между нашими Bohemiens, то вы можете взглянуть на все это как на представление, окончания которого никто вас не обязывает ожидать. Я могу вам только сказать, что невеста Янсена и милая наша Анжелика обещали также быть в раю, а потому у вас не будет недостатка в почетной страже. Графиня, помогите мне убедить мадемуазель Ирену. Строгий дядюшка, конечно, противиться не будет.
— Как? Вы предлагаете мне помочь вам, безбожному искусителю? — воскликнула старая дама, отчасти со смехом, отчасти с ужасом. — Mais decidement vous tournez a la folie mon cher Schnetz![74] Разве вы забыли, что я, pour ainsi dire,[75] в нравственном отношении заступаю у Ирены место ее матери, что я отвечаю за все впечатления и случайности, которым может подвергнуться Ирена в Мюнхене? И вы хотите, чтобы я убедила ее посетить общество, где бывают женщины de la plus basse extraction[76] — конторщицы, гризетки, натурщицы, одним словом, общество, которое, как бы оно ни было интересно и оживлено и как бы ни было предпочитаемо нашему кружку негодными мужчинами, будет все-таки оставаться, в сущности, mauvais genre.[77]
Во все время этой с жаром высказанной речи на лице Шнеца выражалась какая-то смесь гнева, сожаления и досады. Когда дама замолчала и, лаская Ирену, хотела заключить ее в свои объятия, как бы желая спасти этого цыпленка от когтей коршуна, поручик медленно приподнялся и, скрестив на груди руки, сухо произнес, точно отчеканивая каждое слово:
— Трудно было бы, разумеется, переделать понятия и убеждения особы ваших лет, насквозь пропитанной придворной атмосферой, но тем не менее я должен буду просить вас не употреблять выражения mauvais genre относительно общества, в которое я имею честь приглашать мадемуазель Ирену. Ввести молодую, глубоко уважаемую мною особу в такое общество, где бы она могла быть шокирована и оскорблена чем-нибудь грубым, недостойным, — не в моих правилах. В этом отношении я смотрю на вещи едва ли не строже вас, несмотря на то, что на вас лежат, как вы говорите, материнские обязанности. В оное время, когда я принадлежал к кружку здешней аристократии, которая здесь, конечно, не лучше и не хуже, чем в других столицах, мне приходилось слышать такие бальные разговоры, которых в нашем, далеко не щепетильном, раю не могла бы извинить даже и маскарадная свобода. Конечно, на аристократических балах болтали по-французски без малейшей запинки, но зато двусмысленности скользили у нас среди светской болтовни также без всякой запинки. Это считалось даже bon-genre.[78] Что же касается до поступков нашей haute extraction[79] в нравственном отношении, то лучше об них и не говорить… Вам самим достаточно хорошо известна придворная хроника. Вы знаете, как легко самые утонченные великосветские манеры уживаются с крайнею разнузданностью нравов. Самые чистокровные аристократы, по отношению к прекрасному полу, точно так же стараются пользоваться его слабостью, как это делают и плебеи… Даже в большинстве случаев совесть оказывается у них покладистее, чем у плебеев, а между тем подобным господам вы без боязни поручили бы мадемуазель Ирену на целый котильон. Кстати, если угодно, я вам напомню о том, что пришлось вынести вам самим от ваших кавалеров во время танцев. Например: барон X, который…
Тут Шнец наклонился и стал что-то нашептывать на ухо старой графине, несмотря на все старания ее освободиться от насильственной его сообщительности.
— Mais vous etes affreux![80] — воскликнула она наконец и стала отмахиваться от него носовым платком, как если б ее преследовал целый рой назойливых комаров.
— Тысячу раз прошу извинения, — сказал Шнец, обращаясь снова к Ирене. — C’est contre la bienseance, de chuchoter en societe.[81] Вы видите, что я еще не совсем забыл катехизис светской благопристойности, хотя, признаться, нередко грешу против него. Я имел намерение убедить графиню в том, что хотя здешняя Boheme, из среды которой я выбрал себе кружок приятелей, состоит тоже из человеков, а не из ангелов, но что тем не менее в ней нельзя рассчитывать встретить людей, которые могли бы послужить объектом для практического изучения распущенности нравов и анормальности культурных явлений общественной жизни нашего столичного города. А между тем некоторые из членов высшего здешнего общества отлично пригодились бы для этой цели.