Антропологи и археологи, изучающие людоедство, оценили, что в среднем взрослый человек – это около шестидесяти фунтов съедобного мяса. Но тело Лоусона Томаса не было телом среднего человека. Вскрытия жертв голода показали крайнюю дистрофию мышечной ткани и полное отсутствие жира. Иногда его заменяло белое студенистое вещество. От голодания и обезвоживания усыхают и внутренние органы, включая сердце и печень. Тело чернокожего матроса, скорее всего, содержало не больше тридцати фунтов жилистого мяса. На следующий день, когда на лодке Полларда тоже закончились запасы еды, они «рады были разделить с командой другой лодки их скорбную пищу».
Через два дня, двадцать третьего января, на шестьдесят третий день после крушения, умер и был съеден еще один член команды Хендрикса. Так же как и Лоусон Томас, Чарльз Шортер был чернокожим. Было очевидно, что афроамериканцы сильно пострадали от того, что до крушения их питание было хуже, чем у всех прочих. Но, возможно, сыграл роль и другой фактор. Недавние исследования утверждают, что жировая прослойка афроамериканцев тоньше, чем у белых. Как только тело исчерпывает запасы подкожного жира, оно начинает поглощать мышцы – процесс, нарушающий работу внутренних органов и ведущий к смерти. Имея меньше жира, чернокожие моряки быстрее белых начинали перерабатывать собственные мышцы.
Насколько важна для выживания в условиях голода жировая прослойка, показал пример Отряда Доннера – группы переселенцев, засыпанных снегом в предгорьях Сьерра-Невады зимой 1847 года. Хотя женщин называют слабым полом, их способность к выживанию выше, чем у мужчин. Отчасти благодаря тому, что в среднем уровень жира в их организме на десять процентов выше. То, что чернокожие моряки начали умирать первыми (не считая Джоя, по словам Полларда, скончавшегося от тяжелой болезни, а «не от голода»), не было случайностью. Среди белых преимущество имел двадцатидевятилетний капитан «Эссекса». Небольшого роста, еще до крушения он имел склонность к полноте. Старший из них, он обладал замедленным, по сравнению с остальными, метаболизмом. Из всех двадцати матросов у Полларда были самые высокие шансы пережить голод.
И все же, учитывая сложный ряд факторов, и физиологических, и психологических, невозможно с уверенностью предсказать воздействие голода на того или иного человека, умрет он или останется жив. Пока часть экипажа «Эссекса» ела второе человеческое тело за четыре дня, в сотне миль к югу Оуэн Чейз и его люди дрейфовали в безветренном море. Неделя на скудных полутора унциях хлеба превратила их в людей, «едва способных ползать по лодке, но еще достаточно сильных, чтоб донести до рта крохи еды». Кожа начала покрываться волдырями. Утром двадцать четвертого января ветра все еще не было, и все так же светило солнце. Чейз был уверен, что не все в его команде доживут до вечера. «Не могу сказать, что поддерживало меня посреди всего этого ужаса, – писал Чейз, – Бог знает».
Той ночью первый помощник видел очень яркий сон. Он только что сел за «великолепно накрытый стол, где было все, чего только мог пожелать самый взыскательный гурман». Но как только Чейз поднес пищу ко рту, он проснулся «с ледяным осознанием реальности». Сон вверг его в своего рода безумие. Чейз начал грызть кожаную обмотку весла, но не справился с жестким, затвердевшим от соли материалом. После смерти Петерсона в команде Чейза осталось всего три человека: нантакетец Бенджамин Лоуренс, Томас Никерсон и Исаак Коул из Массачусетса. Чем сильней страдали они от голода, тем сильней уповали на первого помощника. Чейз писал, они «изводили меня вопросами, доберемся ли мы до земли. И я, как мог, успокаивал их».
После всего, что случилось с ними, Чейз изменился. Из резкого педанта, стоявшего на раздаче с пистолетом под рукой, он превратился в добряка, разговаривавшего с матросами, как писал Никерсон, «почти бодрым голосом». Теперь, когда их муки достигли новых высот, Чейз признал, что его команде нужна была не дисциплина, а дружеская поддержка. Все они видели, что случилось с Петерсоном, и только надежда стояла между ними и смертью. То, что Чейз смог ради своей команды забыть о присущем ему авторитарном стиле управления, ставит его в один ряд с сэром Эрнестом Шеклтоном, одним из величайших и самых уважаемых лидеров своего времени. Подвиг Шеклтона, спасшего двадцать семь членов своей Антарктической экспедиции, назвали «высшим проявлением лидерских качеств в невозможных обстоятельствах». В 1916 году, через семнадцать месяцев борьбы с жесточайшими условиями, включая изнурительный переход через паковый лед, два перехода в крошечном, размером с вельбот, шлюпе по штормовому южному океану и ужасающий переход через зубчатые пики Южной Георгии, Шеклтон наконец достиг китобойной станции, а потом вернулся, чтобы спасти тех, кого он оставил на Слоновьем острове.
