— А тепер передразни Троцкого!
Мануильский изобразил Троцкого. Сталин захохотал еще громче.
— А тепер Калынина и Бухарина.
Мануильский шаржировал Калинина и Бухарина. Сталин задыхался от смеха.
— А тепер мена, мена давай!
Мануильскому море было по колено — какой-то там наркомнац из грузин! Он зло шаржировал Сталина. Веселье увеличилось, но Сталин помрачнел. Он выбил трубку о сапог.
— Кончай праздник. Надо спат.
Мануильский удалился в отведенный ему вагон и задремал под стук колес. На рассвете он проснулся от тишины. Вышел — на полустанке стоит один его вагон.
— Что случилось? Где поезд? Почему нас отцепили?
Охрана ему объяснила:
— Товарищ Сталин распорядился отцепить ваш вагон и оставить его на этом полустанке.
Мануильскому пришлось на какой-то телеге выбираться из опасного района, чтоб не попасть в руки белых.
— С этой ночи я не передразниваю товарища Сталина, — усмехаясь, закончил он.
Рассказ, конечно, красочный и хорошо передает натуру Сталина, какой мы ее знаем по его дальнейшему поведению. Но в опровержение этой истории должен привести и другую — рассказчика сейчас точно не помню, кажется, это был друг Кнорина[26] Александр Петрович Гринберг. Из нее явствует, что насмешник Мануильский и не думал прекращать свои шуточки над Сталиным — и тому они очень нравились. Некоторые, во всяком случае.
Кнорин в то время — конец двадцатых годов — был редактором «Большевика» и «Коминтерна». Как-то раздался звонок и он узнал голос Сталина.
— Товарищ Кнорин, в передовой сегодняшнего номера «Коминтерна» серьезные ошибки. Сам я не читал, но товарищ Молотов в курсе. Разберитесь и доложите.
Ни жив ни мертв, Кнорин, который в шутках явно не разбирался, позвонил в секретариат Молотова. Молотов выслушал и сказал:
— Сейчас узнаю, кто из секретарей читал передовую. Сам я прочитать ее не успел и с товарищем Сталиным не разговаривал.
Через некоторое время Кнорин опять позвонил Молотову.
— Нет, товарищ Кнорин, мои работники о передовой ни с кем не разговаривали. Да, я ее прочитал. Ошибок, по-моему, нет.
Тогда Кнорин упросил Поскребышева[27] соединить его со Сталиным.
— Товарищ Сталин, вы два часа назад звонили мне и сказали, что, по мнению Молотова, в сегодняшней передовой содержатся ошибки. Так я говорил с товарищем Молотовым, и он ничего…
— Что? Что? — переспросил Сталин. — Я вам звонил? Вы ошибаетесь, товарищ Кнорин.
— Но я слышал ваш голос, товарищ Сталин!
Сталин громко захохотал.
— Ах, это Дмытрий Захарыч, опять шутки! Не может человек без них. Наверное, он за меня попугал вас. Так, значит, ошибок нет? Это хорошо. Ай-яй, какой человек. Ужасно любыт шутыт. Хорошо, товарищ Кнорин, я скажу, чтоб больше он вас не пугал.
И в самом деле — это была шутка Мануильского. А раз он шутил так крупно, то, значит, знал, что Сталину это понравится. Говорят, Сталин был очень смешлив — в нестарые годы во всяком случае.
Есть и другое толкование: Сталин притворился, что говорит Мануильский, а говорил сам.
Мой приятель Роман Цомук в 1918–1919 годах ходил в Кремль на совещания: там жил его приятель, не то Лелевич, не то Вардин. Дело было в 1918-м. Проходил съезд Советов, кажется. Среди немногочисленной публики обретался и юноша Роман.
Выступал Троцкий, еще кто-то из ораторов, известных народу. Потом председатель предоставил слово Сталину. Публика повалила из зала. Речь наркомнаца мало кого интересовала. Роман остался.
На трибуну выбрался невысокий грузин с пышной шевелюрой и пламенными глазами и, энергично жестикулируя, затрещал так быстро и громко, что Роман не успевал разобраться в потоке слов. «А-га-га, гав, гав, ры, ры, гав, гав!» — так передавал его речь Цомук.
— Понимаешь, никаких плавных жестов, неторопливого нанизывания слов, этой самой знаменитой логики — сплошной треск, гром и гав, — рассказывал Цомук. — Я понимаю, ты мне не веришь, я сам себе перестаю верить, но тогда Сталин был именно таков! И голос у него был высокий — визгливый тенор!
Я был немного знаком с Макарьевым в Норильске, но там мы не сошлись. В Москве, перед его трагической смертью, мы сдружились. Рассказчик он был отменный, а человек недобрый и сложный: цинизм мешался в нем с большой порядочностью. В его смерти — он утаил чужие партийные взносы, а когда это стало известно, вскрыл себе вены — смешались обе эти стороны его характера.
Среди ярких новеллок, рассказанных им, была и такая.
В начале тридцатых годов, когда РАПП[29] был упразднен, «Правда» разнесла рапповцев, и в частности — Макарьева, в это время, если не ошибаюсь, уже секретаря СП. Макарьев добился приема у Сталина и пожаловался на Мехлиса, тогда — главного редактора «Правды».
