Посмотрев горестными взглядами на безмолвную работу тех, кто еще несколько дней назад сражался на подступах к городу, ребята побрели дальше, мимо церкви. Витя вспомнил, как дядя Илья рассказывал про то, как в дни боев с ее колокольни долго отстреливался один пулеметчик, не подпуская немецкую пехоту на площадь. Он поднял на нее глаза, осматривая на предмет наличия следов того боя. Стены храма действительно были отмечены следами войны. Разочарованный тем, что не стал свидетелем крайнего героизма неизвестного ему отважного стрелка, Витя стал перебирать в памяти лица тех солдат, которых видел на улицах города еще до начала боев. Командира транспортной колонны, в которой машины тащили артиллерийские орудия. Чрезмерно требовательного ко всему и бдительного лейтенанта, остановившегося возле машины, у которой закипел мотор. Старшину, замыкавшего колонну солдат, следовавших на фронт. Перебрал в голове лица танкистов, управлявших грохочущими боевыми машинами, с ревом ползущими по улице от площади железнодорожного вокзала. Он продолжал думать и идти в маленькой и плотной толпе мальчишек, молча следовавших к своим домам. Неожиданно он снова повернулся в ту сторону, где работали пленные, и снова замер на месте, увидев еще одну траурную картину, окончательно испортившую все его детское восприятие боевых действий. Взгляд его и ребят остановился на неподвижно стоящем большом танке, люки которого были открыты, башня повернута в сторону, гусеницы провисли из-за отсутствия натяжения.
– Это же «Клим Ворошилов»! – прошептал Витя срывающимся голосом.
– Ничего, ничего, – снова задал тон старший из них. – Батя мой не зря на фронт ушел. Он им еще покажет.
Глава 4
– А эту куколку как у нас зовут? – Витя взял тряпичную игрушку и, имитируя ею подпрыгивающую походку, передвинул поближе к сидящей на кровати сестренке Тамаре.
Трехлетняя Валя держала в руке еще одну куклу, при этом радостно улыбаясь разыгранной братом игровой сценке. Обе девочки были поглощены манипуляциями мальчика, ловко расставившего фигурки людей и животных на покрывале, объяснявшего каждое свое действие с ними и дававшего имена каждой кукле. Они улыбались и смеялись над тем, как очередная тряпичная игрушка то ложилась спать, то просыпалась и шла умываться. Как потом доила фигурку коровы и кормила вырезанного из дерева толстого поросенка.
Неожиданно на улице кто-то громко закричал, послышалась чья-то бранная ругань, снова зазвучали женские голоса, опять кто-то стал грубо браниться. Донеслась немецкая речь. Витя встрепенулся. Он подскочил к окну, с которого только вчера были сняты снаружи доски, защищавшие стекла от взрывных волн. Отсутствовавший забор, на месте которого простилалась широкая, но никем в итоге не использованная траншея, открывал обзор далеко за пределами огорода и за хозяйственными постройками. Мальчик впился глазами в картину, участниками которой были его мама и бабушка, а рядом с ними находились еще две женщины, бородатый торговец и несколько немецких солдат, судя по виду которых, находившихся в данный момент не на службе. Торговец что-то громко кричал своим низким голосом. Немцы молчали, просто наблюдая за действиями своего услужника. Женщины возмущались. Бабушка Вити о чем-то громко умоляла бородача, который стал в ответ бить ее по лицу, от чего пожилая женщина закрылась от него руками, быстро повернулась и почти побежала к дому. Вся процессия двинулась за ней, продолжая ругаться.
Мальчик взволнованно следил за происходившим из окна. За своей спиной он услышал голос сестренки:
– Витька, что там? Мама идет?
– Да, мама, – ответил он.
– Ура! Мама идет! – обрадовалась Валя, а маленькая Тамара стала вскидывать от радости ручки вверх.
Бабушка, мама и две женщины, в которых мальчик узнал работниц швейной довоенной артели, с шумом зашли в дом. Следом за ними порог горницы по-хозяйски преступил бородатый торговец. За ним проследовали два немецких солдата, дыша запахом спиртного и осматривая убранство помещения.
Витя, почувствовав неладное, проскользнул за занавеску, где сидели и играли на кровати его сестренки. Те, услышав громкий шум нескольких ругающихся голосов, от испуга заплакали. Первой начала плакать Тамара, узнавшая взволнованный голос матери, но, не видя ее, стала призывать маму. Следом за ней заревела Валя, не выдержав протяженного голоска младшей сестренки. Мальчик стал успокаивать их, прижимая к себе и подсовывая к лицам девочек кукол.
– Ты что же, гад, не видишь, что дети здесь малые? – громко ругалась на бородача пожилая женщина, дергая рукой в направлении занавески, за которой прятались ее внуки.
– Как не стыдно тебе с бабами воевать? – вопила одна из работниц швейной артели, впиваясь маленькими кулачками в овчинный полушубок торговца. – Справился с нами?
– А если бы не эти, был бы таким смелым? – громко говорила еще одна женщина, указывая рукой на стоявших за спиной торговца гитлеровцев.
– Ах вы! Думаете, я не знаю, что мужики ваши на фронте?! – басом зашипел бородач, хмурясь и багровея. Он оттолкнул от себя стоявшую, ту, что была ближе, потом пихнул вторую. – А ну, достали стаканы! – заорал он, от чего маленькие девочки заплакали еще громче. – Если доблестные немецкие солдаты отравятся, детям твоим точно не жить!
