Я хотел проворчать что-то в ответ, но не мог перехватить дыхания.
Кое-как попытался встать на ноги, но был настолько изможденным и замерзшим, что сумел лишь бессильно сесть. Последний из следопытов, ждавший на том берегу, отвязал веревку, препоясался нею, а потом вошел в воду и позволил перетянуть себя на другую сторону.
С момента, как мы встали над берегом каменистой, ревущей реки без моста и брода, до того мига как снова оседлали лошадей, свеча сгорела бы не больше чем на палец.
Но прежде чем двинуться дальше, мы прошли через уже знакомый мне ритуал. Окурили тела, с ног до головы украсили себя знаками святых формул и только затем надели буро-коричневые, свободные одежды следопытов, обшитые кусочками сетей и украшенные бурыми и серыми тряпицами.
Потом снова начался марш. Солнце закатывалось, а мы ехали каменистыми тропами меж скал, отбрасывающих длинные тени, меж странных, словно небрежно насыпанных гор, что вставали вокруг и почти обнимали нас.
Я полагал, что мы станем идти всю ночь, но один из следопытов нашел укромное место в изломе скал, где мы расседлали лошадей.
– Встанем на постой, – заявил Сноп. – Прежде всего, из-за ройхо, но и потому, что здесь нет людей. Небольшой огонь должен гореть до самого рассвета. Первая стража – Бенкей, вторая – я, третья – Н’Деле, четвертая – Крюк. Подожгите зелья. Мы снова должны окурить себя.
Сумерки опустились быстро, наполненные таинственными шорохами, тенями и звуками ночных птиц.
Вокруг лагеря Крюк растянул веревку и повесил на ней молитвенные флажки, которые мы получили от Мрака.
Лишь когда мы сели вокруг небольшого костерка, следопыты откинули капюшоны, растирая пропотевшие, красные лица.
Один из них, должно быть амитрай Бенкей, расшнуровал мешок и выдал каждому по две полоски сушеного мяса, кусочек сыра и четверть буханки хлеба. Баклага разведенного пальмового вина пошла по рукам, а в углях булькали тигли с отваром. Все происходило в полной тишине.
Никогда ранее я не боялся ночной темноты. Может, лишь когда был ребенком. А нынче чувствовал себя так, словно мне опять несколько лет. Но боялся я не рассказов об упырях. На этот раз я просто знал, что может скрываться во тьме. Знал, что там притаился настоящий упырь, и сомневался, что его смогут задержать наши покрытые знаками желтые и красные флажки или запах благовоний.
Сноп не назначил стражи ни мне, ни Брусу, но я полагал, не сумею сомкнуть глаз. Я ошибался. Сразу после скромного ужина кебириец вытащил из своего багажа небольшой барабанчик и, держа его на коленях, принялся легонько выбивать ритм, выводя себе под носом монотонный распев. Это была очень тихая песня, думаю, что и за пару шагов ее было бы не услыхать; никто не отличил бы ее, стоя за скалами, от звуков, издаваемых ночными птицами.
– Это молитва к его надаку, – прошептал Крюк. – Отгоняет упыря. Ройхо – одна из немногих вещей в мире, которых мы боимся. Каждый из нас убил слишком много людей.
Я вытянулся, укутанный одеялом, пытаясь распрямить ноющие ноги, а потом засмотрелся на крохотные язычки пламени. Хватило нескольких ударов барабана, а рдяное пятно света начало двоиться у меня в глазах, и я неожиданно заснул, словно потонув в черной реке.
Это был неспокойный сон, полный кошмаров, крови и страха. Я видел чудовище, которое другие называли ройхо, но я знал, что ее зовут Мирах и что некогда я ее обнимал. Что хуже, за ее сине-белым телом я видел другие фигуры. Их покрытые брызгами крови, бледные, как бумага, синеватые лица, рты – будто кровавые дыры и глаза, наполненные загустевшей кровью. Они стояли плечом к плечу с упырем на границе света костра. Парень, которому я играл на флейте. Двое стражников, которые сторожили обоз. Следопыт, которого я знал, как Гульдея, но которого звали Колос, сын Гончара. Он улыбнулся разорванным ртом и протянул мне окровавленную ладонь, в которой держал пучок водяной капусты и рыбину. Ладонь, на которой не хватало пары пальцев.
Те, кто погиб, поскольку встали между мной и рожденным урочищем, жаждущим мести упырем. А из-за спины их начали выходить другие, кого я убил, и я не мог шевельнуться, зная, что через миг появится Вода, дочь Ткачихи. Я видел ее невысокую, склоненную фигуру. Не видел лица. А потом она медленно подняла голову, и когда лунный свет упал на ее щеку, я проснулся с приглушенным криком.
Вокруг царили тишина и темнота. Костер погас, были видны лишь контуры скал и колючего кустарника. Я не мог разглядеть никого из спящих. Неподвижные, завернутые в одеяла, в своих свободных одеждах, обшитых истрепанными ленточками, они напоминали кучки камней и песка.
Сон не напоминал тот, что я видел прошлой ночью, когда смотрел глазами упыря, хотя и не понимал, чем отличается нынешний. Я чувствовал, что мне снился обычный кошмар, хотя ночные страхи заставили меня пропотеть, и еще я был почти уверен, что Вода мертва. В тот миг я почти желал увидеть призрак Мирах, чтобы быть уверенным: она отправилась за нами. Но хотя я таращился изо всех сил, видел лишь ночь, скалы и песок.
