Феликс не успел пробормотать извинения, как долговязый англичанин, отплясывавший с белокурой немочкой, остановился, вывел даму свою из круга танцующих и подошел к Феликсу. Оказалось, что это был Эльфингер с Анжеликою. Новые приветствия, смех, взаимные разглядывания и восклицания. Возле карикатурной фигуры англичанина, которого Эльфингер представлял с неподражаемым комизмом, артистка казалась более обыкновенного авантажной, тем более что после танцев глаза ее разгорелись, а щеки покрылись румянцем. Розенбуш рассказывал, что Анжелика хотела сперва во что бы то ни стало одеться поселянкой из Дахау, то есть настоящим пугалом. «У нее есть, к несчастью, слабость стараться не быть кокеткой, между тем как, по мудрому соизволению Божьему, все женщины должны быть таковыми. Это кажущееся отречение от прирожденного греха, — говорил Розенбуш, — представляет собою самый страшный вид кокетства, за которое такие святые мужи, как я, должны угрожать грешницам адскими муками». В ответ на это Анжелика показала вид, будто она сильно раздражена высокомерными притязаниями духовенства, и объявила, что намерена выслушивать наставления только от духовных лиц ее исповедания. Затем, с многозначительною улыбкою поздоровавшись с Феликсом, художница взяла его под руку, чтобы проводить к Янсену и Юлии, которые, наивно сказала она, составляют до сих пор самую прелестную парочку на балу.
Феликсу и Анжелике пришлось прокладывать себе путь через весь зал. Вращавшиеся в вихре танцев пары постоянно заставляли их останавливаться. Это дало время барону осмотреться в обществе. Впрочем, он в состоянии был узнать лишь немногих. К нему подошел толстый смуглолицый араб, в белом бурнусе, поклонился, скрестив на груди руки, и после этого безмолвного приветствия удалился на другой конец залы. Феликс узнал в нем Росселя, по комфортабельной манере, с какою араб усаживался в кресла, и хотел было подойти к толстяку, но в это время внимание его обратил на себя молодой паликарь в полном вооружении. Он танцевал с прелестною дамою и носился с нею, как сумасшедший, по всем направлениям, ловко скользя между группами танцующих.
— Это Стефанопулос! — воскликнул Феликс. — Кто такая его дама?
Анжелика пожала только плечами, видимо не желая отвечать. Впрочем, и без этой дамы не было недостатка в красавицах, которые, хотя и принадлежали к самым различным слоям общества, держали себя все без исключения прилично и скромно. К Феликсу подошел молодой архитектор и пожелал ему доброго вечера. На нем был красивый фламандский наряд. Спутницу его нельзя было назвать красавицей, но у нее была чрезвычайно умная и выразительная физиономия. Она была в костюме средневековой мещанки в большом чепце и с высоким воротничком на шее. Пара эта весьма грациозно танцевала старинный национальный гросфатер.
Коле также танцевал, но только «соло», в чрезвычайно забавном костюме. Он был одет святым Дионисием, который держит под мышкой собственную свою голову. Коле добыл себе большой кочан капусты,[87] раскрасил его и нарядил в парик из конского волоса. Вокруг собственной его головы было искусно прилажено сияние, с которого ниспадал золотой флер, закрывавший лицо. Издали казалось, что блестящий золотой диск укреплен непосредственно на туловище. Эта неграциозная, но смешная фигура прыгала в такт музыке между танцующими парами, отпуская по временам импровизированные остроты, и приставала в особенности к капуцину, который со своей стороны обнаруживал к святому мужу глубокое уважение, постоянно подвивал его табачком и изъявлял желание поцеловать отрубленную голову.
— Где же Шнец? — спросил Феликс.
Анжелика, по-видимому, не расслышала вопроса. Она в это время подходила к окну, около которого сидело несколько гостей и в том числе Янсен со своею невестою.
— Не правда ли, что на нее можно было бы молиться? — сказала шепотом художница, подводя Феликса к Янсену и Юлии, которые приветствовали его радостными возгласами.
Действительно, нельзя было представить себе ничего восхитительнее этой молодой еще девушки. Юлия, казалось, сияла в спокойном величии своей красоты. На ней было темно-малиновое бархатное платье с широкими рукавами. Единственным украшением прелестной обнаженной ее шеи, на которую ниспадали роскошные белокурые локоны, была тонкая цепочка венецианской работы. Феликсу показалось, что только сегодня в первый раз увидел он Юлию в полном блеске ее красоты. Янсен также в венецианском костюме стоял возле своей невесты. Фигура его, взятая сама по себе, была весьма характерна и выразительна, но близ Юлии он казался придворным кавалером, стоящим рядом с владетельною принцессою. Оба они не танцевали. Он — потому что не любил танцев; она — потому что не хотела танцевать ни с кем другим. Так как Эльфингер пустился опять отплясывать со своею дамою, то Юлия предложила Феликсу освободившийся возле нее стул и завязала с ним оживленный разговор, причем, к великому удивлению барона, по временам как-то многозначительно улыбалась, по-видимому, без всякой причины и делала коварные, загадочные намеки. Он как-то вскользь напомнил ей было о близкой разлуке, но она сделала вид, будто его не расслышала.
