— Какой еще гуттаперчевый мальчик?
— Очень юркий и подвижный, — пояснил Громов невозмутимо. — Сноровисто прогибающийся перед разными дядями. Развивать эту тему дальше, или достаточно?
Балаболин покрылся пятнами, но продолжал хорохориться:
— Моя личная жизнь, между прочим, никого не касается! Соответствующую статью Уголовного кодекса отменили, так что можете оставить при себе ваши грязные…
Гах! Револьвер во взметнувшейся руке Громова неожиданно грохнул, прервав балаболинскую тираду на полуслове. Обмерший журналист сделался очень похожим на труп, поставленный стоймя. Губы у него приняли совершенно синюшный оттенок, словно их обладателя только что извлекли из проруби.
— В морге бывать приходилось? — осведомился Громов.
— Нет, а что? — Взгляд Балаболина мышью заметался из угла в угол.
— Да так, ничего. К слову пришлось.
— Не давите мне на психику! Я прекрасно осведомлен о ваших гэбэшных приемчиках. На меня они не действуют.
— Да?
Балаболин выдерживал устремленный на него взгляд, полный холодного любопытства, секунды полторы, не больше. Потом был вынужден опустить голову. Опытный чекист — не лучший партнер для игры в гляделки. Журналист это понял.
— Принеси мишень, — велел ему Громов, вглядываясь в слабо колышущийся после попадания картонный квадрат, вывешенный метрах в двадцати от него.
Мишень, висящую на специальном тросе, можно было приблизить к себе, включив нехитрый механизм, но это было бы слишком просто.
— Я вам, между прочим, не мальчик на побегушках! — откликнулся журналист заметно севшим голосом. Ледяной тон Громова явно не пошел ему на пользу. То и дело вздрагивал парень, сипел. Какая уж после этого «Ямайка»!
— Я жду, — коротко напомнил Громов. Револьвер в его руке вскинулся и выжидательно уставился в переносицу журналиста.
— Вы… вы сумасшедший, — выдавил тот из себя, не в силах даже попятиться.
— Давай не будем выяснять, кто из нас более ненормален, Балаболкин, — предложил Громов. — Иди и делай, что тебе сказано.
Когда его большой палец взвел курок «мистера Смита», журналист приобрел прыть, которой прежде за ним не наблюдалось. Разделительный барьер был снабжен откидывающейся крышкой, но Балаболину было не до этих премудростей. Он перемахнул через препятствие в два счета и вопросительно оглянулся: доволен ли этот безумец с большим черным револьвером его расторопностью?
Громов кивнул: продолжай в том же духе, парень.
Он всегда испытывал чувство неловкости, когда мужчины в его присутствии теряли все, что делало их мужчинами. Ведь направленное в тебя оружие в большинстве случаев означает, что убивать тебя никто не собирается. Стреляют чаще всего сразу, а если нет, то из этого следует, что ты нужен противнику живым, а не мертвым. И потом, неужели можно всерьез полагать, что в подвалах Управления ФСБ расстреливают жалких гомиков, а по ночам вывозят их на какое-нибудь секретное кладбище и закапывают там, как бездомных собак?
Судя по дикому взгляду Димы Балаболина, он в этом уже не сомневался. Потерянный, безвольный, несчастный. При желании можно было даже испытать к нему жалость. Но не возникало у Громова такого желания, хоть убей. Он был убежден, что люди, избирающие сомнительный образ жизни, сами виноваты во всех бедах, которые с ними приключаются. Любое свинство сопряжено со всякого рода неприятными сюрпризами. Вступая на скользкую дорожку, приготовься получать синяки и шишки.
— Она не снимается, — пожаловался Балаболин, беспомощно вертя черно-белую мишень с концентрическими кругами.
— Тогда просто стой там, — крикнул ему Громов, изготавливая револьвер к стрельбе.
— Прекратите! — заголосил Балаболин. — Да что же это такое, господи?! Что вы от меня хотите?
— Не того, чего обычно хочет от тебя Эдичка Виноградов, — успокоил его Громов, сделав вид, что целится журналисту в голову.
— При чем здесь Эдичка? — вскричал Балаболин, загораживая лицо растопыренными ладонями. — Вы отдаете себе отчет в том, что имеете дело с известным репортером? Между прочим, моя газета этого так не оставит!..
— Твоя газета разве что душещипательный некролог опубликует. — Громов улыбнулся левой половиной рта. — А остальные напечатают историю твоих похождений без купюр, но зато с фотографиями в стиле жесткого порно. Ты и Эдичка. Ты, Эдичка и Артурчик Задов. В общем, вся ваша веселая семейка. Ваше кубло.
Это был такой же блеф, как и револьвер в руке Громова, но Балаболин, похоже, уже окончательно утерял всяческую способность рассуждать здраво. Кстати, упоминание Виноградова и Задова не вызвало у него никакого удивления. Это означало, что душеспасительная беседа с ним может оказаться весьма плодотворной.
— В любом случае, — продолжал Громов, не опуская револьвер, — к лику святых от журналистики тебя никто причислять не станет. Ведь когда тебя найдут мертвым, к примеру, в твоем подъезде, при тебе не будет портфеля, набитого пачками американских долларов. Так что на всемирную славу не рассчитывай. Безнадежное это дело.
