Когда он не был с Сарой, он ходил за Гретель, пока она проверяла капканы и вешала трупики мышей и жаб на ветряные колокольчики. Она читала ему все книжки, какие были на лодке. Больше всех ей нравилась потрепанная энциклопедия, с убористым, мелким шрифтом и яркими фотографиями. По утрам Сара давала ей уроки, состоявшие – насколько он мог видеть – в чтении этой книги. Многие статьи она помнила наизусть. Например, о русской принцессе Анастасии, которая умерла молодой, и множество человек выдавали себя за нее. Или о Стиксе, одной из рек подземного мира. Она не позволяла ему касаться этой книги, но держала перед ним раскрытой и сама переворачивала страницы, показывая ему все. Больше всего ей нравились обитатели водного мира. Он подумал, что, возможно, они нравились ей потому, что их было легче вообразить в этих местах, чем львов или слонов. Они могли водиться в реке, незримо для людей, сопровождая их по жизни: рогатые киты, акулы, черепахи, форель и лосось. Ей нравились изображения океана, измерения его глубин, иллюстрации того, как образовывались реки, пробиваясь через камни. Ей нравились твердые факты, которыми она выстреливала в него как пулями. Ты знал, что голый землекоп – самый длинный из живущих в наше время грызунов? Что у них есть колонии и королевы, как у пчел.
Я ничего об этом не знаю, говорил он. Ему нравилось, когда она рассказывала о звездах, сгустках светящихся газов, соединяющихся между собой за счет собственных выделений и внутренней силы гравитации. Они существовали парами или группами, изредка по отдельности. Было что-то удивительное в космосе, в скоплениях планет и звезд, пребывающих в постоянном орбитальном движении, в законах гравитационных полей и в том, что мы продолжаем видеть свет давно умерших звезд.
Он отвлекся, и Гретель возмутилась, что он не слушает.
Смотри сюда, сказала она. У животного на рисунке были плотные наросты на спине и боках и мягкое, кремовое брюхо.
Он может жить до ста лет. Она округлила глаза на него. Его возраст можно определить по кольцам на костях. Он может видеть в темноте. У него очень хороший слух и нюх.
О’кей.
Она прижала лицо к самой странице.
Как он называется? – спросил он. Но она ему не говорила.
Это загадка, сказала она. Или ему так показалось.
Как это?
Но она уже отложила книгу и выбежала с лодки.
Сара и Гретель называли все, что приносила река (рыбу, деревяшки, целлофановые сумки), выносами. Люди на лодках были ходячими выносами; трупы – овечьи или птичьи – были дохлыми выносами. Он ждал, когда же река принесет ему его родителей, но она приносила только посудины, нагруженные велосипедами или мешками угля; и баржи с грязными флажками на веревках и побитыми окнами. К берегу причаливали лодки на час или чуть дольше. Все эти люди знали Сару по имени, поглядывали на него с любопытством, норовили схватить и потискать Гретель. Они пили чай или приносили с собой ящики пива, которые Сара вскрывала о борт лодки. У этих людей был заспанный вид, кости выпирали из-под кожи, а на ладонях виднелись отметины от ногтей. Когда Сара спрашивала их, куда они направляются, они отвечали: подальше отсюда. На юг, сказал один из них, как можно дальше на юг. Они рассказывали о шорохах в темноте, о следах на илистых берегах, о чем-то тяжелом на крышах их лодок. Когда она предлагала им остаться на ночь у нее, они отказывались и сами звали их к себе. Потом они отчаливали и удалялись по реке, не оглядываясь.
Наступило резкое похолодание. Палаточные штыри сломались; вода вдоль берега покрылась льдом, птицы падали с ветвей на твердую землю. Пришла последняя лодка. Мужчина и женщина с тремя детьми, которых Гретель собрала вместе, точно овечек, и они последовали за ней. У них были нервозные, беспокойные руки и синюшные лица. Говорили они едва слышно. Сара достала самогон и разлила по кружкам. Женщина уже была пьяна или просто больна. Когда она пыталась говорить, у нее заплетался язык. Оказалось, что у них был четвертый ребенок, мальчик, который пропал. Маркус сидел молча; собственные руки казались ему неуместно большими. Их горе было таким резким, что резало глаза. Сара спросила, зачем они уехали – вдруг мальчик вернется, а их там нет? Но они сказали, что он не слышал половины слов, а понимал еще меньше. Сара дала им с собой всякого добра: курицу, пару бутылок самогона, несколько одеял.
Я не понимаю, сказал он.
Сара собирала кружки. Такого ждать, сказала она, только душу травить. Она харкнула в кулак. Блядские сигареты. Она бросила кружки в ведро с водой для мытья посуды.
Когда Гретель была маленькой, сказала она, мы не говорили о смерти, мы говорили, что кто-то уехал, и она иногда спрашивала, вернется ли что-то из этого, когда оно вернется? Даже сейчас мне иногда кажется, что она ждет собаку, которая была у нас много лет назад, или пару умерших друзей. Она сказала мне, что не думает, что они вернутся прежними. Она не стала объяснять, что это значит, только сказала, что когда их отъезд закончится, они вернутся другими.