Забота Шеклтона о своей команде была легендарной. «Его забота была такой, – писал его напарник Фрэнк Уорсли, – что суровые мужчины видели в ней что-то женское, почти нервное». Но Шеклтон не хуже Блая умел поддерживать дисциплину. В одной из предыдущих экспедиций, когда один из путешественников попробовал поднять бунт, Шеклтон подавил назревавшее восстание, просто опрокинув его наземь. Это сочетание решительности и командирских навыков, с одной стороны, и способности к сопереживанию, с другой, редко сочетается в одном человеке. Но Чейз в свои двадцать три года, а это почти вдвое меньше, чем было Шеклтону, смог преодолеть безжалостную жесткость требовательного человека и сделать все, что было в его силах, чтобы поддержать своих людей в отчаянной ситуации.
Никерсон называл Чейза «замечательным человеком» и признавал его заслугу в том, что они не потеряли надежды. Перенеся столько всего, рассуждал Чейз, они обязаны были держаться за жизнь: «Я говорил с ними и убеждал, что мы умрем только после того, как умрет наша надежда». Это было больше чем преданность друг другу. Это был и вопрос веры. «Ужасные жертвы и лишения, которые мы перенесли, охранили нас от смерти, – уверял Чейз товарищей, – мы заплатили слишком высокую цену, чтобы умереть сейчас». К тому же он говорил, что «недостойно мужчины жаловаться понапрасну». «Мы обязаны, – настаивал Чейз, – видеть в наших страданиях высшую волю, и только высшим милосердием мы будем избавлены от них». И хотя за прошедшие два месяца они видели не так уж и много проявлений божьей милости, Чейз уговаривал матросов «крепиться и довериться мудрости Всевышнего, не впадая в отчаяние».
В следующие три дня дул восточный ветер, отгоняя их дальше и дальше на юг. «Невозможно было победить человеческую природу и не роптать, – признавал Чейз. – Это был какой-то рок: не оправдалось ни одно наше ожидание, все наши мольбы пропадали втуне».
Двадцать шестого января, на шестьдесят шестой день после крушения, они сориентировались по солнцу и определили, что находятся на тридцать шестом градусе южной широты – на шестьсот морских миль южнее острова Хендерсона. От лежащего на востоке Вальпараисо их отделяла примерно тысяча восемьсот миль. В тот день на смену жаркому солнцу пришел ледяной дождь. Голод и так понизил температуру тел на несколько градусов, а теперь, когда нечем было укрыться, путешественники и вовсе рисковали умереть от переохлаждения. Им не оставалось ничего другого, кроме как пытаться вернуться назад, на север, к экватору.
Ветер дул с востока, и им приходилось маневрировать, налегая на рулевое весло, чтобы держать лодку правым бортом к ветру. До того как они покинули Хендерсон, подобный маневр не вызывал затруднений. Теперь, даже когда ветер был не слишком сильным, они не могли ни удержать весло, ни убрать паруса. «Мы долго работали, чтоб развернуть нашу лодку, – вспоминал Чейз, – и так устали, что едва нам это удалось, побросали все, предоставив дальнейшее воле волн». Без рулевого и без матросов, следящих за парусами, лодка бесцельно дрейфовала дальше. Люди, дрожа, лежали на дне вельбота. «Ужас нашего положения накатил на нас с новой силой», – писал Чейз. Через два часа они собрались с силами, чтобы поднять паруса. Но теперь их несло на север, параллельно побережью Южной Америки. Чейз невольно задавался вопросом: «На что мы надеялись?»
Пока люди Чейза лежали, парализованные голодом, умер еще один член команды Хендрикса. На сей раз это был Исайя Шеппард, третий за неделю умерший и съеденный афроамериканец. На следующий день, двадцать восьмого января – шестьдесят восьмой день после крушения – умер и был съеден Самуэль Рид, единственный чернокожий в команде Полларда. Уильям Бонд остался последним живым чернокожим в команде «Эссекса». Уже не было сомнений, кто стал фаэтоном, а кто – ястребом.
Мореплаватели признавали, что каннибализм низводил цивилизованных людей до уровня тех жестоких дикарей, которые предавались ему из удовольствия. В 1710 году на острове Бун капитан Дин наблюдал, как страшно преобразилась его команда, как только они начали есть тело плотника. «В несколько дней я увидел, как изменился их обычный характер, – писал он. – Исчезли добрые, миролюбивые люди. Взгляд их стал хищным и диким, поведение – жестоким и варварским».
Но не сам акт людоедства снимает моральные ограничения цивилизованного человека. Скорее, это делает невыносимый голод. Еще до высадки на острове Чейз заметил, что страдания мешали матросам «быть снисходительнее и внимательней друг к другу».
Даже во время управляемого Миннесотского эксперимента 1945 года его участники отмечали изменения в собственном поведении. Большинство волонтеров были членами церкви Братства, и многие надеялись, что лишения сделают их лучше. Все произошло с точностью до наоборот. «Большинство почувствовало, что голод не облагородил, а оскотинил их, и они поняли, как тонок был налет цивилизованности».
В другом печально известном случае людоедства в 1765 году страдал от голода экипаж сильно поврежденного судна «Пэгги», затерянного в бурных водах Атлантики. Хотя на борту было много вина и бренди, восемнадцать дней у людей не было во рту ни крошки. Выпив для храбрости, первый помощник сообщил капитану, что он и остальная часть команды собираются убить и съесть темнокожего раба. Капитан отказался принимать в этом уч