Когда прошлым вечером я пришел в лагерь, то рассказал Хатчисону что видел, как Харрис благополучно добрался до палаток. Хатчисон передал по радиосвязи эту новость в базовый лагерь, а оттуда ее по спутниковому телефону передали в Новую Зеландию, Фионе Макферсон, которая была спутницей жизни Харриса. Она облегченно вздохнула, когда узнала, что Харрис невредим и находится в четвертом лагере. Однако теперь необходимо было сделать невообразимое: снова позвонить Макферсон и сообщить ей, что произошла ужасная ошибка и на самом деле Энди не вернулся и, по всей вероятности, погиб. Представляя этот телефонный разговор и свою роль в происшедшем, я ощутил подступающую тошноту, упал на колени и меня тошнило снова и снова, в то время как ледяной ветер дул порывами мне в спину.
Проведя час в напрасных поисках Энди, я вернулся в свою палатку как раз во время разговора по радио между базовым лагерем и Робом Холлом; я узнал, что он был наверху, на гребне вершины, и просил помощи. Затем Хатчисон рассказал мне, что Бек и Ясуко погибли и что Скотт Фишер потерялся где-то наверху на горе. Вскоре после этого батареи нашего радио разрядились, отрезав нас от остальных. Обеспокоенные тем, что потеряли с нами контакт, члены команды IMAX, находящиеся во втором лагере, позвонили в южноафриканскую команду, чьи палатки на седловине стояли всего в нескольких ярдах от наших.
Дэвид Бришерс — лидер команды IMAX и альпинист, которого я знаю двадцать лет, — рассказывает: «Мы знали, что у южноафриканцев был мощный радиопередатчик в рабочем состоянии, поэтому и попросили одного из членов их команды, находящегося во втором лагере, позвонить к Вудалу на Южную седловину и передать ему следующее: „Послушай, случилось непредвиденное. Там, наверху, умирают люди. Нам необходимо иметь связь с оставшимися в живых из команды Холла, чтобы скоординировать спасательную операцию. Пожалуйста, дай попользоваться вашим радиопередатчиком Джону Кракауэру“. И Вудал ответил нет. Было совершенно ясно, какова цена этого отказа, но они не дали своего радиопередатчика».
Сразу после экспедиции, когда я готовил статью для журнала «Outside», я опросил всех, кого только смог, из команд Холла и Фишера, со многими из них я говорил по нескольку раз. Но Мартин Адамс, относящийся с недоверием к репортерам, не желал обсуждать последствия трагедии и, несмотря на мои многократные попытки, всячески избегал разговора со мной, пока статья не появилась в печати.
Когда наконец в середине июля я дозвонился до Адамса, чтобы поговорить с ним, я попросил его рассказать все, что он помнит о штурме вершины. Один из наиболее сильных клиентов, в тот день он был в числе первых, в течение всего восхождения то немного обгоняя меня, то отставая. Поскольку он производил впечатление человека с крепкой памятью, которому можно было доверять, мне было очень интересно узнать, совпадет ли его версия с моей собственной.
По его рассказу, значительно позже полудня, когда Адамс направился вниз с Балкона, с высоты 8413 метров, он еще видел меня, я был впереди, минутах в пятнадцати от него. Но я спускался быстрее Адамса и вскоре пропал из его поля зрения. Он рассказывает: «Когда я увидел тебя в следующий раз, было почти темно; ты пересекал Южную седловину в тридцати метрах от палаток. Я узнал тебя по твоему яркому красному пуховому костюму».
Вскоре после этого Адамс спустился на плоский выступ над крутым ледовым склоном, стоившим мне стольких неприятностей, и провалился в небольшую трещину. Он смог выбраться из нее без посторонней помощи, затем упал в другую, более глубокую трещину. «Лежа в этой трещине, я думал, что пришел конец, — вспоминает он. — Это продолжалось недолго, а затем мне удалось выбраться и из этой трещины. Когда я вылез наверх, все лицо мое было в снегу, который быстро превращался в лед. Потом слева от себя я увидел сидящего на льду человека. У него на лбу светился фонарь, и я пошел в его направлении. Ночь еще не наступила, но было так темно, что я не мог разглядеть палатки.
Итак, я подошел к этому парню и сказал: „Эй, где находятся палатки?“ — и этот парень, кто бы он ни был, указал мне направление. Тогда я сказал, что и сам так думал. Потом этот парень проговорил что-то вроде: „Будь осторожен. Склон здесь скользкий и круче, чем кажется. Нам следует сходить вниз и принести веревку и несколько шурупов для льда“. Я подумал: „Пропади все пропадом. Я ухожу отсюда“. Как только я сделал два или три шага, то упал и заскользил на животе вниз по льду, головой вперед. Во время скольжения мой ледоруб зацепился за что-то, меня развернуло, и я смог остановиться у подножия этого склона. Я поднялся и побрел к палатке. Это все, что я могу сообщить».
Когда Адамс описывал, как встретился с неизвестным альпинистом, а потом скользил вниз по льду, у меня пересохло во рту, а волосы на затылке встали дыбом. Когда он закончил свой рассказ, я спросил его: «Мартин, ты не думаешь, что тем парнем, которого ты там встретил, мог быть я?»