Он не знал, что сказать на это. Он еще не привык к тому, как она иногда говорила – не делая пауз и не спрашивая его мнения.
Я знаю, палатка у тебя паршивая. Ты можешь спать сегодня здесь, если хочешь.
У него отлегло от сердца. Он знал, что ночью палатка наполнится всем, что будет слышаться ему: маленьким телом того мальчика и Чарли; его спальный мешок будет лежать низом к реке, и мертвые станут приходить к нему с голосами и словами других людей. Сара заварила еще чаю, и они пили его, сидя на ступеньках. Гретель спала и лепетала что-то во сне. Он ощутил руку Сары на своей руке. И подумал о четвертом ребенке.
Почему они никуда не обратились? – сказал он.
Куда бы они обратились?
В полицию.
Нет. Они бы этого не стали делать.
Он не понимал. И сидел молча.
Что бы они сказали полиции? – сказала она после секундной паузы. Рассказали бы о том, что видели – что видели все – в воде? Что они знали, кто забрал их ребенка, хотя не могли объяснить этого.
Может быть.
Тогда полиция сказала бы: это невозможно, такого здесь не бывает. Скажите нам, что на самом деле случилось с вашим ребенком. И что бы они сказали?
Я не знаю.
Они бы сказали: мы видели это. Мы знаем, что это было. Вам нужно поймать его. А полиция сказала бы: вы нам врете. Что вы пытаетесь скрыть? Понимаешь?
Может быть, сказал он.
Она всплеснула руками, словно стряхивая с них воду. Мы здесь не обращаемся к полиции. Не обращаемся ни к пожарным, ни в «скорую помощь». Всегда так было. Они ничего не знают о нас, а мы знаем о них все, что нам нужно.
Но что же бывает, когда что-то идет не так?
Мы сами разбираемся, ответила она. И поднялась, давая понять, что разговор окончен.
Это была первая ночь, когда он спал на лодке, но не последняя. Он натянул на голову капюшон спального мешка и стал дышать в него. Огонь горел до самого утра. Гретель что-то бормотала во сне, как будто даже там она не могла сдержать напор слов. А Сара лежала так тихо, что он вообще не мог понять, заснула ли она. Он чувствовал, как она лежала рядом на спине. Эта близость настораживала его, тревожила.
Ночью река нахлынула с севера и принесла много рыбы с серебристыми брюшками в мутной воде вместе с опалубкой какой-то лодки и осенними листьями из тех мест, где только наступила зима, облачками соли и гальки с моря. В воде повсюду был Бонак: в телах, призраки которых могли зацепиться за якорь и остаться здесь, в стволах деревьев, достаточно больших, чтобы сбить лодку, в водяном воре, неуверенно выглядывавшем из туннелей, залитых водой.
ШестьИз речного мусора
Его ужалила зимняя пчела, очумевшая от холода, и Сара высасывала жало из его руки. Он смотрел на белый пробор в ее темных волосах. Ее босые ноги переступали по полу, и она держала его за предплечье. Что я здесь делаю? – подумал он. И Сара распрямилась с жалом, зажатым в зубах, точно иголка.
Хочешь оставить его?
Она положила жало ему на ладонь. Приносит удачу. Особенно в такое время года. Они умирают, когда жалят тебя. Я подумала, мы можем наготовить всякой всячины сегодня. Что скажешь? Устроим пир горой, праздник живота?
Да, сказал он.
Она прижалась лицом к его щеке. Тем утром она казалась молодой, бурлящей энергией и возбуждением. Перед этим он видел, как они с Гретель делали стойки на руках на берегу, в зарослях, закидывая голые лодыжки к небу. Ноги Гретель покачивались и кривились, но Сара держала ноги прямо и ровно. И тогда он почувствовал жгучую боль в запястье и увидел пчелу, впившуюся полосатым брюшком ему в кожу.
Сара открыла настежь двери лодки и мыла пол на четвереньках, выплескивая ведра с грязной водой в реку. Маркус сидел на корточках рядом, готовый помочь. Сара потела. Ему хотелось спросить, волновало ли ее все, что они слышали от других лодочников, но он не решался. Он знал, что были темы, на которые они не говорили: о мертвом мальчике, об ограблении торговки мясом, о том, что все, кроме них, уплыли на юг. Люди с проплывавших лодок оставили им мяса, свежего хлеба, большой кусок желтого масла. Они устроят пир, праздник живота.
Ты мог бы устроить помывку, сказала она, потянув носом воздух, и рассмеялась. Когда ты мылся последний раз? Возьми мое полотенце. В том ведре немного моющей жидкости. От тебя такой запах, про который Гретель говорила «я хороша», когда была маленькой и терпеть не могла мыться. А я хороша – так она говорила.
Он поднял руку и прижался лицом к подмышке. О да – от него никогда еще так не разило. Прошел почти месяц с тех пор, как он мылся – в узкой душевой родительского дома – и видел свое тело, и одевался в чистую одежду. Его волосы были заскорузлыми точно шерсть.
Будь осторожен, сказала Сара. Течение в это время года сильное. Тебя может смыть.
Он колебался. Ему хотелось сказать ей, что он слишком боится; он не мог заходить в воду. Там был водяной вор, затаившийся где-то у самого дна в ожидании.