Он направил пронизывающе злой взгляд на молодую хозяйку.
– Думаешь, не знаю, что твой мужик партийный и в Кранной армии политруком служит? Стоит мне этим обо всем сказать, и ты со своим выводком на тот свет отправишься! – он кивнул в сторону немцев за своей спиной.
Налитыми кровью глазами он смотрел на женщину, раздувая ноздри и тяжело дыша. На лбу его выступили капли пота, лицо побагровело.
– Стаканы достали и сели за стол! – проорал он, не обращая внимания на плач детей.
Крик его был настолько громким, по-звериному ревущим, что даже гитлеровцы вздрогнули и замялись на месте от неожиданности.
– Ну! – снова взревел торговец и стал трясущимися от нервного напряжения руками доставать из-за пазухи запечатанную стеклянную полулитровую бутылку с мутно-серой жидкостью.
Витя не выдержал. Он заплакал вместе с сестренками и с трудом стал удерживать вырывающуюся в истерике из его рук младшую Тамару. Не в силах сдержать себя, он начал спешно вытирать рукавом слезы. Спрыгнул с кровати на пол, и навалился на девочку, и, не давая ей упасть, прижал ее к одеялу.
– Бабушка! – позвал он на помощь.
Та стремительно появилась возле внуков и взяла на руки громко ревущую малышку. С ней на груди старушка устремилась в центр горницы, стараясь вызвать жалость у бородача и вошедших к ней в дом вместе с ним гитлеровцев. Увидев ее с плачущим ребенком, солдаты немного смутились, но не стали ничего делать для изменения ситуации. Торговец нервно озирался на женщин, потом бросил короткий взгляд на старушку.
– Пошла вон, старая ведьма! – взревел он и замахнулся на нее рукой.
От неожиданности пожилая женщина машинально нагнулась, закрывая собой невинного ребенка. Она попятилась за занавеску, где в нее вцепились маленькими детскими ручками Витя и Валя.
– Старшему только восемь годиков будет! Этой всего три! А эта вообще еще младенец! – простонала она плачущим голосом в адрес торговца. – На кого ты руку-то поднял?!
Ни Витя, ни кто другой в доме еще никогда не видели ее такой. Всегда строгая, насупленная, с испепеляющим взглядом и начальствующим видом, сейчас она была сломлена и подавлена. Она не могла защитить ни себя, ни внуков. Жизнь всей ее большой семьи сейчас как никогда всецело зависела от самого ненавистного ей человека, который давил на нее, пользуясь своей подкрепленной гитлеровцами властью над людьми.
За несколько дней до этого торговец появился на их улице. Следуя в толпе немецких военных, он намеренно демонстрировал свою значимость, старался быть на виду у местных жителей, подчеркивая тесную связь с оккупационной администрацией и с новыми порядками. Бородач властвовал над людьми, назначая кого-нибудь из местных жителей на земляные работы, чистку дорог от снега, сбор и захоронение трупов, лежавших повсюду со времени штурма города. Его тесную связь с немцами подчеркивали два солдата, всегда следовавшие за ним не столько для охраны, сколько для обозначения его статуса начальника. Одни солдаты сменялись другими, а он продолжал демонстрировать перед ними откровенное подхалимство. А потом, когда те чувствовали его близость к ним и услужливость, сами переставали замечать, как начинали выполнять его распоряжения. Благодаря этому его власть становилась еще более объемлющей, и он мог творить все, что ему пожелается. Торговец заходил в любой дом и с выгодой для себя изымал любую домашнюю утварь, любую понравившуюся ему вещь.
Он стал лавочником еще задолго до революции, унаследовав выгодное дело от своего отца. Откупившись, избежал призыва на фронт в Первую мировую войну. В период Гражданской войны нашел способы поладить с новой властью, занявшись поставкой продовольствия для частей Красной армии, но лишь на время, пока не был пойман на махинациях и воровстве. Тогда ему удалось избежать ареста, перебравшись на время в другой город. Там его снова попытались мобилизовать на службу, теперь уже к генералу Деникину. Командованию белогвардейцев услуги опытного и изворотливого снабженца не понадобились, и его опять едва не поставили под ружье с облачением в военную форму. Он вновь сбежал, смог пробраться назад в Мценск и неплохо устроиться на старом месте, где стал, как и прежде, простым лавочником. Расцвет его дела пришелся на время НЭПа. Но этому, счастливому для бородача периоду пришел конец, завершившийся для него, спустя некоторое время, преследованиями и арестом. Отбыв срок, торговец вернулся в город и, благодаря своей изворотливости и хватке, смог снова наладить дело, но уже без прежнего размаха и с учетом политических реалий.
К июню сорок первого года он так и не смог сколотить состояния. Постоянно от кого-то откупался, с кем-то пытался ладить. Экономической свободой для расчетливого, жесткого и хитрого человека стал приход в город гитлеровцев, которые немедленно приступили к наведению своих карательных порядков, для чего им потребовались такие люди, как бородатый торговец, готовые служить и преклоняться, ненавидевшие прежний строй и государство рабочих и крестьян. Сейчас он старался угодить новоявленной военной администрации, очень надеясь на свой опыт, изворотливость, умение преподнести себя и поладить со всеми, кто сильнее его и выше в положении. Тех, кто был ниже, он старательно и безжалостно втаптывал в грязь, особенно ненавидя таких, кто олицетворял собой прежнюю власть и порядок.