Приехав домой, Юлия нашла записку, принесенную Фридолином; записка состояла из двух строчек, набросанных карандашом рукою Янсена: он выражал надежду увидаться с Юлией еще сегодня и просил не тревожиться. Эти строчки успокоили ее. Она решилась оставить ребенка до приезда Янсена у себя, тем более что погода была суровая и было бы не совсем благоразумно снова усадить в намокшие открытые дрожки разгоряченную от слез девочку. Юлия послала старика Эриха к приемной матери Франциски с запиской, где просила позволения оставить девочку на эту ночь у себя.
Юлия была очень рада остаться наедине с Франциской, которая, казалось, к ней очень привязалась.
Она сварила девочке шоколад, который та выпила с наслаждением. Гостинцев, предложенных ей Люси, девочка даже не коснулась. Во всем, только что пережитом, Юлия видела вмешательство благоприятного случая. Добрые духи, казалось, покровительствовали ее любви и надеждам. Она не сомневалась в том, что и последние затруднения должны будут окончиться счастливо.
Юлия была еще под впечатлением этой уверенности, когда ее навестила приемная мать Франциски. Добрая женщина все еще не могла прийти в себя от страха, причиненного ей похищением ребенка. Получив переданную ей Эрихом записку, она тотчас же собралась к Юлии, чтобы убедиться собственными глазами, что самое ужасное миновало и что Франциска находится в безопасности. Беспокойство последних часов, упреки, которыми она себя осыпала, мысль о возможных последствиях похищения ребенка до такой степени потрясли бедную женщину, что при виде весело приветствовавшей ее девочки она залилась слезами и долго не могла успокоиться. Она считала себя не вправе давать какие бы то ни было позволения, после того, что она не сумела уберечь ребенка, и говорила, что если Янсен вовсе лишит ее своего доверия, то и тогда она не вправе будет жаловаться.
— Оставьте ее у меня только на одну ночь, — просила Юлия. — У меня есть предчувствие, что Янсен вернется еще сегодня; он будет доволен, увидев нас вместе. С завтрашнего дня вы опять вступите в ваши материнские права — пока я не займу вашего места еще с большим правом.
Однако она обманулась в своем предчувствии. Ребенок давно уже был уложен в постель и, весело поболтав со своею мамою Юлией, положив голову на ее подушку, давно уже спал крепким сном, а Юлия все еще сидела и прислушивалась к завываниям ветра и, заслышав шум мужских шагов, всякий раз вскакивала с места. Время проходило, а Янсен все еще не приходил. В полночь Юлия потеряла наконец надежду видеть его. Она послала старика Эриха спать, осторожно разделась и легла возле спящего ребенка и долго еще не могла сомкнуть глаз.
Проснувшись на другое утро, Юлия разбудила свою маленькую гостью, которая была очень удивлена, проснувшись не на обычном месте. Вчерашний день, со всеми его приключениями, носился перед нею как во сне. Она совестилась расспрашивать Юлию о том, как это все случилось, и Юлия то шутя, то лаская одела ее и отвела домой. Юлия была очень убита, и уверенности в покровительство судьбы значительно у нее поубавилось. Оставив Франциску в доме приемной матери, она поспешила в мастерскую.
Погода прояснилась, мягкие, но несколько бледные лучи зимнего солнца освещали улицы, покрытые тонким слоем снега. Юлия шла все время пешком, и это ее несколько успокоило. Когда Юлия, наконец, дошла до места, щеки ее покрылись румянцем. Кровь перестала волноваться, и она снова вполне овладела собою. Но вдруг она еще более испугалась, застав на дворе четырех хороших своих знакомых: Анжелику, Розенбуша, Коле и Фридолина, приветствовавших ее с чрезвычайно озабоченными лицами. Перед приходом Юлии они, казалось, о чем-то горячо советовались.
— Что случилось? — спросила она их. — Что, он вернулся? Ради бога, скажите, что случилось?
Ей отвечал Розенбуш, который пришел в себя прежде других.
— Что именно случилось, нам так же неизвестно, как и вам, но он вернулся еще вчера к ночи, и даже не очень поздно; он сам отвел свою лошадь в конюшню. По крайней мере, я сегодня справлялся и узнал, что обе лошади там, о седоках же, в конюшне, разумеется, ничего мне сообщить не могли. Ну, думал я, все обстоит благополучнее, чем можно было ожидать. Но когда я стал расспрашивать Фридолина, то оказалось, что ему тоже ничего неизвестно, кроме того, что господин «профессор», вероятно, вернулся. Почтенный страж не мог отворить дверей в мастерскую, потому что ключ был вложен изнутри в замочную скважину, а на стук не последовало ответа… Между тем наступил день, и, полагая, что Янсен уже выспался, я, с своей стороны, также постучался, пожелав ему доброго утра. Ответа не последовало.