— Вы можете объяснить человеческим языком, что от меня требуется? — крикнул Балаболин. — У вас что, есть какие-то вопросы по поводу Эдички и Артура?
— Наконец-то догадался, — одобрительно сказал Громов. — Умный парень. Инстинкт самосохранения в тебе неплохо развит.
Журналист перевел дух и опустил руки. Его бравая бородка казалась слегка перекособочившейся, точно его за нее долго тягали, прежде чем отпустить обладателя и позволить ему выпрямиться. Но спину он все еще сутулил, готовый в любое мгновение упасть ничком на пол. И взгляд у него был блуждающим, как у затравленного зверька, лихорадочно ищущего выход из западни.
— Время сталинских репрессий, между прочим, давно закончилось, — напомнил он, обнаружив, что револьвер уже не целится ему в голову.
— Ты уверен? — Громов склонил голову к плечу, показывая всем своим видом, что с нетерпением ожидает ответа, и лучше бы он был правильным, этот ответ.
Балаболин уверенности не высказал. Помялся немного и, наконец, заговорил по существу, не желая больше испытывать судьбу:
— Эдичку я знаю по клубу «Мэджикал Мистери Таур». Мы с ним часто бывали в одних и тех же компаниях, водили знакомство с одними и теми же людьми.
— Тусовались, в общем, — кивнул Громов.
— Ну, что-то вроде того.
— Самое подходящее занятие для взрослых мужчин. Хотя какие из вас, к черту, мужчины… — Недоговоренную фразу завершил пренебрежительный взмах руки.
Балаболин заволновался:
— Между прочим, среди… гм, наших встречаются очень интересные и разносторонние личности. Взять хотя бы Эдичку. Нестандартный взгляд на многие вещи, широчайший кругозор, изысканный вкус…
Громов постучал рукояткой револьвера по барьеру, требуя к себе внимания.
— Рекламу Эдичке Виноградову здесь делать не обязательно. Меня интересует, виделись ли вы с ним вчера, о чем говорили, чем занимались. И главное, куда ты дел дискету, которую он тебе передал?
— Дискету? — На лице Балаболина появилось неподдельное изумление. — Ни о какой дискете у нас речь не заходила. Понятия не имею, что вы имеете в виду… Вчера мы с Эдичкой разве что парой фраз перебросились, и только. — Балаболин клятвенно прижал правую руку к груди. — Он весь вечер просидел вдвоем с Артуром, а потом сказал, что спешит по делам, попрощался со мной и исчез.
— Это все? — разочарованно спросил Громов.
— Все.
Гах! Молниеносно вскинув «смит-вессон», Громов выпалил в люминесцентную лампу прямо над головой Балаболина. Осколки и штукатурка посыпались на присевшего журналиста, напоминая ему, что правды и только правды ожидают от него не одни читатели.
— Еще он пообещал, что завтра отдаст мне долг, семь тысяч долларов! — истошно завопил Балаболин, не решаясь поднять голову, которую прикрывал обеими руками.
— Встань! — потребовал Громов. — И отвечай внятно. Где Эдичка собирался раздобыть деньги?
— Откуда же мне знать! — плаксиво воскликнул Балаболин. Из-за того, что его волосы были посыпаны белым крошевом, он казался внезапно поседевшим и каким-то потасканным. Шмыгнув носом, он заговорил опять, напрягая голосовые связки, чтобы быть услышанным и понятым: — Но Эдичка был уверен, что разбогатеет. Перед уходом он шепнул мне, что завтра прикатит в клуб на собственном «Кадиллаке»!
— М-м? — Громов был приятно удивлен сообщением.
Итак, Эдичка о чем-то договорился с репортером «Нью-Йорк Ревю», а затем направился прямиком в Госдуму, где скачал секретную информацию с компьютера покойного Шадуры. Наверняка деньги он намеревался выручить именно за эту работу. Но не получил…
— Так что на «Кадиллаке» Эдичка теперь разве что до кладбища прокатится, — заключил Громов вслух. — Если, конечно, ему пожелают устроить пышные похороны.
— Что? — тревожно спросил Балаболин, до предела вытягивая шею. — Какое кладбище? Какие похороны?
— Я твоего ненаглядного дружка имею в виду. Эдичку Виноградова.
— С ним приключилась какая-то беда?
— Какая беда может приключиться с покойником? — удивился Громов. — Разве что его из морга не удосужатся забрать и отдадут студентам-медикам на растерзание. Или собакам бродячим. Их сейчас возле любой больницы тьма-тьмущая.
— Собакам? — ужаснулся Балаболин. — Эдичку?
— Сейчас речь не о нем, а о тебе, — жестко напомнил Громов. — Тебе есть, что еще сообщить мне по поводу вчерашнего вечера? Или… — Он задумчиво почесал бровь стволом револьвера.
— Артур Задов тоже подходил ко мне! — заторопился журналист. — Он одолжил у меня «Фольксваген». Сказал, что оставит автомобиль на платной стоянке возле моего дома, и обещание, между прочим, сдержал. Утром «Фольксваген» стоял на месте, как мы договаривались. Вот только…
— Что только?
— Денег за прокат Артур так и не заплатил. Пообещал, что к девяти заскочит ко мне в редакцию, а сам не появился, — закончил Балаболин упавшим голосом. Скорее всего, не коварство Артура его угнетало, а сознание то