Витя всматривался в каждую машину, но не смея при этом поворачивать голову. Наконец кто-то резко и громко подал команду, являвшуюся для всех сигналом, что вот-вот должен появиться «он». Услышав ее, Витя сжался настолько, что почувствовал себя окаменевшим. Сердце его почти перестало биться, дыхание замерло, глаза застыли. Он увидел командующего фронтом.
Генерал Баграмян ехал в «Виллисе», спокойным и строгим взглядом осматривая строй связистов, стоявших возле своих машин вдоль дороги. Опыт полководца отмечал выправку солдат и командиров. Немного прищурившись и нахмурившись, он смотрел на бойцов и думал о предстоящих делах, о будущих боевых операциях, для проведения которых он сейчас следовал за постоянно уходящей на запад линией фронта, что на данном участке было прежде всего его личной заслугой. Когда неспешно ехавший «Виллис» командующего миновал большую часть строя батальона, глаза генерала невольно широко раскрылись. Шеренга солдат как будто прервалась. Между обычного роста бойцами вдруг оказался кто-то маленький, но одетый в военную форму, в шинели, в шапке со звездой, в сапогах, с автоматом на груди. Маленький, почти миниатюрный, но солдат. Выражение лица маленького бойца было столь суровым, что нисколько не позволяло усомниться любому, кто на него посмотрел, что это и есть самый настоящий солдат Красной армии. Он находился в общем строю, демонстрируя образцовую выправку. Имел на плечах такие же маленькие, по его росту погоны.
Лицо генерала Баграмяна моментально изменилось. Выражение его стало намного более мягким. Иван Христофорович заулыбался, глядя на Витю, который в ответ смотрел на него строгим, не мигающим взглядом. Когда «Виллис» поравнялся с мальчиком, командующий повернулся в его сторону и по мере удаления машины продолжал смотреть на него и улыбаться, а потом и вовсе в нарушение воинского устава помахал Вите рукой.
– Ничего себе! – произнес кто-то в строю, когда последняя машина из свиты командующего проехала мимо батальона.
– Ну, Витька, быть тебе офицером! Сам командующий фронтом тебе рукой помахал! – вымолвил Абзал, глядя на мальчика.
– Коли дырку для ордена, Витек! Генерал Баграмян из-за тебя устав нарушил, рукой тебе помахал, – снова послышалось в шеренге.
– В Суворовское училище хотел? Теперь готовься сразу в офицерское! – продолжались доноситься солдатские шутки.
– Все, подсидел Витька комбата! – язвили в строю. – Завтра его место займет.
Невольный жест генерала Баграмяна вызвал шум среди солдат. Повсюду раздавался смех. Бойцы шутили, то и дело посылая в адрес юного солдата всевозможные остроты:
– Завтра построение будет. Витьке очередное воинское звание присвоят.
– Теперь обязаны.
– В одиннадцать лет комбатом будет! Такого еще во всей Красной армии не было.
Весь батальон смеялся, обсуждая произошедшее. И даже сам майор Токмаков, проходя мимо мальчика, замотал головой, пытаясь спрятать от подчиненных улыбку и слезу, вызванную еле сдерживаемым смехом.
– По машинам! – прозвучала команда, сразу подхваченная всеми командирами подразделения батальона.
Бойцы начали покидать строй и направляться к стоящим вдоль дороги автомобилям, чтобы продолжить путь к новому месту назначения, где их ждали новые боевые задачи. А маленький солдат следовал за всеми, еще полностью не осознавая произошедшего, и просто улыбался, реагируя на произносимые в его адрес шутки.
…Штабная суета, торопливо входящие в помещения и выходящие из них офицеры, шум работающих аппаратов связи, переговоры дежурных телефонисток, шелест бумаг, крики солдат, доносившиеся с улицы, рокот работающих двигателей проезжающих мимо здания штаба батальона автомобилей – все это вынудило мальчика сесть на свободный стул в углу, чтобы никому не мешать. Он положил автомат на колени, снял шапку и молча наблюдал за происходящим. Он ни во что не вмешивался, никому не мешал и сидел молча, ожидая ставшей привычной для него выдачи в руки листа бумаги с донесением или приказом для последующей его доставки необходимому адресату. В его фронтовой жизни так было почти всегда, начиная с того времени, как он стал немного постарше, освоился, стал понятливее. Отношение к нему изменилось, особенно после того, когда он, рискуя своей юной жизнью, не считаясь ни с чем, выполнил приказ капитана Аксенова и под плотным огнем противника доставил донесение в штаб батальона. Витя подрос, втянулся в службу. Поверки и построения проходили с его участием. Ему часто приходилось выступать докладчиком перед старшими воинскими начальниками. Многим при этом переставало казаться, что ему всего одиннадцать с половиной лет. А погоны ефрейтора уже не были похожи на простое украшение форменной одежды. Они были настоящим воинским званием вполне взрослого человека с оружием в руках, каким мальчик стал за неполных два года своего пребывания в батальоне.
