А когда с Настей случилась беда, тоже не к кому было обратиться. Мне пришлось повзрослеть слишком рано и принимать решения самостоятельно.
Сестра этого не оценила. Нет, я не ждала благодарности, ее жизнь и относительное здоровье стали лучшей наградой, но где-то глубоко внутри все равно гнездилась потребность поделиться своими переживаниями хоть с кем-то. Чтобы я хоть кому-то оказалась не безразлична.
Егор входит в дом, но идет не в мою комнату — в свою. Я впервые оказываюсь в ней, жмурюсь от яркого света и сразу чувствую потерянность, стоит ему только опустить меня, усаживая в кресло. Почему дорога из сада оказалась такой короткой?
Без него пусто и холодно, я обхватываю себя руками, пытаясь согреться. Но когда он снова оказывается у моих ног с ватой, бинтами и какими-то пузырьками, становится неловко.
Эйфория уходит, и я медленно трезвею, осознавая абсурдность ситуации. Сейчас глубокая ночь, я в комнате сына хозяина, наедине с ним. И только что видела что-то совершенно непристойное. И ведь не только я: наверняка Егор тоже был свидетелем сцены у бассейна. Понимает, что влезла туда, куда не должна была. Я здесь, чтобы заниматься с его братом, а не шляться ночами, обнажая чужие секреты.
Но он не упрекает. В обращенном ко мне взгляде — ни капли осуждения. Там тепло и участие. И еще что-то, определение чему не могу найти. Но это что-то мне нравится, так сильно, вопреки всем законам разума. И я не сбегаю, остаюсь сидеть неподвижно.
Еще и позволяю ему обработать рану. Закусываю губу, когда он щедро поливает ногу пахучей травяной жидкостью, потому что начинает сильно щипать. А его руки как будто дрожат, в глазах мелькает вина.
— Прости… Знаю, что больно, но обязательно надо обработать. Потерпи немного…
Моя ступня тонет в его больших ладонях, теплых, сильных и одновременно таких нежных, что у меня щемит сердце. Егор дует на ранку, осторожно касается пальцами кожи вокруг нее, будто поглаживая, и боль в самом деле отступает. От его рук вверх по телу ползут мурашки. Мне снова хочется остановить время. Чтобы он оставался рядом, дотрагивался с такой осторожностью, словно я хрупкая фарфоровая статуэтка, которую нельзя сломать. Хочу чувствовать легкую струйку воздуха, стекающую с его губ и опускающуюся на меня. Словно нежная, невесомая ласка. Молча слежу, как он умело бинтует ногу, и понимаю, что хочу еще прикосновений. Больше, сильнее. Чтобы не останавливался. Не отпускал.
— Вот и все, — он завязывает узелок на повязке и впервые за это время чуть улыбается. По-прежнему виновато, как будто извиняясь, что причинил боль. И все еще не убирает ладонь, продолжая поддерживать забинтованную ногу.
— Спасибо, — шевелю губами в ответ, боясь, что сейчас все закончится. Но Егор снова становится серьезным. Не отрывая от меня взгляд, на ощупь ведет подушечками пальцев, чертит дорожку от щиколотки вверх. А в следующее мгновенье опускает голову, прижимаясь губами к коже чуть ниже колена.
У меня кружится голова. Кажется, рана не очень глубокая и крови я потеряла немного, но перед глазами все плывет. Не рассматриваю комнату, не изучаю незнакомую обстановку. И думать-то толком ни о чем не могу. Все ощущения сконцентрировались там, где только что находились его губы.
Егор прикоснулся на какое-то ничтожное мгновенье, но этого хватило, чтобы я окончательно растаяла. Забыла про боль, про то, что не имею права находиться в этой комнате и с этим мужчиной. Вообще обо всем забыла. Как завороженная, купалась в его глубоком, обжигающем взгляде. Снова этот темный, расплавленный шоколад, погружающий меня в бархатную негу. Глаз не отвести, не говоря уже о том, чтобы оттолкнуть.
Мое тело не знало прежде таких ощущений. Внутри будто раскручивается, натягивается пружина, вибрирует на пределе своих возможностей. Дерни, тронь чуть сильнее — и порвется. Я именно так и чувствую себя: будто вот-вот разлечусь на миллионы крошечных кусочков, рассыплюсь вдребезги прямо перед ним. Желание змеей ползет вверх, от него запекаются губы, болезненно ноет грудь, и белье, которое я считала удобным, внезапно начинает неприятно царапать нежную кожу. Внизу живота разливается тяжесть, и делается горячо и влажно между ног. Что со мной происходит? Что за странная, невероятная реакция на другого человека? Егор ведь даже не прикасается больше — только смотрит, а я плавлюсь в буквальном смысле слова. И выбираться из этого состояния не хочу.
Он отстраняется первым. Поднимается на ноги, и расстояние между нами резко увеличивается. Не только на высоту его роста, теперь, когда Егор отступает, моя безрассудность становится слишком ощутимой. Что же я натворила? А он? Что это было сейчас?
Отвожу взгляд и, кажется, краснею, потому что щеки начинают гореть. Он не мог не заметить моей реакции. Распустила слюни, как нищенка, впервые в жизни попавшая на банкет. Сколько у него было таких наивных дурочек, готовых на все? Стоит только обжечь дурманящим взглядом, потрогать, приласкать — и больше ничего не надо… Никаких усилий. Попроси он сейчас — что угодно сделала бы. Да, опомнилась бы потом, начала жалеть, да только было бы поздно.
