– По очереди!
– Нет, одновременно со всеми!
– Ему даже офицеры завидуют! – пошутил один из бойцов. – Хорошо, говорят, пристроился. Мол, им бы так.
– И учительница из Горького с ним занимается по школьной программе, – сказал второй солдат. – Витек, у тебя что с ней, роман? Или так, поматросишь, а потом бросишь?
По поляне снова прокатился громкий смех, поддержанный звонким хохотом юного бойца. Насмеявшись вдоволь, Витя закрыл под надвинутой на лицо пилоткой глаза. При упоминании его учительницы он вспомнил о последних проведенных ею занятиях, на которых он, являясь единственным учеником, под пристальным контролем преподавателя, усердно занимался. Именно усердно, потому что иначе не мог. Не мог подвести отца, своих друзей-сослуживцев, комбата Токмакова. Не мог иначе, потому что истосковавшаяся по своей мирной профессии, надевшая солдатскую форму учительница сполна тратила всю накопившуюся в ней за время войны энергию на одного ученика. Самого дисциплинированного в ее жизни ученика, старательно выполнявшего все ее задания. Послушного, смотрящего прямо в глаза при объяснении материала, впитывающего школьную науку после двух лет, проведенных в оккупации: без школы, без учебы, в борьбе за существование. Она находила для него чистые листы бумаги, ставшие на фронте большим дефицитом, от чего даже в штабе батальона порою донесения писали на вырванных из книг и журналов листах, нанося текст между печатных строк. По ее просьбе Витя писал мелко, стараясь уместить слова компактнее, тем самым экономя драгоценную бумагу. Он оставлял как можно меньше места между строк, а задачки и вовсе решал в уме, прежде чем выводил цифры рукой.
Несмотря на наступившее лето, он не просил ее о каникулах. А сам в это время начинал все чаще и чаще замечать, что его единственная учительница порою проводит с ним занятия, едва не засыпая после ночного дежурства в батальонном узле связи. Измотанная, смертельно уставшая, она не пропускала уроков и, казалось, совсем не радовалась тому, что иногда они прерывались из-за того, что ее единственного ученика отправляют с очередным донесением комбата. Тогда он с виноватым видом вставал из-за стола и, глядя в ее красные от недосыпа глаза, удалялся прочь. Потом стремительно бежал в штаб батальона, где получал от майора Токмакова или капитана Аксенова сложенный в несколько раз лист бумаги. Он прятал его в карман гимнастерки или в пилотку и двигался дальше в указанном ими направлении. За год службы он привык следовать наставлениям отца, своих друзей – Абзала и Михаила Дронова, помкомвзвода Крылова, которые учили его внимательно слушать приказы командиров и с точностью их выполнять, прикладывая к этому максимальное количество сил и энергии. Они приучили его не жалеть себя для выполнения поставленной задачи, так как в условиях войны все задания и приказы считались боевыми, а соответственно требовали полного самопожертвования и точного исполнения любой ценой.
Витя так и делал. Он внимательно присматривался к тому, куда какой взвод отправляется. Слушал командиров и научился ориентироваться по карте. Он почти безошибочно определял направление сторон света. По солнцу угадывал время. Он знал в лицо всех солдат и офицеров батальона, многих запомнил по имени, а потому мог просить любого о помощи в поисках того, кому предназначалось очередное донесение из штаба. Ему никто не отказывал. Помогали абсолютно все. Любой считал нужным оказать содействие воспитаннику своей части. При выполнении заданий командиров мальчик перестал считаться с погодой, с усталостью, с частым отсутствием возможности поесть или поспать. Он принимал пакет или донесение и в роли посыльного бежал в требуемом направлении в нужное подразделение. Со временем он настолько освоился с этой ролью, что его начинали отправлять и в другие части, находившиеся поблизости. Давали вооруженного солдата для сопровождения, если таковой был в наличии, но чаще Вите самому приходилось искать дорогу, а потом возвращаться назад.
Излюбленным же местом его пребывания стал взвод, где служили его лучшие друзья Абзал и Михаил Дронов. Куда бы они ни шли, где бы ни занимались установкой столбов или вешек для протягивания линий связи, мальчик всегда был поблизости. И всегда был готов отправиться по приказу взводного или кого другого с донесением в штаб батальона или в другое подразделение. И лишь поздно вечером он возвращался на ночлег в женский взвод, где почти каждая связистка считала его если не сыном, то младшим братом. Ему стирали форму и портянки, пришивали чистый подворотничок, стригли, помогали мыться и подкармливали чем-нибудь вкусненьким, если такое было в наличии.
– Да, Витек с бабами легко общий язык находит. Целый взвод его опекает и прислуживает, – снова по поляне раздались колкие реплики все того же неугомонного бойца.
– Войдет к ним в землянку да как гаркнет! Чтоб все по его было! – добавил другой солдат, от чего новая волна смеха прокатилась по окрестностям поляны, где под летним солнцем отдыхали бойцы.
– А помните, когда в Белоруссию вошли, мы на постое в одной деревне стояли, – приподнялся на локтях улыбающийся Дронов и обвел взглядом лежащих вокруг него солдат.
