атальон связи.
– «Рама»! Точно «рама»! – услышал мальчик взволнованный голос Дронова, который уже несколько минут пристально всматривался в небо, пытаясь там что-то увидеть. – Ну-ка, мужики, гляньте-ка. Точно видно – «рама».
– Да, – произнес пожилой солдат, – она самая.
– А чего она над нами висит? – спросил еще один боец, тоже сосредоточивший взгляд на парящем в воздухе немецком самолете-корректировщике.
Дронов встал, приложил ладонь ко лбу, заслоняя глаза от солнца, и снова начал вглядываться в редкие облака, комментируя увиденное и озвучивая всем свои мысли:
– Не просто так это. Нас тут всего один взвод, – он повертел головой по сторонам, оглядывая поляну, где компактно разместились бойцы, – человек тридцать пять, не больше. На такое количество людей корректировщик не будет отвлекаться.
Едва он это проговорил, как из-за ближайшего леса по идущей там и далее по полю проселочной дороге медленно выплыли несколько груженых, ползущих с натугой, с закрытыми брезентом кузовами ленд-лизовских «студебеккеров».
– А ну, ребята, ныряйте в траншею! – прокричал Дронов и первым прыгнул в сторону проходившей мимо них через всю поляну оставленной немцами полосы земляных укреплений.
Быстро вставая, его примеру последовали все остальные, один за другим перемещаясь в спасительные траншеи, брошенные врагом.
– Витек, ты чего медлишь? – крикнул мальчику один из солдат, заметивших его неподвижное тело, тогда как другие уже размещались за насыпями и брустверами, ожидая артиллерийского удара по колонне машин.
Витя быстро отреагировал на слова сослуживца и, вскочив, направился к укреплениям, уже плотно забитым солдатами. Он успел заскочить в небольшой просвет между тел, когда с жутким воем что-то сильно ударило о землю, разнося страшный грохот по округе. Все вокруг сразу же затянуло дымом и почувствовался запах сгоревшего взрывчатого вещества. Комья земли и вырванной с корнями травы разнесло по округе. Следом спустя секунды ударило второй раз, потом третий. Но все это было чуть в стороне, там, где ехали грузовые машины.
Не найдя удобства для размещения среди солдат, шустрый и подвижный ребенок, привычно реагируя на артобстрел, спокойно прошмыгнул вдоль нескольких своих товарищей и почти бегом устремился в конец траншеи. Там он решил переждать смертельные мгновения боя в специально выбранной для себя стрелковой ячейке, где мог снова вернуться в сладкие мысли о своей будущей жизни в неведомом ему Суворовском училище.
На поляне ударило еще раз, потом еще и еще. Падающие тяжелые снаряды выворачивали землю все ближе и ближе к прячущимся в траншеях людям, заваливая и осыпая их поднятым в воздух грунтом. Наконец все стихло почти так же внезапно, как и началось. Над поляной потянулась дымка кипящей и горящей от взрывов глины. Ноздри драло от запаха пороха. В горлах солдат сильно першило, бойцы кашляли и сплевывали на землю гарь.
– Все живы? Никого не задело? – прокричал над поляной рядовой Дронов, первым появившийся над бруствером и уже начавший оглядываться по сторонам, особенно интересуясь состоянием ехавших в стороне по дороге машин.
– Все вроде! – произнес кто-то ему в ответ.
– Осмотреться! – снова крикнул вездесущий Дронов, взявший на себя обязанности командира.
Он выскочил из траншеи и направился вдоль нее глядя вниз, чтобы проверить состояние всех и каждого из состава взвода.
– А Витька где? – хрипло прокричал кто-то за спиной Михаила.
– Да вроде здесь только что был, – ответили ему.
Дронов остановился и взволнованным взглядом окинул извилистый бруствер.
– Витек! Витька! – прокричал он, стряхивая с волос и плеч комья земли и песок. – Витька!
Он зашагал вдоль траншеи, ускоряя шаг, и совсем уже перешел на бег, сопровождаемый уже кричавшими над поляной солдатами:
– Витька, Витька!
Михаил перепрыгнул через бруствер и почти случайно увидел на дне ямы подошвы сапог маленького размера, торчавшие из-под свежего навала земли со стороны обрушившейся под ударом взрыва стенки траншеи. Глаза его широко раскрылись от ужаса, вселившегося в него из-за опасения за жизнь маленького друга.
– Витька! – громко и хрипло простонал он и бросился вниз, на дно ямы.
Он стремительно начал работать руками, разгребая землю и раскапывая тело мальчика.
– Витька! – тяжело дышал запрыгнувший с другой стороны еще один солдат, который также быстро начал разбрасывать грунт, освобождая маленького товарища из-под завала.
– Витька, Витька! – с выступившими слезами на глазах хрипел Дронов, вырывая из земли за края гимнастерки своего юного друга.
Он сильно затряс им в воздухе, сжимая тело мальчика своими сильными руками. Стал бить его по щекам. Другой солдат начал смахивать с лица Вити крохотные комочки земли. Третий протянул фляжку с водой. Толпа бойцов моментально окружила их. Бездыханное тело подняли наверх, взяв его из рук Михаила. Тот начал карабкаться следом, увязая ногами в земле.
