Некоторое время роюсь в кладовке и нахожу все, что может мне пригодиться. Маг смотрит на меня совершенно равнодушно и не протестует, даже когда я показываю баклагу с дьявольски сладким напитком, похожим на вино и пахнущим хурмой и финиками.
Нахожу что-то вроде примитивного рюкзака – собственно, полотняный мешок с пришитыми ремнями. Пакую в него добычу.
Останавливаюсь примерно на полпути к двери. Мне слегка не по себе, даже не понять, почему.
– Как тебя зовут? – спрашиваю я наконец.
– Ленн Бегущий За Сорокой.
– Спасибо тебе, Ленн. Если мне удастся сделать так, чтобы худшие времена не наступили, это случится благодаря тебе. Я убью Деющих или заберу их с собой.
Он сперва молчит, а потом взглядом указывает на ворота в подземелье.
– Его ты убил? – спрашивает с надеждой.
Я со стыдом отрицательно качаю головой. Глупо получилось.
– Я бы не сумел. Он слишком силен, даже когда спит. Показался мне как мой враг, а я не сумел справиться с ним ни мечом, ни песней богов.
– Тогда почему ты думаешь, что сумеешь справиться с теми?
Я цепляю сагайдак к рюкзаку, надеваю плащ. Молча забрасываю на плечи тяжелый тюк.
– Как тебя зовут?
– Ульф Ночной Странник, – отвечаю я.
– Найди дорогу, Ульф.
– Самое бы время. Я ухожу. Полагаю, еще немного, и вы с сыном будете свободны.
Он медленно качает головой, отпивает глоток. Потом просто сидит, поигрывая под столом ремнем, на котором раньше висела подкова.
– Он никогда не уйдет к богам. Когда ты был внутри, я подумал: заберу сына и уйду. Тогда он оставил бы себе тебя. Но дверь затворилась, хоть мы пытались ее выбить. Он хочет по-другому. Но все же и я думаю, что мы скоро будем свободны.
Я выхожу и очень тихо притворяю дверь.
Снаружи туманный день, воздух пронзает писклявая трель охотящегося сокола. Я возвращаюсь на дорогу, прохожу мимо рядов менгиров и вхожу, не оглядываясь, в лес.
Не ухожу далеко, потому что буквально падаю от усталости. Нахожу хорошо укрытое место и дрожащими пальцами развязываю ремни тюка, потом жру кусок хлеба, вяленый сыр и что-то, похожее на колбасу. Мне жаль терять время на то, чтобы резать ее на куски, поэтому просто рву ее зубами, словно зверь. Пиво течет у меня по подбородку, я едва владею собой, чтобы прожевывать то, что у меня во рту. А потом нет сил, даже чтобы упаковать остатки пищи. Я вползаю под листья перистого папоротника и укутываюсь в плащ, чтобы провалиться в подобный летаргии сон.
Больше всего я люблю минуты бездумных странствий. Марш дает редко встречаемое на Земле чувство свободы. Есть в этом нечто первобытное, что заселяет пространства мозга, предназначенные для древних инстинктов, тех, что происходят из веков до законов, попечительных процедур и контролирующих институций. Вот человек, он просто идет куда глаза глядят. Идет, куда пожелает, спит там, где его застанет ночь. Вся жизнь тогда ограничивается моментом «сейчас», все планирование – в пределах одного дня. Надо пережить ночь, знать, что съесть завтра и куда направиться. Что дальше – полная абстракция, без особого практического смысла.
Поэтому – иду. Через девственный лес, покрывающий горы. Обхожу более-менее протоптанные тракты, использую узкие тропки, порой наверняка – звериные, горные потоки, вдоль которых можно идти галечным берегом или прыгая по камням. Порой – продираюсь напрямик сквозь лес.
У меня есть цель – хочу вернуться в Земли Огня. У меня там друзья, у меня там конь и вещи. А идет зима.
Время, которое я проведу у камина в доме молодого Атлейфа или в ограде у Грюнальди.
Время планирования. Плетения интриг. Сбора сил.
Поэтому сейчас я должен превратиться в ассасина. В скрытого в тени убийцу.
Иду.
Все время – с мрачной тенью на душе.
Не могу забыть несчастного мага, оставленного в похожем на гриб доме, рядом с сыном-чудовищем. Не могу забыть засушенную мумию, сидящую на вращающемся камне.
Мой союзник. Мой учитель и советчик. До этого времени никто не сказал мне больше полезных вещей, чем он.
Не могу себе простить, что не убил его.
Он был плохим. Почти настолько же, как ван Дикен. Отличало его одно: он сумел удержать себя от поступков, которыми тот упивался.
Я повторяю себе снова: «плохой».
Я оказался в мире, где смысл имеют именно такие затхлые, ценностные, допотопные категории. Там, откуда я происхожу, за публичное использование подобной оценки совсем недавно можно было попасть под суд.
А здесь эти понятия естественны. Почти технические. Зло. Добро. Вот так, просто.
Здесь невозможно выбрать пункт «не знаю» или «нет мнения». Тут мир имеет два острия, как копье Хатрун. Жизнь и смерть. Зло и добро. Подлость и благородство. Никаких «я не знаю». На это нет времени. Ты выбираешь либо рукоять, либо острие. Отсутствие морального релятивизма. Рукоять в руке или клинок в брюхе. Нет места для Понтиев Пилатов. Тут решение принимается за долю секунды и навсегда. Руки можно умыть лишь после. От крови.