– Это где Витька нашего одна баба усыновить хотела? – отреагировал на его слова весельчак.
– Да! – засмеялся в ответ Михаил. – Просила, чтоб оставили ей мальчика. Уж больно Витек ей по душе пришелся. Прямо-таки прикипела к нему.
– Ага, у самой четверо, все мальцы совсем. Мужик в партизанах сгинул. Старики мать с отцом на шее. Так она еще и Витька захотела себе забрать, – ответил ему все тот же солдат.
– Точно, – повернулся к нему Дронов. – Мы ей говорим, что у него отец тут же служит, а она не верила, пока сама не увидела нашего старшину, когда он к Витьку приезжал.
– Хорошие там люди. Добрые. Встретили нас по-людски, – медленно и негромко произнес солдат, ближе всех находившийся к Михаилу.
– Хутор у них чудом уцелел. Мужиков почти не осталось, все в партизаны ушли, а они к нам как к родным, – добавил еще один боец, что лежал поблизости.
Слушая солдатские разговоры, Витя вспомнил, как батальон вошел в недавно освобожденную от немцев маленькую белорусскую деревню, с чудом уцелевшими домами и хозяйственными постройками. Вспомнил, как удивлялись тогда его сослуживцы тому, что везде по всей очищенной от врага территории им попадались только голые закопченные печные трубы, выглядевшие как безмолвные памятники стоявшим на их месте домам мирных людей. В этой деревне было все иначе. И о прошедшей войне ничего не напоминало, кроме испуганных глаз местных жителей, в основном стариков, женщин и детей.
Они поселились в стоявшей в центре хутора хате, где проживала хозяйка, ее родители и четверо детей. Их дом был занят половиной женского взвода, вторая половина которого облюбовала для себя соседний дом с примерно таким же количеством уцелевших в нем обитателей. Привыкший к службе и уже изрядно соскучившийся по мирному труду в огороде и по хозяйству, Витя принялся неистово помогать хозяйке дома во всем, что мог делать своими детскими руками. Он носил воду из колодца, таскал дрова, чистил скотный двор, помогал на кухне. Заботливый, трудолюбивый и молчаливый десятилетний мальчик в военной форме, словно прибывший на побывку солдат, мелькал повсюду: в доме и во дворе – участвуя во всех делах гостеприимных хозяев. Он расположил к себе всех, кто видел, как расставляет он на столе тарелки и кружки, раскладывает ложки в ожидании прибытия со службы женщин из того взвода, где сам постоянно проживал, если не был привлечен к доставке очередного донесения.
Но особенное отношение к себе он завоевал, когда ежедневно брался за учебу, осваивая школьные предметы, преподаваемые ему бывшей учительницей, что находила для него время. Не дожидаясь ее приказа, он доставал из вещмешка свои нехитрые принадлежности, состоявшие из пары карандашей и нескольких найденных на месте сожженных школ учебников. Раскладывал их на столе и терпеливо ждал начала занятий. Потом старательно писал что-нибудь под диктовку, читал вслух книгу или решал задачки. Глядя на это, хозяйка дома ставила его в пример своим старшим детям, упрекая их в бездельничестве и в нежелании садиться за книжки и учиться читать и писать.
Услышав от кого-то из солдат горестную историю гибели его семьи, добрая женщина не раз делала попытку уговорить командира женского взвода связисток или старшего сержанта Крылова оставить ей Витю хотя бы до конца войны, а лучше – совсем. Обещала заботиться о нем и любить, словно собственного сына, в чем никто не сомневался, видя ее отношение к мальчику. Горевала она и плакала, когда увидела его отца, прибывшего откуда-то ненадолго в хутор. Ревностно смотрела, как обнял старшина сына, как прижал его к себе и что-то рассказывал, держась рукой за плечо своего ребенка. Долго шла она по дороге вслед за уезжавшей грузовой машиной, в кузове которой сидел Витя, махавший ей на прощание рукой до тех пор, пока было видно женщину, прижавшую к груди руки с мокрым от слез платочком. И еще не один день вспоминал он ее самыми добрыми и теплыми словами в разговорах с сослуживцами, да и просто про себя, начиная осознавать то, что полюбившая его белорусская женщина могла сполна заменить ему мать, так не достававшую ему.
– Это ты, Витек, с нами сколько уже? – отвлек углубившегося в собственные воспоминания и оттого задремавшего мальчика один из солдат, находившийся к нему с другой стороны от Дронова. – Под Орлом ты уже был у нас. Вместе под Брянском стояли, потом нас обратно на Калининский фронт перебросили.
Витя сдвинул с лица пилотку и повернулся на пытавшегося втянуть его в разговор солдата.
– А потом Смоленск с Витьком освобождали, а теперь здесь, в Белоруссии, – перебил солдата Михаил.
– Ты чем болтать попусту, прикажи своему другу отправиться с донесением к взводному или к Крылову. Пусть доложит, что поставленное задание мы выполнили и ждем следующих указаний. А то лежим тут просто так, на солнышке жаримся, пустые желудки разогреваем, – снова попытался завести Дронова своими словесными остротами солдат-балагур.