В этой бесприютной пустыне путникам не попадалось ни одной человеческой души, ни одна собака не провожала скачущих коней своим лаем. У всадников тоже как будто замерли слова на устах. Янсен передал Феликсу только самую суть дела, сообщил свою решимость положить раз навсегда конец такому положению дел и, кроме того, выразил предположение, что похищение ребенка сделано в надежде вырвать у него какие-нибудь обещания или же просто из мести, чтобы дать ему почувствовать свою силу. Может быть, также жена хотела выставить себя перед светом несчастною жертвою жестоких действий мужа, решившейся наконец с отчаянием на этот поступок.
Феликс молча все это выслушал.
«Хорошо, — думал он, — что дело будет наконец так или иначе покончено. Бог знает на сколько времени оно бы затянулось, если б переговоры велись издалека».
— Если ты сохранишь свое хладнокровие и отнесешься к делу серьезно, — сказал Феликс Янсену — то, по всем вероятиям, достигнешь желаемого результата, потому что после вчерашней комедии совесть у нее должна быть нечиста.
После этих слов он пришпорил лошадь и погрузился, несмотря на то, что приключения друга тяжело лежали у него на душе, в размышления о собственной своей судьбе. Он утром провел часа два у Ирены.
Воспоминание о недавних счастливых минутах и уверенность, что скоро наступит вожделенный конец собственной его томительной истории, делали Феликса нечувствительным к непогоде и вообще ко всем невзгодам этого ночного путешествия. К этому присоединилось еще радостное чувство, вызванное предстоявшею возможностью оказать услугу приятелю и надежда быть очевидцем счастья, которое должно было новою, светлою зарею осветить унылую жизнь Янсена. Под влиянием таких мыслей он весело насвистывал какой-то мотив, отбивая хлыстом такт. Заметив, что Янсен сильно пришпорил коня и ускакал вперед, барон перестал свистать, также пустил своего коня шибче и, нагнав Янсена, поехал рядом с ним крупною рысью.
Достигнув деревни, в которой все уже спало, несмотря на то, что еще было очень рано, они справились на постоялом дворе, проезжала ли здесь дорожная карета. Никто, однако, ее не видал. Два крестьянина, игравшие с хозяином в карты, подошли к дверям и выразили мнение, что в это время года через их деревню могли проехать разве только экипажи доктора или пастора. Они с недоумением посмотрели вслед быстро удалявшимся всадникам.
— На железнодорожном мосту близ Грос-Эзелое мы их нагоним, — сказал Феликс. — Там нельзя проехать в экипаже, и им поневоле придется ждать до утра курьерского поезда, с которым они должны будут отправиться дальше. Если только Розенбуш видел их наяву, то миновать этой деревни они не могли. Крестьяне на постоялом дворе, вероятно, так нагрузились пивом, что даже не расслышали стука колес проехавшей кареты.
Пробило шесть часов на башенных часах Грос-Эзелойской церкви, когда оба всадника подъезжали к этой деревне. На постоялом дворе собралось довольно разнообразное общество. Кельнерша, выглянувшая при приближении путников за дверь, ничего не знала о проехавшей карете. Только из бессвязных указаний какого-то пьяного парня, вышедшего из конюшни, можно было заключить, что карета поехала по дороге, ведущей через лес.
— Вперед! — воскликнул Феликс. — Другого выбора нам нет. Лесная дорога хорошо знакома как мне, так и Стефанопулосу. Здесь классическая почва артистических майских празднеств. В ближайшей деревне мы, без сомнения, отыщем беглецов.
Они снова погнали коней, но темнота ночи принудила их несколько умерить быстроту езды. Они углубились в густую чащу леса, который окаймляет берега Изара и летом составляет цель пламенных стремлений стольких людей, изнывающих в городской духоте. Но в это время лес смотрел неприветливо и угрюмо, так что обоих их обдало каким-то ужасом. Река с шумом мчалась в узком скалистом ложе, холодный ветер яростно раскачивал обнаженные вершины деревьев. Лошадь Янсена бесилась под своим угрюмым седоком, который сидел на седле как прикованный. Более часа не вымолвил он ни одного слова.
Вдруг Феликс дернул за поводья.
— Ты видишь? — сказал он сдержанным голосом. — Я готов биться об заклад, что это они! Давно пора. Мой конь хромает уже на правую ногу.
За лесной прогалиной виднелась деревенька, служившая сборным пунктом для артистов во время праздников, о которых упоминал Феликс. Черный абрис одного дома, повыше остальных, выделялся на сером фоне неба. В верхнем этаже все окна были освещены.
— Здесь или празднуется свадьба, или же сюда заехали гости, — сказал Феликс. — Поедем напрямик через лес. Теперь они от нас ни в каком случае не могут ускользнуть.
Лошади, почуяв близость конюшни, заржали, рванулись вперед и вскоре очутились перед оградою дома.
— Мои предположения оправдались, — сказал Феликс, привстав на стременах и оглядываясь кругом. — Карета стоит на дворе — двое лакеев отвязывают чемоданы, человек с фонарем — вероятно, кучер. Итак, с Богом.
Он спрыгнул с коня и подошел к приятелю, чтобы помочь ему слезть.