В конце концов я высмотрел Бруса, который, словно почувствовав мой взгляд, открыл глаза и испытующе на меня посмотрел. Когда он повернулся на бок под одеялом, я увидел, что в руке он все время сжимает нож. Брус спрятал его под узелком, который держал под головой, подмигнув мне со значением.
Снова я проснулся, когда один из стражников сменил другого, хотя произошло это без малейшего звука. Один следопыт отбросил одеяло и встал, а потом бесшумно растворился меж скалами, а второй завернулся в одеяло и превратился в неподвижный холмик. В темноте раздался сумрачный голос охотящейся ночной птицы.
Только под утро я увидел мир глазами ройхо. Сон был другим, чем предыдущие. Я снова видел ночь, залитую странным рыжим светом. Слышал ужасный крик, видел, как тварь беспомощно мечется по берегу реки, которая для нее казалась вертящимися косами несущейся колесницы либо ревущей стеной огня. Я видел, как тварь рвет зубами тряпочку с толикой моей крови, пытаясь слизать хоть капельку ее, засохшей, а потом пускается бегом вдоль берега. Огромный, как телок, скальный волк, который без труда повалил бы и разорвал коня вместе со всадником, пил воду из ручья. Он завыл при виде упыря Мирах и кинулся наутек с поджатым хвостом, но та легко его догнала, как скакун догоняет козу. Я услышал полный ярости крик, мелькнули изогнутые когти, и волк издал короткий, испуганный скулеж, после чего был разорван в клочья. Ройхо лишь присела, удерживая его бьющееся тело, чтобы потянуться треугольными зубами к шее, а потом вновь помчалась дальше.
А я проснулся с облегчением, потому что видел истину: упырь побежал по нашему следу.
Проснувшись, я увидел, что кебириец танцует на фоне пылающего восхода солнца.
Следующие дни были монотонными, но некоторым образом спокойными. До этого мы с Брусом были предоставлены сами себе. Нам приходилось стоять на страже, натянутыми, будто тетива лука. Теперь же мы могли положиться на наших молчаливых следопытов. Это они заботились, куда идти, что есть и где укрываться. Мы шли через невысокие скалистые горы, через местность пустынную и совершенно безлюдную. Был лишь галоп в клубах пыли или марш среди камней рядом с лошадьми, а из живых существ мы видели разве что хищных птиц, змей и шакалов.
Сам путь оказался изнурительным, но мне все равно казалось, что я отдыхаю. Со времени, как перешли реку, мы носили на теле охранные формулы, на каждом постое окуривали себя дымом тростника и отправляли ритуалы, которые должны были сделать нас невидимками для упырьих чувств ройхо. Я полагал, что мы оставили Мирах далеко позади, хоть и не имел иллюзий, что река задержит ее навсегда. Но пока я полагал, что нам везет, поскольку меня перестали преследовать кошмары, не приходилось всякую ночь смотреть на кровавый мир ее глазами.
Мы ехали, проводя в седлах долгие часы. Мне не мешала тишина, да и отбитая задница перестала со временем докучать.
Следопыты учили меня, как быть невидимым. Как скрываться среди скал и камней, используя бесформенную бурую одежду и оставаясь в полной неподвижности. Как перемещаться беззвучно и незаметно, словно дыхание ветерка. Утверждали, что рядом с хорошо скрытым следопытом может пройти, не заметив ничего подозрительного, и армейский отряд. Когда они это делали, все казалось чрезвычайно простым, но пару раз мне приказывали укрыться в сотне шагов от них, и хотя я внимательнейшим образом повторял их указания, они сразу меня находили. Я покрывал кожу глиной, валялся в пыли, вплетал в сеть стебли травы и ветки так, как мне показывали, но не становился от этого невидимым. Меня выдавал то кусок обнаженной кожи, то блеск оковки, неестественное положение тела, которое в моем исполнении ни за что не желало изображать кучку камней или песчаный пригорок. Они смеялись и обкидывали меня камнями, хотя я напрягал все свои сноровку и разум, выискивая все более удобные укрытия.
На моих глазах Бенкей растворился в скале, едва отойдя на расстояние пары конских корпусов, хотя я не сводил с него глаз. Просто растворился в воздухе. Только когда я подошел на несколько шагов, сумел рассмотреть его фигуру среди сухих стеблей и скальных обломков. Не знай я точно, где он исчез, мне бы никогда это не удалось.
Окружавшие нас горы выглядели так, словно они рассыпались от старости, а по мере нашего марша становились все ниже. Растений на них было немного, все сухие и покрытые колючками, подходящими к негостеприимному пейзажу настолько, что я даже начал задумываться, живут ли в этих диких местах люди, а если живут, не выглядят ли подобно этим растениям.
Мы миновали покинутые селения, настолько же мрачные, как и все вокруг. Дома были выстроены здесь из камня, круглыми, словно ульи, и лишенными окон. Рядом с селениями оставались небольшие распаханные поля, тоже окруженные стенами из поставленных друг на друга камней. Посередине селений вставала кривая, не слишком высокая башня, но это не было место культа Праматери. Брус сказал, что это защитные амбары. В этих пустошах не сущес