– Живой! – разнеслось над поляной. – Живой!
Один из самых рослых солдат держал высоко над собой мальчика, по лицу которого текли крупные слезы, а глаза закрывались, едва успевая открыться, чтобы увидеть что-нибудь вокруг себя.
– Живой, живой Витька наш! – произносили радостные голоса, а мозолистые руки тянулись к ребенку, выжившему на радость всех бойцов взвода.
…– И давно у него заикание началось? – тихо спросил хриплым голосом седой доктор в бело-сером застиранном медицинском халате, на котором повсюду, особенно на груди, виднелись пятна засохшей крови.
– Контузия, товарищ военврач, у него была. Недавно совсем. Под обстрел попали, – виновато ответила ему фельдшер, как будто оправдывалась за случившееся с воспитанником ее батальона.
Врач покачал головой и снова посмотрел на Витю, который уже совсем опустил голову на грудь, осознавая, что уже окончательно и бесповоротно утрачивает возможность осуществления своей недавней мечты об учебе в Суворовском училище.
Он ничего не знал и не мог знать о том, что это за учебные заведения и как в них обстоит жизнь таких мальчишек, как он. Но само упоминание о существовании подобных училищ, где заботятся, кормят и дают путевку в жизнь осиротевшим в войну ребятам, не давало ему покоя. Впечатленный красочным рассказом заезжего офицера, Витя почти потерял покой, думая об открывшейся перед ним перспективе. Желание навсегда связать свою жизнь с армией, со службой, получить качественное военное образование казалось ему пределом мечтаний. Он сразу же определился, что обязательно будет таким же, как майор Токмаков, как капитан Аксенов, как отец, как старший сержант Крылов. Он закрывал глаза и представлял себе самого себя в далеком будущем. Как став высоким, статным, широкоплечим офицером, он будет командовать взводом, ротой, батальоном. Как будет отдавать распоряжения и команды. Как будут смотреть на него восхищенными взглядами девушки-связистки. Как он будет идти по расположению своей части, сверкая начищенными до блеска хромовыми сапогами и скрипя кожей туго перетянутых ремней и портупеи. Теперь все это рушилось перед его глазами. Мечта ускользала от него. Проклятая контузия, внезапно одарившая его заиканием, ставила жирный крест на карьере офицера. Он стоял в центре кабинета главного врача военного госпиталя, сжимаясь в комок и стараясь сдержать рвущийся из него горький плач. Он чувствовал свою слабость, свою беспомощность перед непреодолимой проблемой. И полностью осознал всю тяжесть настигшей его беды, когда седой врач опустил перед ним глаза и покачал головой, подчеркивая неразрешимость ситуации.
– И что же делать ему, товарищ военврач? – искренне переживая за Витю и тоже едва сдерживая слезы на уже влажных и покрасневших глазах, спросила батальонный фельдшер. – Неужели помочь ничем нельзя?
Седой доктор посмотрел на нее из-под очков, потом перевел взгляд на мальчика.
– Отчего же нельзя, – ответил он, – очень даже можно. Только все теперь будет зависеть от его желания и старания.
Фельдшер от волнения быстро завертела головой, перемещая взгляд то на Витю, то на доктора.
– Песни пусть поет. – Дал неожиданный совет военврач. – У вас в батальоне самодеятельность есть?
– Нет, – смущенно ответила и пожала плечами женщина и тут же попыталась оправдаться: – Но мы поем, девушки у нас поют иногда.
– Вот и он пусть поет! – мужчина посмотрел на Витю, как бы пытаясь вернуть его к жизни, вызвать желание избавиться от недуга. – С вашими девушками и поет. Тянет нараспев. А еще лучше, если частушки будет петь.
– Мы знаем частушки! – заулыбалась сквозь слезы женщина. – И самодеятельность организуем. Я с комбатом поговорю насчет этого. Он поймет.
После разговора с доктором они шли по коридорам только что едва восстановленного здания, в котором был размещен военный госпиталь. Кругом сновали медицинские сестры и санитары. Кого-то несли на носилках. Кто-то сам передвигался, опираясь на сделанные из подручного материала костыли. Кого-то с наглухо забинтованным лицом вели под руки. В воздухе пахло стираными бинтами, спиртом. Царил удушливый запах гниения, немытых тел, грязного белья. Из-за дверей одного из помещений кто-то неистово орал. Фельдшер, что вела под руку совсем отчаявшегося и сникшего мальчика, едва успев заметить на двери сделанную мелом надпись «Операционная», сразу же закрыла Вите своими ладонями уши и ускорила шаг, чтобы быстрее миновать крайне неприятное место.
Ребенку было уже все равно. Он покорно шел рядом с ней, не обращая ни на кого и ни на что внимания. Он молча повиновался ведомой его женщине и уже ни о чем не думал, полностью потерявшись в собственных мыслях об утраченной мечте, последняя надежда на исполнение которой покинула его по приговору главного врача госпиталя. Он расплакался уже в кузове «полуторки», специально для него выделенной в этот день командиром батальона. Навалившиеся переживания и дикое напряжение последних дней, когда он по-детски надеялся на утешение взрослых, подкрепленное словами о том, что все пройдет. Но ничего не проходило. Перестала лишь болеть голова. А заикание по-прежнему не давало покоя.