— Мр-р-р, — соглашался хозяин.
С тем и засыпали до ужина, вполне довольные друг другом.
И вот хозяин стоял в коридоре, холеный и вальяжный, и нагло зевал Кате и Сергею в лицо. Даже Дарька не кинулась брать его на руки и уважительно стояла в сторонке, не смея беспокоить столь респектабельного господина.
Сергей говорил, что на тещиных харчах хозяин «нюх потерял». Всего три недели — и он уже не помнил, как это неприятно, когда мимо морды проносится тапок сорок пятого размера. «Русская голубая» теперь отчетливо ощущалась в ленивой пластике, в гладкой серой шерсти с искрой, отодвинув на задний план безвестного барсика, который к ней примешался. Хозяин даже ходил по-другому — не пробирался вдоль плинтуса, прижав уши и осматриваясь, а царственно шествовал посреди, и те, кто попадались на пути его следования, невольно уступали дорогу. Зад его еще сильнее провис, но теперь это выглядело скорее следствием сытости и лени, нежели старости и болезни. Он больше не боролся — он требовал то, что причиталось ему по праву владения, — и Сергей приходил в бешенство, а Катя сразу сдалась и уступила. У нее уже не было сил воевать.
За считаные дни от заряда бодрости, привезенного с юга, не осталось ничего. Жизнь сделала полный оборот и пошла по второму кругу. Они оказались в той же точке, с которой начали год назад. Даже не так — потому что оба ощущали, что находятся от цели дальше, чем когда бы то ни было. Не осталось ни энтузиазма, ни веры в счастливый случай, а только усталость и апатия. Они больше не строили планов. Они вообще старались не упоминать о разъезде. И атмосфера в семье стала такой, точно кого-то похоронили. Сергея это приводило в бессильную ярость — он не понимал и не принимал похоронных настроений и был готов делать все, что в его силах. Только вот незадача: ничего здесь не было в его силах. У Кати все было проще. И намного грустнее, ведь она знала, что хоронит — семью. Она просыпалась каждое утро с твердым намерением рассказать мужу все: и про Дарькину аллергию, которая грозила со временем перейти в астму, и про намерение вернуться к теще ради ребенка, и про развод — потому что не видела другого выхода. Хотела сказать и не решалась. И, смалодушничав, опять откладывала разговор «на завтра». Она почти физически ощущала, как часовая стрелка идет по циферблату — усилие и шажок, усилие и шажок, усилие и шажок.
После тещиных тотальных уборок в квартире ничего невозможно было найти. Катя машинально перекладывала вещи с места на место, забывая, зачем она за это взялась и что конкретно искала. Тут ей и попалась совершенно незнакомая детская пижама. Она неожиданно обнаружилась в стопке Дарькиного белья. Катя приподняла сложенные аккуратной стопочкой майки и трусики, заинтересовавшись, что это за уголок, инородно-розовый, из-под них выглядывает. Приподняла и застыла — с кислотного яркого фона ей плотоядно улыбалась кокетливая мультипликационная кошечка, нахальная и волоокая. Катя почувствовала укол страха. Глупость — она понимала, глупость! Но этот страх — он был помимо воли. Резкая, холодная волна прошла по плечам, кольнуло сердце. Она вспомнила, буквально через минуту, откуда эта пижама — ее привезли свекор со свекровью, когда прошлым летом сдавали Дарьку с рук на руки. Дорогая импортная пижама — это свекровь проинтонировала особо. Она полагалась Дарьке на вырост; Катя тогда бездумно сунула ее куда-то, чтобы не потерять, — то ли в чемодан, то ли в шкаф, и, как водится, немедленно потеряла. А теща, стало быть, нашла. Катя рассмеялась нервно и развернула в руках розовую кофточку — оценить, доросла ли до нее Дарька, — но руки почему-то все еще дрожали.
— Ух ты! — обрадовалась Дарька и выхватила кофточку из Катиных рук. — Это же Мину!
— Какая еще Мину? — растерялась Катя.
— Ну из «Котов-аристократов» же! Ты, что ли, не помнишь? Ну Мину же! Из мультика! Там, где котяток украли! — затараторила Дарька, для пущей убедительности по обыкновению помогая себе жестами. И тут же натянула кофточку прямо поверх водолазки. — Класс, правда?
Рукава были еще чуть-чуть длинноваты, но носить можно. Дарька выпятила пузо и оттянула кофту за края, чтобы мама получше рассмотрела кошечку.
— Да, класс, — согласилась Катя без энтузиазма. — Штаны тоже примерь.
Она вытащила из шкафа и развернула пижамные брючки. Они были все в таких же точно белых кошечках, сверху донизу.
— Ух ты! — Дарька была в восторге и немедленно полезла ногой в штанину, даже не снимая шлепок.
— Куда?! — поймала ее за руку Катя. — А тапки снять? А джинсы?
Дарька закряхтела и нехотя высвободила ногу. Впрочем, и на глазок было видно, что пижамные брюки вполне подходят.
— Ладно, меряй тут. А я там… — неопределенно сказала Катя и вышла из комнаты.
Она зашла в ванную и умыла лицо ледяной водой. Посмотрела на себя в зеркало.
— Да…
Из зеркала смотрела уставшая и растерянная женщина явно старше Кати.
С тех пор коты стали ее преследовать.