Каменотесы, которые хотели взойти в «фабрику святых», тоже нашли дверь запертою и, простояв несколько минут, ушли. Наконец, чтобы разрешить все сомнения, я влез со стороны сада на окно, чтобы окинуть взглядом мастерские, начиная с его собственной. В ней было все в полном порядке, но его самого там не было; я снова спустился и взлез на другое окно. Там представилась мне совершенно другая картина. Вообразите себе: все его бесценные святые (впрочем, только им самим сделанные модели) были разбиты вдребезги, и что всего замечательнее, среди всех этих осколков увидел я его самого, нашего бедного друга, лежащего на голом полу, точно на самом мягком диване; не пугайтесь, сударыня, он жив и в полном сознании, только, кажется, до такой степени устал, что не в состоянии подняться, чтобы перейти в другую мастерскую и лечь там на диване. Когда я, сидя у закрытого окна, забарабанил в стекло и стал звать Янсена по имени, он наполовину приподнялся, осмотрелся как человек, который был накануне мертвецки пьян, махнул мне рукою, чтобы я оставил его в покое, и затем, подложив под голову шинель, снова повалился на свою кучу осколков.
Розенбуш замолчал, увидев, что Юлия, не слушая его более, направилась к мастерской. Анжелика хотела последовать за ней, но Юлия дала знаком ей заметить, что желает идти одна.
У дверей «фабрики святых» Юлия остановилась и стала прислушиваться; но так как там все было тихо, то она постучалась дрожащей рукой и позвала Янсена. Дверь отворилась и он стоял перед нею.
Он был в шинели, волоса были растрепаны, в лице, казалось, не было ни кровинки. Взгляд выражал какую-то странную апатию, болезненно отозвавшуюся в сердце Юлии.
— Это ты? — сказал он. — Я тебя не ожидал! Вот в каком неловком положении ты меня застала! Хочешь ли войти? Правда, здесь теперь не очень красиво. Я не успел еще прибрать тут порядком.
Юлия должна была собрать все свои силы, чтобы придать взгляду, которым обвела эту картину разрушения, возможно равнодушный вид.
— Что причинили тебе эти невинные фигуры? — спросила она, запирая за собою дверь.
— Невинные? Ха! Ха! Они только притворяются такими; собственно говоря, в них, несмотря на всю их кажущуюся святость, сидит дьявол. Ни в одной из них нет ничего честного. Я это знаю очень хорошо, так как работал их сам. И видишь ли, благодаря отблеску от снега, ночью было настолько светло, что я ясно мог разглядеть ложь на их лицах. Это меня взбесило, и я разбил их вдребезги — все-таки же лжи на свете стало немного меньше. Ну, теперь мне опять легче, тем более, что снова вижу тебя.
Он пожал ее руку; голос у него был хриплый и усталый, глаза были лихорадочно воспалены. Проходя по полу, осыпанному осколками, Юлия с трудом удержалась от слез.
— Я рада, что наконец все кончилось, — сказала она. — Я вполне понимаю, как тебе тяжело притворяться и делать то, чему ты не можешь вполне сочувствовать. Но, однако, уйдем от этих развалин. Там, в твоей мастерской, мы разведем огонь и немного согреемся. Прелестный ребенок! Мне было тяжело и грустно отвозить ее обратно к приемной матери. Надеюсь, что я рассталась с ним на этот раз ненадолго.
Янсен вперил глаза в землю и, ничего не отвечая, позволил себя отвести в мастерскую. Пока Юлия возилась около печки, он сидел на диване, свесив между коленами руки и напевая какую-то мелодию, как бы под аккомпанемент пылавшего камина. Он, казалось, не заметил, что Юлия подошла к нему. Только когда она наклонилась, обвила его шею руками и, заливаясь слезами, стала его целовать, Янсен пришел в себя, но все еще, по-видимому, не вполне сознавал, что с ним делается.
— О чем ты плачешь? — спросил он с удивлением. — Разве я не весел, не доволен? Ведь ты не боишься меня? Не беспокойся, худшее уже прошло. Правда, что сегодня ночью — если б кто-нибудь сказал мне: пожелай только и весь свет погибнет и зароет в развалинах своих тебя и все прекрасное, — мне кажется, я б это сделал. Невинные статуи послужили жертвами искупления. Теперь кажется, даже дитя может вить из меня веревки.
— Расскажи, что с тобою было?
— Для чего это? Все это такая мерзость, что и говорить не стоит. Жаль, что даже двое знают об этом, кроме меня. Тут уж ничем не поможешь. Разве не знаешь, что не следует вынимать кинжал из раны, иначе человек истечет кровью. Который теперь час? Утро теперь или вечер? Мне кажется, я голоден. Животные чувства в человеке бессмертны и одерживают верх над всеми другими более благородными стремлениями. Прости, что я так говорю: слова, помимо моей воли, сами срываются с языка.
— Я побегу к Анжелике, у нее всегда есть что-нибудь в запасе, — или поедем лучше ко мне?
— Нет, оставь, мне все как-то противно. Голод и отвращение от пищи в одно и то же время — отличные условия для дальнейшего существования! Но это неудивительно. Если человек питается долгое время чем-нибудь вовсе для него не подозрительным и вдруг узнает, что эта пища была приготовлена из сора.
Юлия опустилась на диван около Янсена, облокотившись рукою ему на плечо, но он оставался совершенно равнодушным, тогда как обыкновенно малейшей ее ласки было достаточно, чтобы его отуманить.
— Ты должен рассказать мне все! — шептала она, лаская его, со слезами на глазах. — Я и ты, мы составляем одно целое, твоя жизнь — моя жизнь, тебе принадлежит все, что у меня есть, в том числе и я сама. Ты хочешь скрыть от меня что-то неприятное, чтобы не причинить мне боли; я хочу, я требую, чтобы ты честно поделился со мною страданиями, или я начну думать, что всегда была для тебя одною лишь живою, приятною для глаз картиною.