«Нет, — засмеялся он. — Я не знаю, кто это был, но определенно это был не ты». И тогда я рассказал ему о своей встрече с Энди Харрисом и об ужасном ряде совпадений: я столкнулся с Харрисом приблизительно в то же время, что и Адамс с тем парнем, и приблизительно в том же месте. Многое из диалога, который состоялся между мною и Харрисом, ужасно похоже на диалог между Адамсом и тем неизвестным. И затем Адамс скользил по льду вниз головой точно так же, как Харрис.
После нескольких минут разговора Адамс был убежден: «Так, значит, там, на ледяном склоне я говорил с тобой». Адамс изумленно признал, что он, должно быть, ошибался, считая, что видел, как я пересекал Южную седловину еще до наступления темноты. «Так это с тобой я говорил. И это означает, что Энди Харриса там вовсе не было. Ну и ну! Слушай, дружище, мне кажется, это дает какое-то объяснение твоему обману».
Я был ошеломлен. Два месяца я рассказывал людям, что Харрис сорвался с края Южной седловины и там нашел свою смерть, но оказалось, что все было не так. Моя ошибка доставила лишние страдания Фионе Макферсон, а также родителям Энди — Рону и Мэри Харрисам, его брату Дэвиду Харрису и многим друзьям Энди.
Энди был крупным мужчиной, ростом выше ста восьмидесяти сантиметров и весом около девяноста килограммов, он говорил отчетливо, с легким новозеландским акцентом; Мартин был по крайней мере на пятнадцать сантиметров ниже Энди, весил около шестидесяти килограммов и говорил по-техасски тягуче и гнусаво. Как я мог так жестоко ошибиться? Неужели я был так ослаблен, что, глядя в лицо стоящего поблизости незнакомца, мог перепутать его с другом, с которым провел шесть предыдущих недель? И если Энди на самом деле не вернулся в четвертый лагерь после того, как достиг вершины, что же с ним все-таки случилось?
Глава семнадцатаяВЕРШИНА
Наверняка наша неудача является следствием неожиданно испортившейся погоды, хотя, как нам казалось, для того не было веских причин. Я не думаю, что кому-либо из людей довелось пережить такой месяц, какой пришлось пережить нам, и мы продержались, несмотря на погоду, вопреки болезни нашего товарища, капитана Оутса, несмотря на нехватку топлива на нашей станции, запас которого я не смог рассчитать, и, наконец, вопреки урагану, который застал нас в 11 милях от станции, где мы надеялись спрятать наши последние припасы. Несомненно, этот последний удар едва ли мог усугубить наши несчастья… Мы шли на риск, мы знали, что рискуем; но все обстоятельства были против нас, поэтому мы не жалуемся, а покоряемся провидению, распорядившемуся так, что наше лучшее дело стало для нас последним..
Останься мы живы, я бы поведал историю о смелости, выносливости и стойкости моих товарищей, которая нашла бы отклик в сердце каждого англичанина. Эти черновые записки и наши мертвые тела должны рассказать вам о ней.
Скотт Фишер поднялся на вершину 10 мая около 15:40 и обнаружил там своего преданного друга и сирдара Лопсанга Джанбу, который его ожидал. Шерп достал свой радиопередатчик из пуховой куртки, вышел на связь с Ингрид Хант в базовом лагере, затем передал переговорное устройство Фишеру. «Мы все поднялись на вершину, — передал Фишер для Хант в базовый лагерь. — Боже, как я устал». Через несколько минут на вершину прибыл Макалу с двумя шерпами. Роб Холл тоже был там, нетерпеливо ожидая появления Дуга Хансена, в то время как поднимающиеся облака зловеще окутывали гребень вершины.
По утверждению Лопсанга, Фишер провел на вершине пятнадцать-двадцать минут, неоднократно жалуясь на плохое самочувствие, чего он, прирожденный стоик и проводник, не делал почти никогда. «Скотт сказал мне, что он слишком устал и к тому же болен и нуждается в лекарстве для желудка, — вспоминает шерп. — Я дал ему чаю, но он выпил лишь чуток, только полчашки. Тогда я сказал ему: „Скотт, прошу, идем скорее вниз“. И мы пошли».
Фишер отправился вниз первым, около 15:55. Лопсанг объяснял, что хотя Скотт пользовался кислородной поддержкой во время всего восхождения, его третья канистра была наполнена больше чем на три четверти когда он уходил с вершины, но по какой-то причине он снял маску и перестал пользоваться кислородом.
Вскоре после того, как Фишер оставил вершину, ушел также и Го со своими шерпами, за ними отправился вниз и Лопсанг, оставив на вершине Холла, в одиночестве ожидавшего Хансена. Чуть позже, после того как Лопсанг начал спускаться, где-то около 16:00 наконец появился Хансен, мучительно и медленно перебираясь через последний выступ на гребне. Увидев Хансена, Холл поторопился вниз, чтобы его встретить.
Самое позднее время возвращения, назначенное Холлом, истекло два часа назад. Характеризуя этого проводника как консервативного, чрезвычайно методичного по натуре человека, многие его коллеги были поражены загадкой этой нехарактерной для Холла оплошности. Почему, удивлялись они, Роб не повернул Хансена назад раньше, сразу, как только стало ясно, что этот американский альпинист не успевал подняться на вершину до назначенного времени?