Она выходила из подъезда, и под ноги неизменно кидалась белая облезлая кошка с первого этажа, принадлежащая главе «дневного дозора». Кошка ныряла в подвал, где кто-то истошно и тонко пищал на разные голоса — не иначе нагуляла за лето, а бабке не сказалась и теперь забегала домой только перекусить. Она боялась Кати и устрашающе шипела из подвального окошка, защищая малышей, точно чувствовала, что у Кати с котами свои счеты. Катя отворачивалась и шла дальше. Она старалась не оглядываться, потому что, стоило ей оглянуться, из окна второго этажа таращились через мутное стекло три сытые рыжие морды — их не выпускали, и они коротали дни на подоконнике, объедая тощую красную герань, вылизываясь и лениво обдирая тюлевую занавеску.
Раньше Катя не замечала, сколько в этом городе котов. Теперь же, пока шла до метро, они попадались буквально на каждом шагу: серые, пятнистые, полосатые, белые, черные, рыжие, пестрые — сигали через дорогу, не обращая внимания на машины, шуршали в кустах, обследовали мусорные контейнеры, лакали из луж, клянчили еду на задах круглосуточного продуктового магазинчика «Лолита», дрались, без успеха охотились на воробьев и голубей, а однажды Катя увидела страшное — три крупные серые вороны деловито расклевывали на обочине у пешеходного перехода раздавленный колесами труп котенка, и она потом не могла заставить себя есть, просто кусок в горло не шел. Домашние Мурзики и Барсики сновали по страницам школьных сочинений на тему «Как я провел лето», которое Катя традиционно задала четвертым и пятым классам в начале учебного года. Они тоже ели, пили и размножались в свое удовольствие, и все как один окружены были нежной детской любовью. Коты были везде: они проникли в мир вещей и оккупировали его, осев рисунками на футболках, свитерах, портфелях, пеналах, обложках, линейках, тетрадках, карандашах и ластиках; они свешивались кулонами с тонких девичьих шеек, висели брелоками и значками на рюкзаках и школьных сумках, смотрели с чайных чашек, которые хранились на подносе в учительской, — раньше Катя не обращала внимания, сколько их, а на поверку выходило, что имя им легион и буквально шагу нельзя ступить, чтобы хоть одна кошачья морда, живая ли, нарисованная или вышитая по канве, не посмотрела бы на тебя с насмешкой…
Коты стали ей сниться. Чаще всего возвращался неприятный сон, который она видела в поезде. В такие ночи Катя все давила хозяина и все не могла раздавить. Но снились и другие коты, совершенно незнакомые, словно и ночью сговорились не давать ей покоя. Она чувствовала, что сходит с ума, но Сергею ничего не говорила. Она вообще перестала с ним разговаривать, ограничиваясь в день несколькими необязательными бытовыми репликами. Надо сначала было решиться и сообщить о разводе; она каждый день собиралась и не могла подобрать нужных слов — ведь она его действительно любила и не хотела обидеть, она старалась, чтобы расставание прошло как можно мягче, а тут еще коты эти. Чертовы коты!
Невозможно было держать это в себе, хотелось поделиться хоть с кем-нибудь, но неожиданно оказалось — не с кем. С тех пор как Катя и Сергей поженились, прошло чуть больше восьми лет, и за это время немногочисленные Катины подружки, школьные и институтские, с которыми раньше она иногда ходила в кафе и болтала по телефону «о женском», куда-то испарились. Наверное, потому, что Катя никогда не имела привычки жаловаться на жизнь. Женская дружба — она держалась на этих жалобах, на нехитром утверждении, что все мужики козлы (сволочи, самодовольные идиоты, маньяки, пьяницы, безрукие, жмоты — нужное подчеркнуть). А Сергей… на Сергея было невозможно пожаловаться. Ничто в нем не раздражало Катю, а то, что казалось непонятным или странным, наоборот, вызывало нежность. Вот и выходило, что подруги возмущаются и ворчат, а Катя хвалит. Ей стало странно идти или ехать куда-то без мужа, и она тянула его с собой в любую женскую компанию, отчего всем становилось неловко: Сергей терпеть не мог, когда его разглядывают, а «девочки» в его присутствии лишены были возможности перемыть косточки своим менее презентабельным партнерам. Хвалится — казалось подругам. Они промеж собой насмешливо говорили: «Катьке что? Катька счастливая!» — и переставали звонить, приглашать. Катя не замечала, как они постепенно исчезают из ее жизни, для общения ей вполне хватало мужа. Потом родилась Дарька, и Катя сделалась совсем уж невыездной. А теперь, когда стало тяжело и захотелось участия и совета, обнаружила, что вокруг никого нет.
Осталась только географичка, с которой когда-то поступили на один курс и, учась на разных факультетах, были знакомы мельком, через четвертые руки, а по окончании случайно оказались в одной школе. Они тут были самыми младшими, и это их объединило до состояния ненавязчивого приятельства. За время совместной работы географичка успела выскочить замуж и стремительно развестись, не ужившись со свекровью. Детей у нее не было. Теперь она встречалась с женатым человеком намного старше себя и материально не бедствовала. Он снимал ей квартиру в новостройке и на прошлый день рождения подарил маленький серебристый «Хюндай Гетс», одета она была дорого и со вкусом, не то что в институтские времена, и многие в школе завидовали такому изобилию; да только не было у нее ни малейшего шанса оформить и укрепить отношения, из семьи уходить любовник не собирался и самым тщательным образом следил за тем, чтобы не сделать наследников на стороне. Катя искренне сочувствовала географичке — кажется, единственная из всего коллектива. К ней-то и пошла она за советом, как лучше поступить.