Из-за приоткрытой двери комнаты, где работали телефонистки, изредка доносились голоса, упоминавшие в разговорах и устных докладах слова «Берлин» и «капитуляция». Мальчик слышал это, предвкушая надежду на скорое окончание войны. Он молча радовался, иногда незаметно улыбаясь самому себе, осознавая, что совсем скоро он сможет вместе с отцом вернуться домой. Он закрывал глаза и представлял себе ту красоту вида летнего берега реки и леса за ней, что видел из окна родного дома, когда сидел за столом. Он вспоминал запах свежего, только что выпеченного бабушкой хлеба, думал о домашней суете, когда нужно было принести из погреба полведра картошки, позвать дядю или отца за обеденный стол. Он вспоминал нежный голос матери, на который отзывался, отворачиваясь от окна.
Больше всего он не любил просыпаться после того, когда во сне видел маму. Эти сны были самыми теплыми и добрыми. Но они же очень расслабляли его. Проснувшись, он плакал, что часто замечал Абзал, который как ни старался заменить Вите кого-то из близких, все равно не мог этого сделать. Те сны мальчик очень любил. Он жил в них прежней жизнью. Видел в них живую, счастливую, улыбающуюся маму и таких же счастливых и радостных сестренок. Они смотрели на него, смеялись, что-то рассказывали, снова смеялись. А он любовался ими и, как всегда во сне, забывал, что их больше нет и никогда не будет.
– Зайди и подожди меня! – вывел его из оцепенения комбат Токмаков, которому совсем недавно было присвоено звание подполковника.
Витя часто заморгал и, не успев по уставу поприветствовать его, смахнул с век остатки влаги. Встав со стула, зашел в кабинет командира.
Совсем недавно многим в батальоне присвоили очередные воинские звания. Капитан Аксенов стал майором. Старшина Осокин, отец мальчика, получил офицерские погоны младшего лейтенанта. Давно привыкший к тому, что его отец старшина, Витя был немало удивлен и долго вертел в руках и разглядывал новенькие, еще не испачканные и не измятые отцовские погоны. Он любовался ими и даже не хотел отдавать их законному владельцу, прикладывал их на свои плечи, что непременно вызывало очередные дружеские шутки со стороны старших товарищей. Не хотел он отдавать их отцу еще и потому, что прекрасно знал, какими они станут через пару месяцев ношения. Будут смятыми в «три волны», как у офицеров, воюющих на передовой, что отличало их обладателей от постоянных обитателей высоких штабов, различных войсковых контор и управлений, расположенных далеко от линии фронта и постоянных боевых действий. Наряду с неряшливого вида погонами офицеры с передовой, особенно в период наступления и постоянных боев, мало чем отличались своим видом от простых солдат. Многие лейтенанты, старлеи, капитаны ходили в кирзовых, а не хромовых сапогах, носили обычные ватники и пилотки. Их шинели были грязными от частого падения и перемещения ползком, а гимнастерки были засалены и в разводах соли.
Витя вошел в кабинет Токмакова, как было ему приказано, и встал в центре, ожидая комбата. Того долго не было, и лишь его громкий голос доносился с первого этажа здания. Потом кто-то позвал его, и голос пропал за пределами штаба, что немного расслабило мальчика. Он от скуки начал ходить по кабинету, рассматривая причудливого вида камин, еще никогда не встречавшийся ему в его жизни. Взгляд мальчика перешел выше, где на стене он увидел голову чучела какого-то животного, вероятно, убитого бывшим владельцем дома, где в данное время расположился штаб батальона. Насмотревшись на охотничий трофей, Витя стал с любопытством изучать то, что лежало на рабочем столе подполковника Токмакова. Его всегда интересовало то, что он из-за маленького детского роста никак не мог это увидеть. Но вещи очень уважаемого им человека, его командира, привлекали его. Воспользовавшись долгим отсутствием комбата, он решил наконец удовлетворить свое любопытство, но, к своему сожалению, не увидел ничего интересного. Карта с аккуратно сделанными цветными карандашами пометками, исписанный не очень ровным почерком блокнот, кожаная командирская сумка, какая-то мелочь и кружка с недопитым чаем.
Он уже собирался вернуться в центр помещения, но его внимание привлекла скрытая от посторонних глаз фотокарточка в самодельной рамке, с которой на мальчика смотрели молодая красивая женщина и двое маленьких детей, один из которых был не старше одной из сестренок Вити. Он подошел ближе к столу и стал рассматривать людей на фото. Потом увидел еще одну фотокарточку, так же вставленную в сделанную умелыми руками мастера рамку. На ней были сам Токмаков, еще с кубарями старшего лейтенанта в петлицах, и красивая молодая женщина, чье изображение Витя увидел на предыдущем фото. Между ними, видимо на руках комбата, сидел маленький ребенок, и как сделал мальчик вывод, это был старший из детей Токмакова. Продолжая рассматривать их, он нахмурился, вспоминая иногда упоминаемую то отцом, то солдатами в батальоне историю командира, рассказы о нем, о его назначении в часть и о том, где он служил и воевал до этого. Говорили, что комбат был тяжело ранен где-то под Сталинградом, о чем напоминала соответствующая медаль на его гимнастерке и нашивки о ранениях. Говорили, что в блокадном Ленинграде погибла вся его семья. Что Токмаков отправлял запросы в различные инстанции, пытаясь узнать их судьбу и надеясь на их спасение. Но вскоре из достоверного источника ему сообщили, что его родные действительно значились в списках погибших.