Сталин подумал, накрошил в трубку табака из папирос «Герцеговина Флор» и покачал головой.
— Не советую вам ссориться с товарищем Мехлисом. Лев Захарович ужасный человек. Я его боюсь сам.
Макарьев удивился. Сталин усмехнулся.
— Нет, серьезно. Один я его знаю. Он чуть меня не довел до обморока — вот какой это человек!
И Сталин рассказал Макарьеву следующую историю.
Мехлис был какое-то время его секретарем — не то по Рабкрину[30], не то уже в ЦК. Пришел как-то Сталин к себе раньше обычного и застал плачущую уборщицу. Поинтересовался, что произошло.
— Ах, товарищ Сталин, я такая несчастная!.. Опоздала натопить печку и убрать в вашем кабинете, а Лев Захарович как закричит на меня: «Увольняю вас, раз вы не можете обеспечить нормальные условия работы товарищу Сталину!» И выгнал!
Сталин стал ее утешать.
— Ладно, скажите товарищу Мехлису, что я запрещаю вас увольнять. Идите работайте.
На другой день Сталин нашел на своем столе заявление Мехлиса примерно следующего содержания: «Поскольку вы вмешались в мои секретарские прерогативы и отменили мое распоряжение, не посоветовавшись со мною, прошу освободить меня от работы у вас». Сталин разорвал заявление и бросил его в корзину. Мехлис промолчал, Сталин тоже ничего не сказал — работают, как обычно.
На следующее утро (день?) Сталин открыл второе заявление Мехлиса: «Вы даже не ответили на мое первое заявление. В этих условиях работать становится невозможно. Вторично настаиваю на увольнении».
Сталин укоризненно посмотрел на Мехлиса и молча порвал заявление. Мехлис тоже промолчал. Работают.
На третий день Сталин нашел третье заявление: «Вы игнорируете мои просьбы и обращения. Ввиду столь явно выраженного недоверия ко мне я не могу обеспечить вам нормальные условия работы и становлюсь вам не нужен. Ставлю вас в известность, что завтра я не выйду на работу».
Сталин ударил кулаком по столу и выругался матом.
— Мехлис, что ты со мной делаешь? Ты доведешь меня до припадка! Увольняй кого хочешь, но давай работать! Слышишь, Мехлис, давай работай!
Мехлис, удовлетворенный, забрал заявление.
— А ты хочешь ссориться с этим человеком, — закончил Сталин. — Очень тебе не советую. Этого ужасного человека надо бояться. Пусть он ругается в «Правде», а ты молчи!
Такова новелла о взаимоотношениях Сталина и Мехлиса. Все, что мы знаем о Мехлисе, свидетельствует, однако, что он был верным цепным псом Сталина. Редко встречается более чистый тип убежденного, по-своему, вероятно, честного лакея, тем более страшного, что он — лакей высоко идейный. На XVIII съезде партии Мехлис провозгласил: «Да живет вечно наш Сталин!» Я шутил тогда с друзьями (после выхода из камеры в лагерь) «Ваше сиятельство, ваша светлость, ваше высочество, ваше величество, ваше преосвященство, ваше святейшество — все это уже испробовано и надоело. Нужно ввести новый титул: “Ваше бессмертие!”» Шутки шутками, а в истории нашей жизни Мехлис светился зловещим черным сиянием.
У В.В. Катинова[31] в присутствии писателя Еремина и кинодеятеля Харламова я рассказал новеллку Макарьева. Харламов ответил другим рассказом о Сталине, прошедшим, вероятно, не одни уши и уста.
Сталин и Мехлис работали в соседних кабинетах. Сталин за работой пил чай и ел бублики. Из его кабинета то и дело доносилось:
— Мехлис, чаю! Мехлис, бублика!
Мехлису приходилось отрываться от разговоров с посетителями‚ чтобы нести Сталину чай и бублики. Нести он не отказывался, но крики Сталина вызывали недоумение приходящих. Мехлис решил придать внешнюю благообразность своему занятию. Он позвал монтеров, и те устроили ему кнопочную сигнализацию от Сталина. В какой-то день Мехлис сказал:
— Товарищ Сталин, вот тут у вас две кнопки на столе. Нажмете белую, у меня загорится белая лампочка, я принесу вам чаю. А если нажмете красную, загорится красная, и я принесу бублик. Очень прошу вызывать меня сигналами, а не криками.
Сталин кивнул головой.
— Хорошо, хорошо, буду нажимать на твои кнопки. Иди.
Через некоторое время раздался его крик:
— Мехлис, чаю!
Мехлис принес чай и укоризненно заметил:
— Товарищ Сталин, я же вас просил…
Сталин замахал руками.
— Чего ты хочешь? Буду нажимать твои кнопки. Иди.
Еще через сколько-то минут донеслось:
— Мехлис, бублика!
Мехлис не появился. Сталин закричал еще громче:
— Мехлис, ты оглох? Бублика!
Мехлис прервал свой разговор с посетителем и вошел в кабинет с пустыми руками.
— Я же просил бублика, Мехлис.
— Товарищ Сталин, вы обещали мне…
Тогда Сталин в ярости порвал проводку и швырнул кнопки на пол.
— Вот тебе, чтоб ты меня больше не мучил! Сколько мне надо говорить: бублика, Мехлис!