— Вы еще не встречались с поручиком? — внезапно спросила она. — Вам бы следовало с ним повидаться. Он искал вас по всему залу и теперь, вероятно, сидит в боковой комнате, за стаканом вина, чтобы утешиться.
Она улыбнулась и положила прелестную свою ручку в руку своего жениха, тогда как другая рука играла маленьким изящным веером.
Феликс встал. Им овладело беспокойное любопытство.
— Не хотите ли и вы отправиться в это святилище? — сказал он. — Можно бы было усесться за стол и поужинать.
— Может быть, вы найдете там для вас более интересное общество, — сказала, не глядя на него, Юлия. — Мы, старые жених и невеста, не пара такому щеголю-испанцу, который притом не обзавелся даже подходящей дамой. Ступайте туда одни. Мы еще успеем подоспеть вовремя.
Она приветливо кивнула головой; но во взгляде ее было так много лукавства, что барон в недоумении пожал плечами и, пробираясь через толпу танцующих, направился прямо в рай.
ГЛАВА V
Едва Феликс перешагнул через порог рая, как из угла знакомый ему голос произнес:
— Buenos tardes Señor don Felix[88] Вы являетесь немного поздно, но все же, надеюсь, еще успеете натанцеваться до упаду. Имею честь познакомить вас с вашею соотечественницею, настоящею гитаною: Señorita…[89]
Но Феликс был уже не в состоянии ничего более расслышать. Перед ним стояла Ирена.
Она была невыразимо прелестна в живописном своем цыганском наряде. Волосы ее были перевиты коралловыми бусами и монетами, в ушах вместо серег были вдеты большие кольца; слегка насурьмленные брови соединялись тонкою чертою над переносьем.
Внезапно увидев перед собою того, кого она, однако же, ожидала и для кого облеклась в этот наряд, Ирена покраснела как маков цвет и опустила глаза в землю. Она тяжело дышала и силилась улыбнуться, а между тем с трудом сдерживала слезы, которые так и хотели брызнуть из-за густых ее ресниц!
Несколько мгновений Шнец наслаждался созерцанием взаимного смущения влюбленных. Потом, сжалившись над беспомощным их состоянием, поручик сказал самым сухим своим тоном:
— Вы, кажется, несколько знакомы. Госпожа гитана обязана этому благородному андалузцу своим спасением из разъяренных волн чуть не поглотившего ее Штарнбергского озера. Полагаю, что благородный андалузец не менее удачно проведет ее теперь через вихрь вальса, во всяком случае он это сделает много лучше, чем мое герцогское сиятельство. Вследствие подагры моя походка уж слишком отзывается испанскою важностью. Соберитесь-ка с духом и пуститесь в танцы с вашею гитаною. Потом она, пожалуй, вам погадает.
Феликс как будто ожил.
— Хотите танцевать? — почти шепотом спросил он, подойдя к Ирене.
Она кивнула головой в знак согласия. Краска бросилась ей в лицо. Она, казалось, не смела не только заговорить с ним, но даже и взглянуть на него. По его мнению, она очень изменилась. Даже когда он почувствовал ее руку на своем плече и понесся с ней по зале, он не узнавал в ней прежней Ирены. Никогда не видал он ее такой нерешительной, боязливо дрожащей и молчаливой. Когда он в вихре танца обхватил ее стан и прижал к себе, ему казалось, что он как бы во сне, в состоянии неизъяснимого блаженства, при котором непонятно изменяются самые знакомые черты и доставляется обладание недосягаемым. У Феликса было так отрадно на душе, что он всеми силами старался только все ближе и ближе прижимать к себе это восхитительное создание и по возможности продлить это наслаждение. Он не мог видеть ее лица, но глаза его отдыхали на ее каштановых волосах, а рука, обхватившая талию, ощущала трепет тела. Эти два счастливца не произнесли ни слова и не выразили своего счастья даже пожатием руки. Им не о чем было говорить друг с другом. Оба они слились в одно существо и не замечали даже любопытства, возбуждаемого ими во всем остальном обществе, из которого чужие смотрели на них с удовольствием или с завистью, а посвященные — с участием и радостью. Весь мир не существовал для них в эту минуту: не было ни друзей, ни чужих. Кроме биения собственного сердца, они слышали только звуки музыки. Невозможность беседы в первую минуту свидания была для них истинным благодеянием. Крепко прижавшись друг к другу, вихрем неслись они по зале под веселые звуки музыки, совершенно не чувствуя усталости. Когда музыка прекратилась, им казалось, что они только что начали танцевать. Как ошеломленные, почти в отчаянии, стояли они несколько мгновений среди зала. Медленно освободил Феликс Ирену из своих объятий, но левую ее руку оставил не скоро. Никто, однако же, не обратил на это особенного внимания, так как и другие танцующие расставались довольно нежно и были заняты исключительно собою.
Так как из близких друзей никого не было, Феликс мог спокойно увести свою цыганку в боковую комнату, из которой Шнец в это время вы