— Пойдем, — сказал он, гладя по шее лошадь. — Обделывай поскорее твои дела. По всем вероятиям, ты найдешь наверху всю путешествующую компанию. Пока ты будешь отыскивать того, кого тебе надо, — я похлопочу здесь о наших конях и через пять минут присоединюсь к тебе. Или, может быть, хочешь, чтобы я шел с тобою?
Глубокий вздох, первый признак жизни, обнаруженный молчаливым спутником Феликса, был единственным ответом на обращенные к нему слова. Казалось, ноги Янсена примерзли к стременам. По крайней мере, он высвободился из них не ранее как через несколько минут. Но и ступив на землю, он как будто не вдруг пришел в сознание, а стоял молча, погруженный в самого себя. Наконец, как будто с трудом преодолевая свое отвращение, он вошел в дом. Феликс проводил его до дверей.
— Только, пожалуйста, держи себя хладнокровнее, — закричал он ему вслед.
Янсен кивнул головой и пожал своему приятелю руку, как бы в знак обещания последовать данному совету. Потом он остановился еще на минуту, снял шляпу, отер себе лоб и быстро переступил порог.
Феликс смотрел на него с болезненным чувством. Ему очень хотелось избавить приятеля от этого тяжелого визита, но он слишком хорошо знал Янсена, чтобы предложить ему в этом случае свои услуги.
Взяв за поводья обеих лошадей, он повел их во двор. Люди, хлопотавшие около кареты, с изумлением взглянули на неожиданного гостя.
— Добрый вечер, — сказал он. — У вас в конюшне, вероятно, найдется местечко для моих лошадей и пара теплых попон? Лошади сильно умаялись и вспотели.
Ответа не последовало. Кучер направил свет фонаря на Феликса и только пожал плечами.
— Вам не будет убытка, если посмотрите за моими лошадьми, приютите и накормите их как следует. Впрочем, я ведь и сам найду вход в конюшню.
И без дальних околичностей он выхватил из рук оторопевшего кучера фонарь и собрался сам отвести лошадей.
Из дверей в это время послышался чей-то голос, приказывавший людям, которые хлопотали около кареты, поторопиться. Молодой грек вышел на заднее крыльцо и, видя, что люди стоят праздными, с бранью устремился к карете, но внезапно, увидя перед собою Феликса, с изумлением отшатнулся назад.
Стефанопулос, без шляпы, закутанный в плед, изображал из себя в эту минуту прежалкую фигуру, но, встретив насмешливый взгляд молодого барона, несколько приободрился.
— Вы здесь! — воскликнул он. — Вот неожиданная встреча! Если б я не видел своими глазами…
— Bonsoir mon cher.[94] Можно здесь будет остановиться? — прервал его Феликс. — Это я сам собственной своей особой. Если вам кажется странным встретить меня в такую погоду, которая менее всего благоприятствует подобным parties de plaisirs,[95] то мне еще более извинительно будет удивиться. Мы, северяне, привыкли к зимним походам, а для человека, рожденного у подножия Парфенона…
— Вы одни! Или с вами есть кто-нибудь? — пробормотал Стефанопулос в замешательстве.
— Со мною только один приятель, приехавший по делам, который не менее меня будет рад вас видеть. Нет, без комплиментов; мы не ожидали встретить вас так близко от города. Куда вы спешите, милостивый государь? — спросил Феликс, внезапно возвысив голос. — Вы хотите возвратиться в дом? Извините, если я настоятельно попрошу вас не отказать мне на некоторое время в вашем обществе, здесь, на дворе… Моему приятелю, который уже вошел в дом, надо поговорить без посторонних свидетелей! Вам это должно было бы подсказать ваше собственное чувство… и хотя вы, по-видимому, находитесь в близких отношениях…
— Оставьте меня! — воскликнул юноша, черные глаза которого засверкали. — Как вы смеете преграждать мне дорогу? Какое вам дело до меня и моих отношений?
— Дорогой мой, — возразил Феликс, бросив поводья и приблизясь к Стефанопулосу, — прежде всего, не кричите! В собственных ваших интересах советую я вам понизить голос. Тот, до которого это ближе всего касается, конечно, возразил бы вам с меньшею вежливостью и сдержанностью, чем делаю это я. Если вам желательно выпутаться из дела самым благовидным способом…
— Берегитесь! — воскликнул Стефанопулос. — Вы меня оскорбляете! Я потребую удовлетворения! Как? Вы хотите, чтобы я покинул эту несчастную женщину, отдавшуюся под мою защиту, и отдал бы ее во власть мужа, который с нею всегда дурно обращался, который поклялся убить жену, если она покажется ему на глаза. Оставьте меня, говорю я вам. Я хочу — я должен вернуться к ней…
— Мало ли что вы хотите, — возразил ему хладнокровно Феликс, схватив его за руку. — Но вы не должны, и мы этому помешаем. Я бы предложил вам прогулку в соседний лес, чтобы вы немножко простыли, пока муж сводит счеты со своею женою. Если бы вам вздумалось помешать ему, то я очень опасаюсь, чтобы он не поступил с вами так же, как поступили вы вчера с его собакою. Я жалею вас, почтеннейший, и чтобы спасти вас от такой случайности…