Поэтому я не могу простить себе, что не убил его.
Это правда, что, скорее всего, и не сумел бы. Но я даже не попытался.
Заслонился своей миссией. Моей святейшей миссией и ее абстрактными правилами, выработанными под солнцем, которое здесь не заслуживает быть даже астрономическим явлением. Безымянная искра среди звездной пыли. Я заслонился правилами как трус – правилами, которые происходят не из этого мира. Правилами лицемеров, для которых у палки – десять концов, и все относительно, а потому всякое окончательное действие – преступление. Это означает, что мы начинаем расходиться. Пользоваться абсолютными понятиями. А от этого лишь шаг к моральным оценкам. А ведь известное дело: подобное заканчивается инквизицией. Поэтому лучше отвернуться. Не видеть зла.
Я отвернулся и ушел. Потому что это не было связано с миссией.
Мне нет нужды влезать в конфронтацию. Заклинание – оно словно программа. Достаточно чуть по-другому завершить последовательность команд, которые притягивали метан в камеру. Пусть бы действовала и дальше. Пусть бы собирала газ под потолком, пока он не достигнет нужной концентрации и не опустится до уровня горящих фитилей. Именно так оно должно работать.
Я начинаю учиться.
Начинаю думать, как тайный убийца.
Я должен научиться действовать согласно закону, что есть где-то во мне. Пусть, например, в сердце. И противопоставлять его еще более средневековой контрольной системе – совести.
Которая, похоже, сбрендила, поскольку не дает мне покоя, так как я не убил человека. Но мне приходится ей доверять, ведь ничего другого здесь нет.
Я помню только общее направление, в котором должен идти. Стороны света. К сожалению, я иду другим путем, чем тот, которым пришел в Землю Змеев. Окружным, а должен найти малый городок, вжавшийся между озером и лесом. Точку среди диких гор.
Я бы справился, сумей взглянуть хотя бы на подобие карты. На пару минут. Но карт нет. Пока приходится полагаться на инстинкт.
В сумерках я останавливаюсь. Строю приличный шалаш из связанных ремнем жердей, крытый толстым слоем хвойных лап. Развожу крохотный костерок, защищенный камнями, варю суп из каких-то корешков, пахнущих словно дикий чеснок, съедобных корнеплодов, прячущихся между папоротниками, кусочка сушеного мяса и хлеба.
Я выкуриваю экономно набитую трубку и запиваю горячей водой, заправленной сладким, как патока, вином.
Смотрю на воду. На горный ручеек, плещущий по камням. Хотелось бы знать: приток это Драгорины или нет, но, увы, он не подписан.
Я спешу.
Меня мучает предчувствие, что случилось нечто дурное. Что уже может быть поздно.
Мне снится группа призрачных музыкантов. Адская капелла, что сидит на бочках и табуретах, выставленных на поляну, и играет странную громкую музыку. Худой флейтист с лицом, похожим на череп крысы; покрытое пурпурными язвами существо, напоминающее раздутую, человекоподобную жабу, играющую на волынке, и человек-омар в шипастом алом панцире, накручивающий шарманку или теорбан. Музыка громкая и писклявая, она почти заглушает ужасное гудение пожара. Пылают деревянные дома, в фейерверке искр проваливается крыша, огонь встает под черное небо.
Вдоль частокола, на воткнутых в бревна цепях, свисают черные съежившиеся свертки. Некоторые еще горят, дымят и выглядят как обожженные, скорчившиеся от огня манекены.
– Кто-то еще желает сплясать Танец Огня? – орет худощавый мужчина, стоя под вколоченным в землю бунчуком. Древко оплетают танцующие змеи, верхушку венчает череп и два конских хвоста.
Перед городьбой на земле стоит горстка коленопреклоненных людей, чьи руки скручены за спиной. Стоят они молча, за спинами их хаты валятся в грохоте пылающих бревен, а они смотрят на призрачную капеллу.
– Те, кто поклонится Змею, пойдут с нами. Живые и здоровые, как я и говорил, – мужчина то гремит басом, то сбивается на скрипящий тенорок. Мутация.
Это ребенок.
Подросток, с телом, покрытым зигзагами татуировок. Вокруг крутится десяток-полтора Людей Змеев. Рослые мужчины в сложных сегментированных полудоспехах и шлемах, огонь чертит отблески на броне пары стоящих неподалеку крабов. Отчего они слушают такого задохлика?
– Я спрашиваю, хочет ли кто-то еще соврать Богу Огня?! А может, кто-то желает отведать Змеиного Жала?!
Они молчат и смотрят на капеллу.
– Ты! – кричит парень. – Ты сражался! Я видел! Давайте его сюда!
Двое огромных воинов вытягивают из толпы дергающегося мужчину, волокут его в центр поляны, бросают на колени прямо напротив музыкантов. Он поднимает лицо, глядя на покрытую бородавками жабью морду, крысиный череп и продолговатую башку омара. Кажется, хочет проснуться. Встряхивает головой, обмотанной окровавленным платком.
– Дайте ему меч! – кричит парень.
Кто-то из Змеев подает этому, на коленях, короткий тесак. Тот тянется и стискивает ладонь на деревянной рукояти, после чего на миг прикрывает глаза. Медленно встает с коленей, взвешивая клинок в руке.