Пытаюсь встать, но едва наступаю на поврежденную ногу, боль возвращается, снова прошивает с такой остротой, что я не могу сдержать вскрика. Егор качает головой.
— Не так резко. Лучше вообще не наступать сегодня. Покой — лучшее лекарство.
Что-то подобное должна говорить мама или кто-то очень близкий. Но точно не едва знающий тебя парень. И не после поцелуя, взбудоражившего до такой степени, что я до сих пор не могу унять волнение.
— Зачем ты это сделал?
Он прячет улыбку в уголках губ.
— Перевязал тебе ногу? Так поступил бы любой.
Ага, конечно. И любой бы целовал мои колени, и смотрел так, словно хочет съесть… Он еще и издевается! Выходит, все же рассмотрел мое состояние и решил этим воспользоваться.
Меня моментально наполняет обида вперемешку со злостью, и я наступаю на ногу, уже не стараясь ее поберечь. Быстрее бы убраться из этой комнаты, подальше от него. Ненавижу, когда надо мной смеются!
— Юл-ль? — снова эти его интонации, слишком сильно напоминающие интимный шепот. Всего лишь имя мое произносит, а словно в любви признается. Это цепляет, будоражит — и потому злит еще больше. Я не должна так реагировать!
— Перестань, Егор! Развлекайся с кем-то другим. Я в вашем доме совсем не для этого. И целовать меня тоже не надо. Нигде…
Понимаю, как глупо это звучит, он, наверно, вовсю смеется надо мной в глубине души. Нормальная девушка даже внимания бы не обратила, а я смущаюсь, как девственница, из-за какого-то там поцелуя.
Жду уже открытой усмешки, но Егор неожиданно становится серьезным. Настолько, что от его взгляда становится холодно.
— Мама всегда говорила, что после поцелуя боль проходит быстрее, — он отводит глаза, но я успеваю заметить разверзнувшуюся там черноту. — Прости, у меня и в мыслях не было обидеть тебя.
Глава 12
— А где твоя мама? — вопрос срывается быстрее, чем я успеваю его обдумать. Слишком поздно вспоминаю про жену Арбенина-старшего. Променял мать Егора на молодую? Или…
Наверно я сильно меняюсь в лице, потому что парень улыбается, хоть и с грустью, и качает головой.
— С ней все хорошо. Во всяком случае, я на это надеюсь. Просто… — он снова отводит взгляд, задумчиво смотрит куда-то вдаль, за окно, в черноту подступившей ночи, — Она давно живет далеко от меня. Я ничего о ней не знаю.
Выходит, они даже не общаются? Я вступила на запретную территорию, снова лезу туда, где не нужно быть, хоть и делаю это неосознанно. Но ведь люди даже после развода продолжают общаться с детьми, тем более, мать. Как могло выйти, что у Егора нет о ней никакой информации?
Расспрашивать неловко и неправильно, но он неожиданно продолжает сам.
— Она бросила отца… давно, — медлит и какое-то время молчит. А потом снова улыбается, на этот раз почему-то виновато. — Папа ждал несколько лет, что она вернется. Потом женился, уже когда я заканчивал школу.
Бросила отца? Я повторяю про себя слова Егора, всматриваясь в его черты. Он слишком погружен в собственные мысли, чтобы заметить это, поэтому можно не смущаться. Но все равно чувствую себя дико. Что-то скребется в груди, ноет, и я моргаю, надеясь, что подступившие к глазам слезы он не увидит. Интересно, он сам-то понял, в чем только что признался мне, или это вышло непроизвольно? Ведь мать не только мужа бросила, она ушла от единственного сына. Ребенка. Сколько ему было лет? Сколько этой боли внутри, ведь и отец совсем не пылает к нему любовью? Мне снова до жути, до физической боли жаль этого молодого мужчину, который сейчас слишком сильно похож на мальчишку. Потерянного, брошенного. Не нужного никому.
Зачем я только стала спрашивать о его матери? Ведь рассчитывала услышать в ответ что угодно, но только не это. То, что казалось мне заигрыванием, вытекло в грубую, неприглядную правду, от которой хочется спрятаться. И его спрятать… У меня щемит сердце от потребности сократить расстояние между нами. Физическое и то, что выстроилось из-за этого слишком откровенного разговора. Подойти вплотную и сплести руки на его плечах. Прижаться губами к проступившей морщинке между бровями, смягчая ее.
Это совсем не то чувство, что переполняло меня несколько минут назад. Снова желание близости, но теперь иной. Я не к телу его хочу прикоснуться, проникнуть туда, куда он лишь приоткрыл дверцу своих переживаний. В душу его заглянуть. Помочь. Поддержать. Утишить такую очевидную боль.
И это желание пугает. Мы ведь чужие люди. Я не должна принимать так близко к сердцу то, что с ним происходит. Но все равно принимаю. Пропускаю через себя — и ничего не могу с этим поделать.
Молчу, зачем-то натягивая подол юбки на колени. Так себе защита, особенно с учетом того, что мои ноги парень уже имел возможность рассмотреть. И не только рассмотреть. А потом внезапно вспоминаю тему, которая может отвлечь от неловкой ситуации. И хватаюсь за эту возможность, как за спасительную соломинку.